Глава 24 (1/2)
— Чуя, пожалуйста, будь очень осторожен. — Дазай был невероятно серьезен и почти суров. Это практические единичный случай, когда Накахара мог видеть его таким, когда Осаму позволял видеть себя таким. Все же, обычно он был игривым, показательно легкомысленным, умеющим преподать себя и уверенным в своих силах. Он часто шутил и подтрунивал, поэтому часто складывалось впечатление, будто он не воспринимает противников всерьез.
Зачастую это было действительно так, потому что шатен всегда знал все и обо всех, так что мог со стопроцентной успешностью бороться с практически любым противником.
А если и не мог, то у него для этого был верный напарник, готовый ради возлюбленного почти все сравнять с землей.
Именно поэтому сейчас, глядя на настолько напряженного любовника, рыжий испытывал волнение, дискомфорт и, пожалуй, даже что-то отдаленно напоминающее страх. Потому что Дазай никогда не бывал настолько серьезным раньше — во всех битвах он ехидничал, комментировал происходящее, выводил противников на эмоции, чтобы те потеряли бдительность и проиграли, оказавшись в длинном списке на его собственном кладбище за спиной. В общем, он действовал как настоящий кукловод — хитро, спокойно, трезво и невероятно умно, переставляя союзников и противников, как шахматные фигурки.
Разумеется, ни у одного врага против Дьявольского вундеркинда никогда не было и шанса.
Именно поэтому Чуе сейчас так непривычно понимать, что Осаму, кажется, действительно взволнован появлением Достоевского.
И взволнован в плохом ключе.
Нет, конечно, он уже сумел себя зарекомендовать не с лучшей стороны для закона, но с хорошей для собственной репутации в криминальных кругах, и тем не менее… Шатен его не боится, но здраво опасается. А значит, и самому Накахаре тоже остерегаться этого типа, чтобы не пересечься с ним.
— Осаму, что происходит? — взволнованно спрашивает парень, нервно прикусывая нижнюю губу. Он прекрасно ощущает волнение возлюбленного, поэтому и сам все никак не может до конца успокоиться. Конечно, сейчас они находятся наедине в их общей квартире, которая их совместной паранойей и стараниями превратилась почти что в мини-крепость, но предательское волнение начинает поднимать голову, от чего рыжика даже немного потряхивает.
Он волнуется настолько, что у него даже живот почти что болит, а в горле пересохло, и он, затаив дыхание, ждет объяснений от напарника.
— Ты же знаешь, что в Йокогаму заявился Достоевский? — спрашивает он так, будто думает, что кто-то действительно мог пропустить подобное событие. Нет, если бы тот не привлек к себе внимание, его приезд скорее всего так и остался бы никому не известен, но он устроил теракт, поэтому волей-неволей, а о его приезде знают уже практически все.
— Знаю. — соглашается он, поджимая губы и передергивая плечами. Чуя жалеет, что его не оказалось рядом, чтобы обезвредить бомбу и предотвратить жертвы. Конечно, Накахара прекрасно понимает, что о пролитом молоке плакать уже поздно, да и время назад никак не отмотаешь, но против воли он испытывает почти противоестественное чувство вины. Он ничего уже не исправит — даже если очень-очень захочет (а он ведь хочет очень сильно) — но все равно уже случившегося не изменить. Однако глупая вина присутствует, будто бы он виноват в том, что из-за него погибли и были ранены эти люди. — Достоевский не мог бы придумать лучшего варианта, чтобы настолько масштабно заявить о себе.
Это действительно так.
Этот теракт был четко рассчитан чуть ли не по секундам, как и его значение.
Это был явный сигнал, чтобы все сидели по домам, как мыши в норах, и боялись его.
Он умел преподнести себя с нужным посылом.
Конечно, едва ли из-за этого многолюдная и суетливая жизнь дневной Йокогамы сильно изменится, но люди уж точно станут осторожнее и внимательнее.
Этим Федор наверняка привлек внимание к своему присутствию в городе и пустил следствие по ложному следу, добиваясь…
Непонятно, чего именно, но он определенно чего-то добивался.
