Глава 7. Пугающая правда (1/2)

Май 1936

Тетушка Ди очень любила Артура – когда он приносил ей молоко или свежие яйца, она всегда приглашала его в дом и оставляла на чай. Няня предупреждала его, что ничего хорошего из этого не получится, но Артур не мог отказать тетушке, потому что она никогда ничего плохого ему или вообще кому-либо не делала.

В первый раз Артур увидел тетушку вместе с Няней – она взяла его с собой, когда относила корзинку с яйцами. Артуру тогда было три или четыре года. В общем, это было довольно давно. В тот день Няня должна была пойти еще к другой соседке, и тетушка Ди предложила ей посидеть с Артуром, чтобы он не мешал по дороге. Поскольку Артур был еще маленьким, Няня решила все-таки его оставить. Тогда-то Артур и услышал первую в своей жизни сказку о семье кроликов. Тетушка прочитала ему эту сказку из большой книжки, и Артур еще удивился тому, что книжка была большая, а сказка получилась короткой.

Наверное, это был один из самых счастливых дней в его жизни. Позже Артур рассказал ту сказку Джонни, и они долго смеялись, обсуждая ее. Когда эти разговоры о сказках дошли до Няни, она объяснила, что это плохое – говорящих кроликов не бывает, и все это либо ложь, либо колдовство. Артуру тогда стало очень грустно от того, что такие замечательные вещи могут быть еще и плохими.

Но все-таки сказка очень сильно ему понравилась. Настолько сильно, что, даже не имея возможности слушать новые, он стал сочинять свои. Поначалу они были очень глупыми и совсем маленькими – даже меньше, чем сказка тетушки Ди. Потом он научился сочинять большие. Они получались складнее и длиннее, и Джонни они очень нравились. Это было их любимое занятие – найти укромный уголок, улечься рядышком и «болтать». На самом деле никакой болтовни там не было – говорил только Артур, а Джонни слушал. Со временем это стало их общим секретом.

Со временем Няня стала отпускать их к соседям, если было нужно отнести что-то с фермы. Иногда они носили тушки кроликов, иногда молоко или сыр, иногда яйца. Когда Митчелл подрос, он стал гладить стираное белье за деньги, и его складывали в большие коробки – это тоже нужно было разносить соседям.

Если везло, Артур ходил к тетушке Ди – правда, она сама гладила белье, так что покупала только что-нибудь съедобное.

Сидя за столиком в ее маленькой полутемной гостиной, Артур испытывал самые сложные и противоречивые чувства. С одной стороны ему хотелось остаться и послушать тетушку. С другой он очень жалел, что с ним не было Джонни – и еще горше становилось от того, что вдвоем с Джонни сюда попасть было невозможно, потому что носить все эти вещи следовало по одному, дабы не отвлекать других от работы. С третьей он понимал, что нарушал запрет Няни и мог ее расстроить, и поэтому его мучила совесть. С четвертой он не мог отказать тетушке, потому что она была доброй, и обижать ее было бы нехорошо.

– Возьмешь с собой печенье? – предложила тетушка, когда Артур допил свой чай.

Он немного обжегся, потому что торопился скорее расправиться с чаем и побежать домой, и сейчас у него как раз болел язык. Ответить быстро не получилось, потому что следовало отказаться – если бы можно было просто кивнуть, Артур не стал бы ничего говорить.

– Нет, большое спасибо, – сглотнув, ответил Артур. – Вы очень-очень добры ко мне, спасибо.

– Почему? Я дам побольше, чтобы на всех хватило.

Наверное, тетушка просто не знала, сколько на самом деле на ферме было детей. Их было столько, что на всех в любом случае хватить не могло.

– Я… очень благодарен, но не могу взять. Это же ваше печенье.

– Ну и что? – тетушка улыбнулась. – Мне было бы гораздо приятнее есть его в одиночестве, если бы я знала, что где-то в другом доме его тоже едят хорошие детки. Это же хорошо, когда ешь что-то вкусное не один, а с кем-то?

– Да, – кивнул Артур. – Но…

Вот это было сложнее всего. Отказывать тетушке было очень неприятно, а если она начинала настаивать, Артур очень боялся ее обидеть, но все равно не мог ничего принять.

– Няня вам запрещает? – спросила тетушка и тяжело вздохнула.

На такие вопросы отвечать не следовало. Люди часто спрашивали, запрещает ли им Няня делать что-либо, и Артур понимал, что по правде он должен был ответить прямо – да, Няня много чего запрещала. Но дело было еще и в том, что Няня запретила им отвечать честно.

