Глава XX (1/2)

— Но ты не можешь бросить сына так, как тебя когда-то бросили.

— Вот как.

— Говорю же, открытая книга.

— Как ты это понял?

— Много лет я провёл в Нетландии – острове пропащих мальчишек. У них такая же тоска в глазах, такая же неприкаянность.

— Мой мир не Нетландия.

— Сироты везде сироты.

Once upon a time<span class="footnote" id="fn_32342393_0"></span></p>

Кацуки нашёл девушку в женском туалете. Её разбивала не хилая истерика. Кей, упавшая на колени у стены, рыдала так, что всё её лицо было мокрым, а тело пробивали судороги. Парень замкнул дверь и стремительно приблизился к Накахаре.

— Ну-ка. Иди сюда, — он оторвал руки и лицо девушки от холодного кафеля и позволил ей уткнуться лбом ему в плечо. Сам Кацуки обнял ученицу и принялся максимально нежно, как умел, поглаживать её по спине.

Кей задыхалась и плакала, плакала и задыхалась, выла волком, срывая голос, даже иногда била кулаком по груди парня, стараясь выплеснуть всю боль, что копилась в ней все эти годы. Кацуки всё понимал и терпел. Такое состояние девушки пугало его, он искренне переживал за её здоровье и самочувствие. Ещё никогда он не видел человека в такой истерике. И никогда не видел, как плакала сильная духом Накахара.

Вот почему она не хотела говорить про детдом. Даже не про него, а про родителей, по вине которых девушка там оказалась. Это надломило её так сильно, что теперь Кей старалась закрыть свою неполноценность высокопарными остротами и шипастой бронёю в ширину ладони. Накахара выбирала людей в свой круг общения со щепетильностью ювелира, ведь боялась, что кто-то снова причинит ей боль.

Когда рыдания начали утихать, Кацуки помог девушке подняться и подойти к раковине. Он включил прохладную воду и убрал выпавшие из разорённого низкого пучка волосы от лица, чтобы Кей могла умыться. Елозя руками по щекам, Накахара стирала последние слёзы, всё ещё рвано дыша. Наконец, она закрыла воду, выпрямилась и принялась медленно переделывать привычную для себя причёску — на голове было самый настоящий косплей на гнездо.

Закончив все манипуляции, девушку глубоко вдохнула и выдохнула, после чего повернулась к парню.

— Всё в порядке? — на вопрос Кацуки Кей с задержкой кивнула. — Хорошо. Может, сходим в медпункт?

— Нет, — прохрипела девушка отрицательно мотнула головой. — Нет, не надо. Всё хорошо. Уже.

Она помолчала несколько секунд, а потом решилась сказать:

— Спасибо тебе.

Кацуки улыбнулся, так просто и как-то по-человечески, а потом поддел кончик нос Кей и вздёрнул его.

— Мне больше нравится, когда ты оперируешь стотысячелистным словарём фраз по словесному унижению оппонентов глобально ниже собственного умственного развития.

— Ты и сам недалеко от меня ушёл.

Кей хихикнула, но куда более пусто, чем раньше. Сейчас ей просто не хватало сил на эмоции поярче.

— Знаешь… — девушку как-то зло усмехнулась, потупив взгляд, — а мне ведь было всего десять лет тогда. Когда меня бросили.

Кацуки едва слышно выдохнул. Парень подошёл к соседнему умывальнику к тому, на который опиралась руками и поясницей ученица, и повторил её позу.

— Ты не обязана рассказывать, если не хочешь.

— Да, — Кей кивнула. — Если не хочу.

Она помолчала немного, решая, стоит ли довериться Бакуго. Смерила его взглядом снизу-вверх. Потом снова отвернулась и заговорила:

— Я не знала отца. Своего родного отца. Мать сказала, что он бросил её ещё до моего рождения. В три года она вышла за отца Леи, разрушив его отношения с её матерью. Я была мала, но с каждым прожитом днём понимала, что рано или поздно за это придётся заплатить. И всё равно…

Кей тихо выдохнуло, остановив поток и так медленных слов, чтобы собраться с мыслями и силами.

— Когда после его смерти мама привезла меня к воротам дома детей, только одно крутилось у меня в голове — почему я? Почему из всех детей Японии именно меня решила оставить собственная мать.

Кей помнила всё даже отчётливее, чем ей хотелось и нужно было. Как мать просила у неё прощение, но повторяла одно и то же — так будет правильнее. Чтобы перебраться за границу, ей требовалось выйти замуж за мужчину. И этот мужчина не знал о «дополнении» к женщине, что так легко и быстро увлекла его.

Последние слова, сказанные госпожой Накахарой своему чаду, были: «С тобой мне счастья не построить».

И Кей не знала, было ли так же больнее, если бы её проткнули ножом в живот.

— Дети в детдоме были другими, — продолжала девушка. — Злые. Отчаянные. Одинокие. Вместо глаз — слёзы, так и просящиеся наружу. А вместе сердца — дыра. И страх, что всю жизнь они останутся такими же ненужными миру, как для своих родителей. И как бы ни старались воспитательницы, они не могли восполнить эту дыру. В минуты, когда тело сковывал ужас — не важно, увидел ты паучка, или случилось действительно нечто жуткое, — мы не могли даже по инерции позвать на помощь: «Мамочка! Помоги!». Мы знали — ни мамочка, ни папочка не придут. И приходилось учиться жить вот так — одинокими волчонками, от которых отказалась стая.

— Да уж… Участь дрянная, — Кацуки не знал, что сказать. Трудности жизни детдомовцев были такими же аксиомами, как тяжесть бремени героя. Но как говорил Тодороки — только окунувшись в это с головой, понимаешь по-настоящему гнёт незавидных обстоятельств.

Кей кивнула на слова парня.

— Врагу не пожелаешь.

— Но даже в таких обстоятельствах ты нашла себе друга. Я про Эбигейл.

— Да, — девушка улыбнулась при воспоминании о подруге. — Эбигейл была настоящим ангелочком в этой тьме. Она отличалась от большинства. Не такая поломанная. Её ведь родители не бросали — они погибли.

— Знаю. Авиакатастрофа. Она мне рассказывала.

— Иногда я думаю, что ей удалось сохранить целостность души из-за этого. Я даже ей немного завидовала. Тому, что Эбигейл была вынуждена остаться одной — её не бросили из-за ненужности.

Накахара снова злобно рассмеялась.

— Зря, наверное… — шептала она. — Получается, я желаю смерти своим родителям.

Кацуки оскалился.