Глава 15. (виновница) (2/2)
Хоуп покривился:
- Тебе не к лицу так грязно выражаться.
- Вот как? А что мне к лицу? Рога? – не зная почему, она неудержимо схватила из раковины тарелку и швырнула её о пол. Громкий звук разлетевшихся осколков ей понравился. Она взяла вторую и запустила подальше – ближе к Хосоку. У него округлились глаза. Это было слишком неожиданно. – Шалава! Шмара! Тварь! Сука! – сбрасывая на пол вилки, ложки, доску для резки, стакан, перечисляла она. Хоуп решил это прекратить. От дребезга, стуков и звона трещала голова. Он приближался к Хане, но она, оторвавшись от своего занятия, оттолкнула его ладонями в грудь и, сорвав подвернувшийся под руку половник, кинула в супруга: - Козёл! – схватила полотенце и замахнулась им: - Дрянь! Скотина! Ублюдок!
Хосок со своей ловкостью поймал половник и, когда полотенце уже опускалось, поймал другой край. Хана стала дёргать его на себя, но не могла вырвать у мужа. Он видел, что глаза её мокрые и из них текут слёзы, но никаких всхлипов не было, не было дрожи. Слёзы лились, как конденсат пара из-под крышки кастрюли, в которой бурлил кипяток, как жидкое стекло из плавильной печи. Горячие, обжигающие.
- Ты… ты… мудак, Хосок! – гаркнула она. Он опять вылупился на неё, как на непонятное сюрреалистическое полотно. Хана матерится?! – Мудак! Мудак! – заповторяла она, будто слово понравилось ей больше других. Как ребёнок, повторяющий проще всего произносящееся.
- Хватит! – выдернул он у неё полотенце. – Успокойся!
Хана схватилась за сковороду. Он подлетел и перехватил её руку, пока она не покалечила кого-нибудь из них двоих.
- Пусти! Я убью тебя, честное слово, убью! Переспать с такой дрянью! Тьфу! Отвратительно! Я думала у тебя хоть вкус есть! А ты из всего возможного выбрал стрёмную потаскуху!
- Да ты бы про любую так сказала, кто бы ни был на её месте!
- Нет! Не правда! Бывают красивые женщины, интересные, умные… хоть с какими-то достоинствами! А что в ней? Что в этой прошмандовке?! Да простит меня Намджун, но мне плевать! Что в этой мерзавке, чьё имя я даже называть и слышать больше не хочу?! – Она сама схватила Хосока за плечи, вцепилась в них, сжала: - Что в ней? Скажи! У всех вдоль, а у неё поперёк?.. – Хана осеклась, услышав из своих уст слова матери. Это та о каждой, с кем погуливал отец, говорила эту фразу.
- Что в ней?! – не выдержал Хоуп. – Что в ней такого? Да ничего! Она просто меня хотела! Ей от меня что-то было нужно – я, секс, страсть. Она меня захотела и сказала об этом, сказала мне то, чего ты за десять лет не сказала ни разу! Впрочем, как бы ты сказала, если никогда меня, видать, и не хотела!
Хана ударила его по лицу. От пощёчины воздух просвистел. Оба замолчали. Он смотрел в сторону, куда отбросило его лицо ударом, она на него. Ненавидяще, обиженно, шокировано. Это она-то его не хотела?!
- Так это я, всё-таки, виновата?
- Я этого не говорил, - потёр он щёку.
- Ты это и сказал!
- Прекрасно, ты больше недели требуешь хоть каких-нибудь объяснений, и когда я выжимаю что-то, оправдываюсь, оказывается, что я тебя в чём-то обвиняю!
- Выходит, ты до этого не изменял только потому, что тебе раньше ни одна не сказала, что тебя хочет? А так бы ты сразу поплыл и отдался?!
- Нет, не отдался бы!
- Так, значит, Джинни особенная?
- Не особенней других.
- Просто звёзды сошлись в тот день и в тот час? – язвительно заметила Хана.
- Да, звёзды сошлись! Всё, довольна?
- Нет!
