Октавия Асмирату (1/2)

***

Снова огромная волна, утягивающая за собой, не позволяющая вдохнуть, не позволяющая выбраться… и снова Алекс.

— Найди меня, Нина… — Нина слышала её голос гулко, будто Алекс говорила с ней, через призму времени, — Нина…

— Нина… Нина… — позвал её уже другой голос. Голос Антона.

Нина подала признаки жизни и вздохнула. Голова раскалывалась, запястья сильно саднили от сдавливающих кожу наручников, а ноги онемели и словно превратились в тяжёлое неповоротливое тесто. Звуки работы систем впивались в мозг как тысяча острых иголок. Нина попыталась открыть глаза… В лаборатории был приглушён свет, ни Ричарда, ни охраны, ни даже Маргариты не было, только Антон, система и Нина.

— Система деинициации готова на восемьдесят пять процентов, — громко сообщил компьютер, и Нина прикрыла глаза от прострелившей голову боли.

— Нина… — позвал Антон успокаивающе и тихо, но, тем не менее, настойчиво привлекая внимание. — Нина, — он не смотрел на неё и не открывал рта, но она определённо слышала его.

— Как ты это делаешь? — произнесла она пересохшими губами.

Антон вздрогнул и с трудом приподнял голову.

— Я видел… тот же сон… что и ты… — хрипло ответил он. — Ты оставила капитанский доступ, и я разблокировал твой чип, чтобы тебя разбудить.

— Даже ребёнок знает, что система чипов так не работает. Мысленный разговор точно не является привилегией нашей расы, — не поверила Нина. — Хочешь сказать, ты позвал меня через чип?

— Ты права, с людьми не работает... или, по крайней мере, не со всеми. Не чип делает нашу связь особенной, а ты. В тебе причина.

— Во мне?

Антон промолчал, снова опустил голову. Между ними повисло тягостное и безысходное молчание. Наверняка их не оставили тут одних, и маловероятно, что попытка спастись, не будет сразу замечена и пресечена. У Нины было много вопросов, и много того, чем хотелось бы поделиться, но Антон не позволил ей даже начать, заговорив первым.

— Помнишь, после первого опыта синхронизации я спрашивал тебя о твоих снах?

— Конечно.

Он тяжело вздохнул.

— Пришло время рассказать тебе всё…

— Всё... — Нина усмехнулась, но тут же скривилась, почувствовав головокружение и тошноту. Всё-таки за последние галактические сутки она потеряла сознание дважды, и это не могло не сказаться на её состоянии, но Нина, на удивление, быстро приходила в себя, — Сколько тайн хранит Антон Чехов?

— Не обижайся, это было слишком важно, никто не хотел, чтоб ты знала... просто... это может быть последний шанс рассказать.

С самого начала их работы Антон недоговаривал, забывал рассказывать о важном, но сейчас это действительно не имело значения. Будущее казалось если не туманным, то весьма трагичным. Успеет ли кто-то прийти за ними? А если да, то для того ли, чтобы спасти? Нина даже не знала, есть ли кто-то на Авроре, принявший их сторону? Известно ли Совету о происходящем?

— Я тот мальчик из твоих снов. — выпалил Антон, прерывая ход её мыслей и погружая их в полный хаос.

Нине потребовалось несколько долгих минут, чтобы осознать весь смысл сказанной им фразы. Она затаила дыхание, прислушиваясь к своему, казалось, небьющемуся сердцу, и отрицательно покачала головой.

— Нет. Нет, этого не может быть. Я бы помнила, я бы знала и почувствовала… не может быть.

— Но это так.

— Невозможно… то есть, тогда это значит, ты мой брат? — это открытие пронзило её сердце тысячью стрел, и она на миг позабыла, где они и в какой ситуации.

— Нет. Конечно, нет, Нина, и никогда им не был. По крови мы друг другу никто, но у нас общее прошлое и у наших семей тоже.

Она порывисто вздохнула и выпрямилась, напряглась как струна.

— Я расскажу только то, что помню и знаю сам. — продолжил он. Последний вздох и первые слова раскололи полумрак лаборатории надвое… слова, которые не должны были прозвучать. — Ты, наверное, знаешь из истории о самом массовом путче против Совета? Это случилось за несколько лет до твоего рождения, мне было пять. В тот день мы с ребятами сбежали смотреть прибывающий флот к стыковочным шлюзам, куда нам ходить было строго запрещено, а в это время десятью уровнями выше, в больничном крыле, произошёл взрыв, разгерметизация, разрыв химических хранилищ — погибли все, кто был там в тот момент: женщины, мужчины, дети, и моя семья, вся моя семья. Меня спасло моё любопытство и непослушание. Отец, мама, бабушка и дедушка — их не стало. Из моих родственников в живых осталась только прабабушка, которую я, мягко говоря, знал плохо… То есть, как тебе сказать, мы не общались: ни мои родители, ни мои бабушка с дедушкой не навещали её, но мне говорили, что раньше она состояла в Совете, а после смерти мужа отправилась жить в колонию на Ригеле и больше никогда на «Аврору» не возвращалась. Говорили и о том, что она изменилась, закрылась ото всех и почти не выходила из дома.

— И ты стал жить с ней? — Нина видела, как трудно давался ему рассказ, и желала поддержать, хоть как-то проявить к нему сочувствие.