«Разве я вам запрещаю? Я просто хочу, чтобы с вами ничего дурного не случилось. Я вас защищаю, но ничего не запрещаю».

Это тоже было странно. Если бы на самом деле ничего не запрещалось, Артур мог бы не бояться, но он знал, что за нарушение мог получить оплеуху или выговор. И как же тогда понимать слова «ничего не запрещаю»? Получалось, что Няня немножко обманывала.

Впрочем, Артур не сомневался, что Няня делала это из лучших побуждений.

– Можешь не отвечать, – не дождавшись ответа, сказала тетушка. – Она не всегда была такой. Не сердись на нее.

– Я не сержусь, – замотал головой Артур. – Как я могу?

– Вот и славно. Ты очень хороший малыш.

Когда тетушка ушла, чтобы помыть банку из-под молока, Артур остался в гостиной один. Почему-то в его голове все еще звучали слова «она не всегда была такой», и он подумал, что когда-то давно, еще до его появления, тетушка уже была знакома с Няней. Он сполз со стула и подошел к стене, где висели старые фотографии тетушки. Они не были спрятаны в уголке, а висели на самом видном месте, так что Артур решил, что мог посмотреть на них. Может быть, на тех фотографиях можно было найти Няню? Интересно было бы посмотреть, какой она была.

На самых больших фотографиях была тетушка Ди со своим мужем – сейчас она была вдовой, но тогда ее супруг еще был жив. На всех таких фотографиях они стояли или сидели рядом, иногда тетушка держала в руках красивые цветы. Очень красивые – Артур таких вообще никогда не видел. Удивительное дело – тетушка выглядела иначе, но все равно ее можно было узнать.

На фотографиях поменьше можно было увидеть тетушку с другими незнакомыми людьми. И вот, на одной из них Артур узнал Няню – она тоже была как будто и другой, а как будто и той же самой, что сейчас. Непонятно. Конечно, Няня на фотографии была моложе, но что-то в ней отличалось совсем – как будто она была… счастливее? Артур принялся рассматривать ее внимательнее, стараясь понять, что именно отличало Няню с фотографии от Няни с фермы. Она и сейчас иногда улыбалась. Она и сейчас надевала хорошие платья, когда собиралась в церковь. Дело было не в улыбке и не в платьях.

На фотографии Няня и Фермер стояли в окружении других людей, и некоторых Артур даже узнал – они до сих пор жили по соседству. Казалось, как будто тогда все они были счастливее и красивее. И, кажется, дружили. А теперь никто не дружит. Почему?

Артур даже наклонил голову набок, чтобы разобрать фото получше. Няня держала руку на животе, и если приглядеться, можно было понять, что ее живот на фотографии был чуть больше, чем у обычного человека. Он был каким-то круглым. Сама она была худенькой, а вот живот выглядел подозрительно.

– Смотришь? – возвращаясь с банкой и вытирая ее на ходу полотенцем, с улыбкой спросила тетушка. – Ваша Няня тогда была совсем другой.

– Она болела? – спросил Артур, поворачиваясь к тетушке. – У нее, кажется, живот болел.

– Нет, не болел, – засмеялась тетушка. – Просто тогда… тогда она ждала ребенка. Не спрашивай, дорогой. Не спрашивай…

Артур вернулся домой с чистой и пустой банкой, и до самого вечера думал о том, что увидел в доме тетушки. Няня когда-то ждала ребенка. Значит, живот у нее был таким странным из-за ребенка? Наверное, сейчас он уже большой, раз не живет с ними на ферме. Но почему он не приезжает?

Уже ночью он поделился своими вопросами с Джонни, и тот очень удивился, но потом, немного подумав, предположил:

– Может быть, он пишет ей письма? Мы же не умеем читать, а Няня умеет. Если она получает письма, то читает их, когда остается одна.

Может быть, и так. Но Артуру казалось, что с этим ребенком была связана какая-то другая история, которую им точно никто не мог и не хотел рассказать.

*

Апрель 1948

Разговоры с Джонни постепенно превращались в нечто вроде курения, только без дыма и горького привкуса. Когда-то Робби курил, но потом решил бросить, потому что омег раздражал запах дыма. Альфы вообще старались не курить – дым застревал в одежде и волосах, мешая личной жизни. Для мужчин и женщин такая связь была непонятной, поскольку многим из них нравился запах дыма, но большинству омег он был не по душе.