Просто так настолько широкие и смелые жесты, когда у тебя нет практически никаких твердых гарантий в собственном успехе и достаточно веской выгоды, никто не делает. Разве что дураки, вот только этот тип скорее на противоположном полюсе с пометкой «гениальность». Судя по всему, он может представлять серьезную конкуренцию Дазаю, и тот это прекрасно чует, вот и недоволен.
Рыжик кривится, недовольно фыркая, потому что в последнее время рядом одни гении, и их как-то слишком уж много на один квадратный метр.
Куда не плюнь, на гения наверняка попадешь — тут процент такой вероятности уже к семидесяти подходит, хоть плачь.
И когда это Йокогама стала настолько популярна у преступников?
Почему не Токио, когда оно является столицей Японии — там ведь наверняка удастся куда большего добиться, чем здесь.
Так почему именно Йокогама?!
Что за странные комплексы у этого типа?!
И всем преступником тут что, медом намазано?!
Ну, видимо, все же намазано…
— Он опасен. Очень опасен. — говорит тот, качая головой. — Ты даже не представляешь, насколько сильно.
— Так объясни мне, чтобы я знал, к чему готовиться. — просит рыжик, поджимая губы и напрягаясь. Ему не нравится не знать того, что может нести опасность. Очень не нравится. Он терпеть не может быть не подготовленным к угрозе, потому что не знает, что его может ждать впереди. — Я обещаю быть осторожным, но мне нужно знать опасность в лицо.
Конечно, Достоевскому еще надо достаточно много изучить и изменить свои планы под новые реалии, но однажды он все это изучит и выйдет на охоту, чтобы выполнить свою цель. Ее Осаму, судя по прищуру и закушенной губе, знает. И судя по всему, это знание ему очень сильно не нравится. И парень даже боится предположить, что именно могло вызвать у того такую реакцию. Но явно что-то не очень хорошее — иначе тот бы настолько мрачным и почти что потерянным не выглядел.
Чуя нервно передергивает плечами, в красках представляя все то, что может натворить этот русский, когда освоится в Йокогаме, словно в родной берлоге.
И что тот может натворить в дальнейшем, если о своем присутствие уже заявил терактом, о котором никто даже не догадался.
Не то чтобы Накахара склонен к излишней рефлексии и переживаниям по пустякам (ой, да кого он обманывает…), но открывающаяся перед его глазами картина, даже если неполная, с каждой секундой нравилась ему все меньше и меньше.
Точно такую же реакцию рыжик очень хорошо видит в глазах любовника, даже если тот смог бы скрыть такое от кого-нибудь другого, потому что у него всегда очень хорошо получалось его читать — за столько-то лет совместной работы было бы странно, если бы не научился. Они буквально настроены друг на друга, как два радиоприемника, и разлука в несколько лет ничуть не сумела этому помешать — лишь скорее усилила и укрепила эту связь, словно они являются одним организмом, разделенным на два тела.
Впрочем, в какой-то степени так и есть.
— Осаму, пожалуйста, я должен знать. — просит он, хмурясь, когда антиэспер молчит и лишь отводит взгляд, сжимая руки до побелевших костяшек.
Чуя расстроенно вздыхает, видя, что Дазай не стремится раскрывать ему правды, хотя явно ее знает, но не стремится его расспросить. Он ведь прекрасно все понимает. Если Осаму пока не считает нужным посвящать его в какие-то не слишком аппетитные детали, кто он такой, чтобы настойчиво его расспрашивать, стремясь влезть на ту территорию, где ему явно будет не слишком уютно и спокойно. Он не хочет рушить то доверие, которое сейчас есть между ними.
Ему просто стоит подождать еще немного, и тогда его партнер сам ему расскажет то, что он должен знать. Да, возможно, многое утаит, но если раньше это безумно сильно Накахару бесило осознанием того, что шатен ему все также не слишком-то и доверяет, то сейчас это вызывает тепло в груди и бабочек в животе от ненавязчивой заботы и желания уберечь его от излишнего волнения.
Парень ведь и сам прекрасно знает, насколько же эмоциональным и параноящим до идиотизма он может быть — до того, что вполне способен слечь с нервным срывом на пару часов, так что желание его любовника скрыть некоторые факты и не раскрывать раньше времени все детали вполне понятно.