- А что ещё?!
Он уже тоже кричал, повысив голос. Они стояли друг напротив друга, уставившись в глаза, сжимая и разжимая пальцы, тяжело дыша. Она не выдержала первой, понизив тон:
- А того, что я любила тебя и говорила об этом – тебе было недостаточно?
- Любовь – это то, что ты давала мне! И я хотел давать тебе столько же взамен, даже больше! Но ничего не получалось, ты ничего не принимала, отвергала, игнорировала!
- Каким образом?! – вспыхнула Хана.
- Каким образом? Хорошо, - он взял её за руку, повёл из кухни в спальню, - иди-ка сюда. Давай говорить с вещественными доказательствами. – Он стал открывать ящики и полки, которые она сама изучала до его прихода, как музейную коллекцию. Но он вёл себя пренебрежительней; как она на кухне, так он здесь стал всё вытаскивать, швырять, бросать: - Ты родила мне двух детей, ты каждый день встречала меня, заботилась обо мне и о них, всё убрано, приготовлено. Ты всё принимала, всё понимала, ничего не требовала, а что я? Как я мог выражать свои чувства? Я пытался дать тебе всё, делать приятное…
- Но ты и так дал мне всё! Ты работал и…
- Да не надо! Не надо, Хана, говорить про «содержал» и «зарабатывал». Что, если бы я не женился, я бы не содержал дом и не зарабатывал? Это не ради семьи – это само собой. Даже для моего отца в большей степени. Но для тебя? Что я делал для тебя? Абстрактно любить – это не по мне, я не считаю бездейственные и неовеществлённые чувства настоящими, пиздеть не мешки ворочать! – Он бросил какие-то серьги на пол и наступил на них, сломав замки. Хана ахнула, дёрнувшись, чтобы остановить, будто это ей на сердце наступили. – Что? Тебе же это не нужно всё! Я никогда не знал, на какой хромой козе к тебе подъехать, что тебе дать, чтобы порадовать, что ты примешь? А это? – он вытащил бельё и, находя то, что с этикетками, стал его рвать: - Это тоже ни к чёрту не нужно!
- Не надо, пожалуйста! – схватила его за руки жена, но он вежливо отвёл её в сторону, увлекшийся крошением кружева и тесёмок. – Хосок, остановись, я… я считала, что если буду с радостью это принимать, то ты подумаешь, что я с тобой только ради денег, что у меня корыстные мысли…
Он замер, посмотрев на неё. Швырнул недорванный лифчик под ноги.
- Ты нормальная? – как-то вдруг и разом успокоившись, устало полюбопытствовал он. Хана тоже сдулась, хлюпнув носом, переживая за испорченные подарки, которые она любила и в душе очень ценила. Но не решалась использовать.
- Нет, наверное.
Хоуп сел на кровать и, опершись локтями на колени, положил лицо в ладони. Хана стояла, осматривая бардак и думая, неужели без прямых слов «я хочу тебя» он никогда не понимал, как сильно она его жаждет и ждёт ласк? Или мужчины совсем не понимают намёков, взглядов? Он поднял голову.
- Я знаю, что ты очень скромный человек, стыдливый. Я никогда не пытался переломить тебя, переделать, уважал твои рамки, не хотел травмировать навязанными беседами, но я не думал, что ты настолько меня не знаешь и воспринимаешь всё иначе! Корыстные мысли, Будда! Мамочки мои, да откуда бы я вообще взял такое? Когда я женился на тебе, когда добился этого и уговорил тебя, я твёрдо осознавал, что ты одна из немногих девушек, редкая, настоящая, которая точно не заинтересована в моих бабках. И я никогда бы не стал думать по-другому, тем более от того, что ты бы естественным образом радовалась нашим возможностям, тем условиям, которые я мог тебе предоставить.
Она молчала, сделавшая для себя большое открытие. Она и не думала, что в душе Хосока, неунывающего, смелого, чуточку заносчивого и лихого, живёт ранимый ребёнок, расстраивающийся от того, что его подарки заброшены в угол. Он всё замечал, на всё обращал внимание, хотя ей казалось, что для него всё происходящее в доме ничем не примечательно, всё воспринимается как должное.