Иногда, правда, все равно хотелось курить. В особенно тяжелые и нервные дни Робби испытывал просто невыносимое желание купить сигареты и скурить прямо всю пачку в течение нескольких часов, но в последнее время с этим были проблемы – в Аммосе не продавались сигареты, к которым он привык. Наверное, эта проблема во многом его и спасала – Робби не покупал здешние сигареты, а заказывать из Петрии не хотел. Так было проще удержаться.

Зато здесь отыскался другой «наркотик». Джонни оказался интересным собеседником, правда, скрывавшим очень много разных сюрпризов. Первые разговоры просто загоняли Робби в тупик, потому что он не понимал, как взрослый человек мог не знать каких-то основных необходимых для жизни вещей. Джонни ничего не знал об омегах, называл течку «истечением скверны», и просил Робби никому об этом не рассказывать. Кроме того, Джонни скептически относился ко всему что слышал, и, насколько Робби мог понять, многое считал грешным и недостойным. Себя он тоже относил ко всему недостойному. От бесед с ним становилось страшно, и Робби пытался не настаивать на своем, а просто делиться тем, что знал, параллельно прощупывая почву для нормальных действий.

Вообще тему течек они поднимали несколько раз, и это был сложный процесс. Джонни требовал, чтобы Робби рассказал ему больше об омегах, но без всех этих анатомических подробностей объяснять было сложно. Как только он начинал говорить о течках, Джонни впадал в ступор от смущения и просил подождать. Правда, потом природное любопытство брало верх, и он опять возвращался к этой теме, но чем дальше шли эти расспросы, тем хуже становилось – Робби пришлось даже технически объяснять, как люди вообще занимаются сексом. С него сошло буквально семь потов, пока он пыхтел и пытался как-то втолковать Джонни, зачем нужны некоторые части тела, и иногда на того нападали приступы смеха – от смущения, не иначе.

Это было трудно представить, но со временем выяснилось, что у Джонни имелись проблемы и посерьезнее. Робби понял, что Джонни понятия не имел о том, что такое паспорт, и зачем он нужен. С первой же беседы Робби уже понял, что ему потребуется паспорт Джонни, но он пришел в настоящий ужас, узнав, что тот никогда не видел своих документов и вообще не знал, что они у него были. Теоретически документы на Джонни должны были существовать. По-другому и быть не могло – как вообще в стране у всех на виду может жить человек, на которого нет документов? С другой стороны, жил же у всех на виду омега, и никто даже не подозревал об этом.

Робби постарался объяснить ему, что такое паспорт, но Джонни все равно очень плохо его понимал. Потом выяснилось, что Джонни до некоторых пор не умел читать, а потом научился самостоятельно. Он вырос на какой-то просто дикой ферме, где его голову забили всякой ерундой, в которую он не мог не верить.

Если бы Робби нашел такого человека в Петрии, он бы немедленно обратился в полицию. Однако когда он спросил у одного из юристов, можно ли возбудить уголовное дело в Аммосе и в весьма общих чертах описал ситуацию, ему ответили, что права человека в этой стране не совсем распространяются на омег. Точнее, почти не распространяются. Альфы и омеги не считаются полноправными членами общества и не могут рассчитывать на защиту, доступную мужчинам и женщинам.

Дело усложнялось еще и тем, что в Аммосе давненько не видели живых омег или альф, так что любые связанные с ними вопросы задавались здесь практически впервые. Никто ничего не мог сказать.

Робби продолжал работать на компанию, и старался внести хоть какую-то ясность в открывавшееся дело, но ничего не получалось. Он не мог настаивать и искать здесь юристов, потому что не знал, как это могло бы отразиться на Джонни. Судя по всему, Филипп полностью его контролировал. Конечно, видеться с Филиппом почти ежедневно при этом становилось почти невозможно – Робби страдал от того, что не мог набить ему рожу или вообще хоть как-то навредить.

Получалось, что разговоры с Джонни становились источниками беспокойства и одновременно успокаивали – это был самый сложный парадокс в жизни Робби, хотя он насмотрелся всякого, пока работал на «Шелк и сталь». Джонни был веселым парнем, с ним было очень интересно говорить. Когда он смеялся, Робби ловил себя на том, что тоже начинал улыбаться. Джонни был забавным, хорошо понимал шутки и часто сам говорил что-нибудь смешное. Он задавал много вопросов, и это упрощало дело – он сам тянулся к знаниям, и Робби был рад делиться с ним.

Джонни хотел знать, как кто-то вроде него мог рожать детей. Ограниченный опыт не позволял Робби отвечать исчерпывающе – он никогда не общался с беременными омегами близко, не наблюдал за ними и уж точно не интересовался их состоянием.