— Да, — подтвердил Антон, — Меня определили в филиал младшей школы в колонии, и я, по правде сказать, спешил туда больше, чем домой. Алекс не говорила со мной, избегала… иногда казалось, она ненавидит меня за мою внешнюю схожесть с Михаилом, за то, что я олицетворяю сына и внука, которых у неё отобрали. Но в последний год всё изменилось, Алекс стала рассказывать о себе, о муже, о детях и о твоём отце… После её рассказов их невозможно было не полюбить, невозможно было не запомнить… А потом не стало и её. Она оставила мне зашифрованное письмо с единственной строчкой, которую я мог прочесть… «отправляйся с Лео Леоновенсом на «Аврору», поступи в военную школу на факультет разведки, как и твой отец»… Да-да, то самое письмо, которое позже, я дал расшифровывать твоему отцу.

— Твоя бабушка и папа... они были знакомы?

— Нет... Нет, думаю, это нечто большее. Скорее отношения матери и сына, чем просто знакомство. Глубокая дружба, обстоятельств зарождения которой я, к сожалению, не знаю… Твоему отцу было почти сорок, а Элизабет (твоей матери) двадцать восемь, они очень любили друг друга и приняли меня как сына, оформили опеку… только что-то тяготило их, что-то, о чём я пока не имел понятия. Лиззи (так её звал Лео) не могла иметь детей, но очень этого хотела, я слышал, как она плачет ночами, и мне было жаль её, ведь именно ей удалось вытащить меня из отчаяния, помочь пережить потери, дать новый дом и семью… Какое же это было счастье для нас троих, когда долгожданный ребёнок всё-таки родился.

— Я?

— Ты. Мне исполнилось десять, и у меня появилась сестра, которой я никогда не имел. Ровно пять лет я считал тебя сестрой, Нина, а ты меня братом. Мы дружили так, как ни с кем я дружить больше не смог… Как видишь, даже то, что я считал дружбой, таковой на самом деле не являлась, — он замолчал и сглотнул ком подступивший к горлу.

Нине показалось, что он плачет, но приглушённый свет и наклон головы не позволяли разглядеть эмоций.

— Выходит, они погибли, когда ты поступил в школу разведки?

— Да. Я как раз сдал последний вступительный экзамен, но не ушёл сразу, а задержался, чтобы переговорить с профессором Томпсоном. Мы вышли и, будто специально, остановились напротив информационного экрана. Никто из нас не успел сказать ни слова, как появилось срочное сообщение о трагедии с фамилией и именами твоих родителей. Исследовательский крейсер «Гаусс» потерпел крушение, крейсер твоего отца... Теперь нам известно, что с ними был и отец Кристины...

Нина завороженно слушала его, ощущая, как бьётся сердце, как тянет и сжимается что-то в районе солнечного сплетения и как на ресницах замирают капли слёз.

— Мы остались одни, — продолжал Антон, — Я уже был достаточно взрослым и понимал, что теперь встанет решение о новой семье для нас, но мне не хотелось, чтобы ты страдала. Я всей душой пытался защитить тебя, стать опорой и поддержкой в такое нелёгкое время, мне казалось, стипендии школы хватит, чтобы обеспечить нас обоих, но Совет, который почему-то разбирал этот вопрос, отказал мне. Несовершеннолетний курсант не мог быть расквартирован на «Авроре» в отдельном помещении без взрослых, а это могло значить только одно — мне предстояло жить в казармах, а тебе отправиться в приют на Ригель, чего я уж точно не желал. И тут появился Джон Фармер. Его жена, так же, как и твоя мать, не могла иметь детей, но в отличие от милой и доброй Лиззи, Эмилия не старалась что-то для этого сделать, она просто жила и ждала удобного момента. Этим моментом, конечно, оказались мы с тобой… я видел, как загорелись её глаза при взгляде на тебя, и каким равнодушным холодным голосом она обратилась ко мне. Джон клялся, что возьмут нас обоих, что нас не разлучат, но Эмилия выступила против этого. На её стороне был командующий, ей благоволил Совет, а я оказался беспомощным ребёнком на фоне всех этих людей. И всё же Фармер уговорил жену встретиться со мной… дал последнюю надежду.

— Не говори так… я уже знаю, что у мамы не было выбора… она…

— Уже не важно. Встреча прошла плохо… Не буду дословно передавать наш разговор, просто скажу, что Эмилия говорила ужасные вещи обо мне, о моей семье и о фамилии, она словно знала, что именно ранит меня больнее. Мы страшно поругались… Естественно, после такого меня определили в кадетские казармы, тебя к Фармерам. Тот момент, который тебе снился, стал нашей последней встречей.

Нина чувствовала, как трудно было ему продолжать, и молчала.

— В тот день, — голос Чехова сорвался, и он с трудом взял себя в руки, чтобы говорить дальше, — я видел, как ты бежала ко мне, и, хотя Джон за час до этого уговаривал не ходить, предупреждал, что Эмилия в бешенстве, я не послушал… чувствовал, что и ты хочешь меня видеть. Ты бежала ко мне, даже после того, как тебя пытались остановить, и я больше не смог… я вышел навстречу, ты вырвалась в последний раз, пробежала несколько метров и, поскользнувшись, упала… с размаху головой на пол и потеряла сознание. Плохо помню, что последовало за этим, всё как в тумане… я нёс тебя на руках в больничное крыло, бежал за врачом, умолял оставить меня при тебе, а потом сидел в палате двое суток и держал твою руку, но вот ты очнулась, и сразу стало ясно, что всё изменилось…

— Я не помню этого, только знаю, что лежала в больнице, когда была маленькая, с сотрясением…