- Знаешь, - поймал он её потупившийся взор, - я обходился и обойдусь без минетов, без извилистых поз Камасутры и больных сексуальных фантазий, но без того, чтобы на меня излучали похоть и звали меня заняться любовью, я, пожалуй, не могу. Я хочу просыпаться от поцелуев, забираться друг к другу в душ, слышать стоны наслаждения. Хочу видеть голое женское тело при свете дня, неприкрытое, со всеми его нюансами, и без разницы мне, что там выбрито или нет, где там какая складка или родинка. Это, блять, голое женское тело! Оно меня возбуждает, заводит! Хочу, чтобы меня хватали за член и тащили трахаться, чтобы в ресторане сказали «а я без трусиков», и я бы со скоростью света закидывал еду в рот, чтобы побыстрее найти тёмное место для секса.
- Почему… почему ты не говорил, что тебе этого не хватает? – Хана присела и, подобрав сломанные серёжки, положила их на ладонь. Они были символом происходящего – её разлетевшейся жизни, её треснувшей мечты, которую заволокло разочарование. – Ладно я… мне, действительно, до сих пор неудобно многое произносить…
- Ага, я слышал на кухне.
- Ты видел, в каком я была состоянии! Я только так, теряя голову, на что-то и способна. Но ты… ты же не стеснялся говорить обо всём, так почему же?..
- А что бы изменилось? Если бы я попросил тебя что-то делать, и ты бы за это взялась, без души, я бы видел неискренность и мучился совестью. Я знал, что ты бы постаралась подстроиться, но я не хотел принуждать таким образом. Я думал, что ты сама должна к этому прийти, ждал, что придёшь однажды. Обслуживание по инструкции мне ни к чему. Я хотел твоего желания, чтобы ты захотела! Но, страшно подумать, мы прожили почти девять лет, а я так и не узнал, чего же ты хочешь?
- Счастья, - тихо сказала Хана.
- Счастья! А в чём оно для тебя?
- В тебе и детях, - честно, не думая назвала она.
- Ты кое-что упустила.
- Что?
- Себя. Оно должно было быть в тебе, во мне и в детях. Семья – это не только самопожертвование, в ней надо что-то брать и самой.
- И это говоришь мне ты? – покачала головой Хана, продолжая сидеть на корточках. – Ты, который делал для нас всё и, как выяснилось, не получал то, чего хотел.
- Ну, я хотя бы смог сформулировать то, чего мне недоставало, - хмыкнул Хосок. – Нам нужно отправиться к волшебнику в страну Оз. Ты, как Трусливый Лев, попросишь храбрости, я, как Страшила – мозги.
- Страшила и отсутствие мозгов точно не о тебе. Ты скорее Жестяной Дровосек без сердца, - с грустью подметила Хана. – Хорошие мы детям сказки читаем, правда? Познавательные.
- Да. Я никак не могу понять, то ли мы были слишком разные, то ли одинаковые. Что нам мешало?
- Мне казалось, что ничего.
- Нет, не правда, иначе бы ты себя комфортно чувствовала, не зажималась и не боялась о многом говорить.
- Тогда не знаю.
Хосок встал. Протянул руку Хане.
- Как бы то ни было, но убираться мы будем вместе. Или сначала ещё что-нибудь разнесём?
- Да нет, вроде не тянет, - смущенно улыбнулась жена, поднимаясь. Она принимала перемирие, но понимала, что как прежде ничего уже не будет. Между ними вклинилось явление по имени «Джинни», его отпечатки, следы будто несмываемо остались на Хоупе, вызывали омерзение. Хана подумала и, когда они, убравшись, сели ужинать, сама попросила мужа переночевать на диване, пока дома нет детей. Тот сделал вид, что принял как должное, безропотно. Но осадок отверженности остался. Внешние наказания, помимо внутренних, начали появляться. Он этого и ждал, и был к этому готов. Но до чего же, всё равно, было неприятно!