Глава 14. (прощение) (2/2)
И опять это! Хосок поднялся, боясь, что Хана сейчас сползёт по нему и бросится ему в ноги, так, как он хотел броситься к ней.
- Я принесу тебе воды, успокойся, пожалуйста.
Она не смогла подняться за ним на этот раз, а только упала лицом в диван, сотрясаясь от рыданий. Ей казалось, что он ярится и бесится в поисках причины уйти, что если она не уговорит его, то потеряет навсегда. Хоуп налил воды, нашёл успокоительное, взял две таблетки. Принёс жене и заставил её выпить, придерживая стакан. Она судорожно дышала, хлюпала, глаза уже припухли. Это он довёл её до этого, причинил страдания той, которая столько лет дарила ему счастье! Ничего хорошего он ей не принесёт, ей нужно отсечь его, бросить, растоптать!
- Тебе нужно лечь и поспать, - сказал он.
- А ты? – вытирая нос и щёки, спросила она. Хоуп нашёл бумажные платки и, достав пару, дал Хане.
- Мне нужно проветрить мысли, проедусь по городу.
- Ты… - сменив тон, Хана униженно прорычала: - Ты поедешь к ней?!
- Будда! – подскочил он. – Ты же только что сказала, что веришь мне! Да нет у меня никакого романа на стороне! Мне не к кому ехать! Это был разовый секс! Просто секс и ничего больше! Ничего!
- Прости, прости, я не хотела… - забормотала она. Она извиняется! Она! Перед ним! Тошнота встала поперёк горла, Хосок больше не мог этого выносить, ещё немного и он выйдет в окно десятого этажа, на который они переехали после рождения сына. Сменили квартиру на побольше, хотя в том же жилом комплексе.
- Я переночую у родителей. Можешь позвонить им и удостовериться! - рявкнул он, ненавидя себя и, вылетев в прихожую, надвинул на ноги кроссовки, схватил куртку и ключи от машины, и вышел, умудрившись не хлопнуть дверью.
Отец уже собирался отходить ко сну, когда он заявился. В пижаме и очках на носу – читал на ночь глядя – он вышел ему навстречу:
- Что такое, а?
- Ничего, - раздевшись и разувшись, прошёл Хосок по коврам, стилизованным под шкуры животных. Завалился на диван, не уместивший его длинные ноги.
- Что значит – ничего?! Когда бы это ты просто так сюда приезжал?
- А что – нельзя?
- Что случилось? – показалась на лестнице мать в халате. Чон-старший повернулся к ней и махнул, чтоб уходила:
- Иди, мать! Дай поговорить!
- Но всё в порядке? – посмотрела та на сына.
- Да, мам, всё нормально, - заверил её Хосок. Покачав головой, пожилая женщина медленно поднялась обратно на второй этаж пентхауса.
- Ну? – навис над ним отец.
- Что «ну»?
- Какого чёрта ты приволокся? Своего дома нет?
- Мы поругались с Ханой, - негромко сказал Хоуп и, скрестив руки на груди, закрыл глаза.
- Из-за чего?
- Какая разница?
- Наверняка ты виноват! Обидел её?
- Я и не отрицаю, что я виноват.
- Тогда извинись и езжай обратно!
- Я не могу извиниться, - холодно отчеканил Хоуп.
- А что такое? Нашего барина гордость прошила медным колом и не даёт склониться? – насмешничал Чон-старший. Сын открыл глаза и, сев, уставился на него снизу вверх:
- Она не считает меня виноватым! Как извиняться перед той, которая не в состоянии обидеться?!
Отец похлопал глазами, пытаясь понять. Снял очки и зацепил их за карман пижамной рубашки.
- Если она не обиделась, так чего ты уехал от неё?
- Сам на себя обиделся.
Четырежды дед опять взял паузу подумать, но, передумав углубляться, выпалил:
- Как был дураком – так дурак и есть!
- Есть в кого, - огрызнулся Хосок и получил мощную затрещину.
- Я тебе устрою! Ну-ка, марш домой! Хана, поди, волнуется. Чего девочку заставляешь нервничать?
Покусав губы, Хоуп уставился в пол.
- Я изменил ей, - прошептал тихо-тихо.
- Что? – не расслышал отец.
- Я был с другой. Изменил ей.
Чон-старший, готовивший очередной выпад, опустился на диван к сыну и задвинул ехидство подальше.
- И что же?
- Как это «что же»? Я отвратителен, мерзок…
- Хосок, мужчины так созданы…
- Нет! Это нельзя так объяснять! Мужчины, женщины! Есть порядочность, есть супружеская верность! Я давал ей слово… - Да, её упрёк несдержанным словом был самым метким выстрелом. Он перестал себя чувствовать мужчиной.
- Я, знаешь ли, тоже далеко не праведник. И я когда-то любил погуливать…
Хоуп знал, что отец изменял матери. Это были и разовые девушки, и какие-то молодые любовницы, с которыми его видели в ресторанах и командировках. Но лет десять назад всё закончилось - возраст. Мать, конечно же, тоже знала почти обо всём, но молчала. Она была женщиной другой эпохи, другого воспитания, когда гулящие мужчины были чуть ли не нормой несмотря на статью, по которой за измену могли лишить свободы. Но мужчины были кормильцами, и редкая женщина отваживалась пожаловаться. Лучше бабник и ходок, чем остаться без мужчины в доме вовсе – такие были времена.
- Таким примером ты хочешь быть? – покосился на него Хосок. – Ты хочешь помочь мне оправдаться, потому что оправдываешь и себя?
- И откуда ты только такой совестливый взялся? – хмыкнул Чон-старший.
- От обратного.