– Ну, ладно… я все еще не верю, что истечение скверны – это хорошо. И я не верю, что это для рождения детей. Мне просто интересно, что ты скажешь. Если я представлю, что ты… ну, скажем, вместо Филиппа в этот момент рядом со мной был ты. Что произойдет?

– Я сделаю все то же самое, что и Филипп. Только… ну, возможно, ты все это запомнишь.

– И потом родится ребенок?

– Не сразу. Вначале ты можешь забеременеть. Это не случается каждый раз, это сложный процесс, и нужны особые условия.

– Что еще за условия?

– Условия… ну, что-то еще должно произойти. Допустим, я должен повязать тебя. Без этого забеременеть тяжело, хотя и можно.

– Повязать?

– Ага… Это знаешь… знаешь, такая вещь… Уфф… с виду мы с тобой будем очень и очень похожи, если разденемся. И члены тоже будут почти одинаковыми. То есть… мы будем реально почти одинаковыми. Но при этом даже если ты займешься сексом с другим омегой, не сможешь его повязать. Ты сможешь сделать все, кроме этого. Потому что у основания твоего члена просто не сможет появиться узел – он у вас не предусмотрен.

– У тебя там узел?

– Не сейчас. Но он появляется, когда я занимаюсь сексом.

– Как он выглядит?

– Как утолщение. Просто появляется утолщение. Как знаешь… ну, блин, как узел! Вот что будет, если скрутить материал в жгут, а потом завязать узлом с одного конца?

– А… понятно. Ужасно.

– Вовсе не ужасно.

– Звучит очень плохо. И некрасиво.

– Кому как.

В трубке послышался смех, и Робби тоже улыбнулся. Все-таки Джонни был очень веселым малым.

– И что там дальше?

– Если этот узел будет у тебя внутри, тогда шансы на то, что ты забеременеешь, гораздо выше.

– Но это же больно!

– Не знаю. Может, поначалу. В любом случае, омеги не очень жалуются. Я не знаю, что происходит, ясно? Рожать вообще больно.

– А тебе самому хоть когда-то бывает больно? Во время этого всего?

Вопрос поставил Робби в тупик.

– Нет. Не помню такого. Страшно бывает, а больно – нет.

– Несправедливо. И Филиппу тоже не стыдно и не больно. Ему вообще никак.

«Если бы ему было никак, он бы отлип от тебя, поверь. Ему очень даже хорошо, черт бы его побрал».

– Филипп… у него все по-другому, потому что он мужчина. У него нет узла.

– О… правда?

– Правда.

После таких разговоров Робби даже не был уверен, что смог бы хоть когда-то переспать с Джонни – тот очень походил на ребенка, поскольку совсем ничего не понимал. Впрочем, Джонни очень быстро все запоминал, но при этом всегда повторял, что ничему не верил.

Все чаще приходили мысли, что если бы они говорили не по телефону, Джонни вообще не стал бы ничего слушать – просто не смог бы. В разговорах на большом расстоянии была своя прелесть – можно было выкладывать неудобные подробности сексуальной жизни, отделываясь покрасневшими щеками и длинными паузами. Они оба могли позволить себе гораздо больше именно потому, что не видели друг друга. Робби даже не мог представить, что стал бы делать, если бы ему приходилось все это время смотреть на Джонни или хотя бы чувствовать его взгляд.

Но самым поразительным и пленительным было другое. Родившись, повзрослев и продолжая жить в кромешном аду, Джонни взрастил в себе потрясающее жизнелюбие. Он жил в пузыре, который надул для него Филипп, к нему не поступала никакая информация. Он так любил разговаривать, но ему было не с кем побеседовать. Он хотел читать, и ему пришлось учиться самому. Его лишили буквально всего, но Джонни умел улыбаться и смеяться. Робби преклонялся перед ним и думал, что вряд ли где-то еще мог бы встретить такого человека.

Может быть, это было и неправильно, но он отдавал себе отчет в том, что влюблялся в Джонни с каждой беседой все больше. Джонни не был обижен на свою жизнь и не считал ее тяжелой, хотя и находил ее достаточно неприятной. Он выделял и расширял те небольшие радости, которые ему выпадали, наполнял ими свою жизнь – ими, а не сожалениями или обидой. Он был потрясающим.

– Ты веришь, что я никому ничего не расскажу? – спросил Робби как-то раз.

– Верю. Не знаю, почему.

– Я не расскажу. Но ты же знаешь, что нельзя верить всем подряд?