- Умник! Вот что, не дури, давай, мирись с Ханой и возвращайся в семью. Даже если тебе встретилась королева красоты, семья – главное, святое, ясно? Никогда её не разрушай!
- Я и не собирался. Просто хочу в тишине побыть. Подумать. Завтра вернусь.
- Ладно… Ладно! – похлопал его отец по колену и, пожелав спокойной ночи, ушёл наверх.
Хосок потушил свет и улёгся на диване. Состояние было такое, что хотелось уснуть и не проснуться.
Но утро всё-таки настало. Найдя в родительской квартире кое-какие свои вещи, он поехал в офис. Пытался забыться в работе, но плохо получалось, поэтому уехал с неё на десять минут раньше, вопреки привычке засиживаться и перерабатывать. Он не знал, что ждать за дверью. Летящую вазу? Скандал, наконец-то? Войдя в квартиру, он тут же услышал топот сорвавшихся ног. Дети выбежали с кухни и бросились ему на шею – оба зарёванные, красные.
- Что такое? Ругались, что ли?
- Нет! Пап! Мамочка! Она плачет! – наперебой докладывали они. – Пап, что случилось? Что с мамой? Папуль!
Хоуп понял, что дети просто заразились состоянием Ханы. Маленькие восприимчивые создания переняли её эмоции и, сами не понимая причин, рыдали вместе с матерью.
- Где она? – спросил Хосок.
- В спальне. Лежит весь день, - уточнила Нана, - выйдет, накормит нас, и опять лежит и плачет.
- Всё в порядке, она просто жалеет бабушку дяди Намджуна, которую вчера не смогла проводить вместе со мной, так что нечего тут нюниться! Ну-ка, - щёлкнул он потихоньку обоих по носу: - Нос выше! Бегите играть, я приду попозже.
Успокоенные отцом, брат с сестрой унеслись играть, заметно взбодрившись. Что Хана тут без него устроила? Совсем с ума сошла? Он зашёл в их спальню и включил свет. Жена дёрнулась, лёжа на кровати, и резко приподнялась на локте, уставившись на вошедшего. Окна были зашторены, скорее всего она их и не раздвигала за весь день. Всклокоченная, всё в той же домашней одежде, что была вчера. Ей только и хватило сил, что приготовить завтрак, обед и ужин. На себя и остальное их не осталось – дух был сломлен.
- Ты вернулся?.. – плохо скрывая удивление, жалкая и запущенная, Хана неловкими движениями принялась убирать с лица волосы.
- А разве не должен был? – встав со своей стороны кровати, он принялся переодеваться. – Если сомневалась – могла бы позвонить и спросить.
- Я не решилась…
- Тебе тридцать лет, а я – твой муж, - жёстче отрезал Хосок, он был недоволен тем, что Хана довела детей своим состоянием, - можно быть и решительнее.
- Прости…
«Что я делаю? Ведь ответственность на мне, это я всё заварил, всё разрушил. Это я должен разгребать!». Сняв часы с запястья, он обошёл кровать и сел рядом с Ханой. Взял её за руку.
- Это ты прости, что вспылил. Мне требовалось побыть в одиночестве. Я и раньше любил иногда подумать наедине с самим собой.
- Да, я знаю.
Он помолчал, думая, есть ли ещё хоть какая-то возможность наладить их отношения? Нужно ли это?
- Ужинать будешь? – привычно спросила Хана.
- Я сам погрею, а ты пойдёшь, умоешься, успокоишься и придёшь составить мне компанию. Да?
Слабая, с отсветом надежды улыбка стала проявляться на её губах. Хосоку на сердце стало легче от того, что она ещё может улыбаться. Он весь день думал о том, как быть дальше? Крутил те и другие варианты, представлял, что ради детей надо всё восстановить. Но как? После вчерашнего Хоупу физически было невыносимо быть с женой. Из-за своей грязности и её постоянной пассивности. Он не хотел её, ему казалось, что секс с ней опять обострит в нём желание другого, более горячего и страстного. А в первое время он вообще может начать представлять Джинни – таковы уж законы человеческого мозга, которые трудно преодолеть. Картинки сами будут всплывать. И в то же время Хана оставалась ему близкой, дорогой и любимой. Но уже как-то иначе. Как добрый друг, сестра. Как мать его детей.
- Хана, котёнок, - по привычке сказал он, после на миг задумавшись. Надо ли так её называть, если не испытываешь прежней привязанности? Однако она в душе дрогнула от этого слова. Не всё ещё потеряно! – Мы – два взрослых человека. У нас могут возникать проблемы, неполадки, мы можем ссориться, любить друг друга или ненавидеть, но, давай договоримся, что дети ничего этого видеть и знать не будут. Что я могу сделать, чтобы ты не убивалась так из-за того, кто этого не стоит? Если я тебя так расстраиваю, я могу перебраться к родителям и приезжать на выходные…
- Нет-нет! Нет, - она села повыше, стала спешно тереть мокрые глаза, суша их. – Прости, милый, я расклеилась, я… была не готова. Я…
- Я сделал тебе больно, - произнёс Хосок, - но это было не специально. Я не могу повернуть время вспять, но я хочу быть перед тобой честным во всём. Если ты обещаешь, что возьмёшь себя в руки – я останусь, хорошо?
- Конечно! Конечно, - засуетилась Хана, поднимаясь, - я такая дура, господи, бедные дети! Они заходят ко мне, а я и слова сказать не могу, не знаю же, что сказать? Приедешь ты, не приедешь…
- Я никуда не уеду. Ради детей, - однозначно изрёк он, и Хану прошибло, словно током. Она посмотрела в глаза Хосока и не нашла там того, что было раньше – интереса. Он смотрел тепло, с сожалением и виновато, но что-то в его лице подводило итог: ей этот мужчина больше не принадлежит.