Прощание (1/2)
На небе хмурились тучи, телега продвигалась по песочным дюнам, оставляя позади Мосломарк, огибая Векаур и двигаясь вдоль Калика. Путники неспроста выбрали этот маршрут: он позволял наполнить фляги, омыть тело и перевести дух. Они делали остановки по мере необходимости и никогда не говорили больше, чем того требовала ситуация. Их молчание было наполнено скорбью.
Патриций решил развеять траур, заговорив на далёкие темы. Он вспомнил Болхейм, стал рассказывать об Антуанетте, говорить о Гэвиусе. Витус не обращал на него внимания, сидел истуканом. Юноша думал о почившем старике, о той жертве, что была возложена на алтарь его стремлений. Гальего был готов жертвовать собой, но не хотел, чтобы ради него погибали остальные. В одночасье навождение спало, и герой обратил внимание на попутчика. Тот не замолкал.
— …Если смешать сидр, водку и вино, получится… А, ты меня слушаешь?
— Прости, ты, кажется, что-то говорил?
— Я говорил с призраками, а теперь, раз ты почтил меня вниманием, заговорю с тобой. Витус, поверни назад.
Слова наставника ледяной водой окатили героя, зарядом тока прошлись по венам. Он вздрогнул, осознавая, в какой опасности находится Патриций, продолжая следовать за ним. Всё это приключение — одна опасная авантюра, из которой никто не выйдет живым. Эта мысль будоражила сердце.
— Поздно ты решил меня отговаривать.
— Никогда не поздно поумнеть.
— Тогда ты разделяешь со мной статус дурака.
Патриций горько усмехнулся, передал ученику вожжи, потянулся назад и открыл бочонок с вином. Спустя несколько манипуляций доверху наполненная фляга кочевала по ладоням путников. Алкоголь располагал к беседе.
— Ты верно говоришь, Витус: я — дурак. Вместо того, чтобы сидеть в своём кабинете, пожиная заслуженные лавры, ставить рога мужьям баронесс, посещать светские рауты, я выбрал путешествия в один конец, — мужчина присосался к горлышку фляги, лицо его морщилось. — И всё ради горячо любимого ученика, золотого самородка, белой вороны в чёрной стае. Пропади ты пропадом, если бы мне когда-нибудь сказали, что стариком я буду пересекать Шуриму рада возможности погибнуть вдали от дома.
— Ты можешь…
— Нет, не могу, — отрезал Патриций. — Я не могу оставить тебя, бросить одного. Ты — щенок, который суёт нос во все щели. Не смей меня перебивать! Ты просто идиот! Вся твоя дорога усеяна трупами, ты пишешь свою историю кровью, вместо культуры изучаешь злобу и всё равно сидишь довольный. Закрой рот, Витус! Ради чего ты это затеял?! Где искать смысл? Ты хотел свободы, хотел парить, как птица. Ну так вот же, наблюдай с высоты птичьего полёта за всеми судьбами, которые ты сломал. А когда наскучит, почти вниманием тех, чьи сердца ты разбил, тех, чьи планы истоптал. Не смей мен…
— Патриций!
Пескоплав вошёл в дерапаж, и наставник, не удержавшись за вожжи, слетел с козлов, с криками покатился калачиком по склону. Витус спешил на помощь.
***</p>
— Ты, Витус, как баба: бить тебя жалко, а кричать бесполезно. Иной раз, как взял бы, да… Да только глядишь на эту рожу — вспоминаешь всё прожитое, и как-то тоскливо становится.
— Вина?
— Само собой.
Фляга была наполнена, разногласия оставлены в Шуриме.
***</p>
Представьте здоровенного каменного дикобраза, омываемого с обоих боков ледяными волнами — это будет идеальное описание земель Икатии. Этих неровных скалистых побережий, покрытых известняком и сланцем, населяемых ужасными тварями. По слухам, они приходят с Бездны — разлома вне времени, за которым находятся таинственные повелители. Из-под земли вырывались кристаллы, они были будто маяками, своим фиолетовым свечением привлекая любопытных авантюристов. Каждый, кто осмелился зайти дальше Сай Калика, подвергал себя чудовищной опасности. Горе этим бедным душам, ибо никто не возвращался с Икатии прежним.
Местный рельеф был слишком труднопроходимый, сплошь и рядом состоящий из выпуклых бугорков и впадин. Герои решили оставить телегу и двигаться дальше на пескоплавах. Перед этим они взвалили на свои плечи походные рюкзаки, толстые, как глотки кашалота. Патриций допивал вино, задумчиво наблюдая, как раскаты грома лижут прибрежные скалы.
— Ещё не поздно вернуться, — сказал Витус, поправляя маску. — Я не стану считать тебя трусом.
— Я прошёл ноксианскую кампанию, и ты говоришь мне о страхе? Единственное, чего я действительно опасаюсь, так это увидеть твою голову, насаженную на кол.
— Патриций…
— Ты не думаешь о других, Витус. В глубине души ты эгоист. Представь: ты погиб, и каждый из твоих близких получает оповещения. Где труп? Да где-то валяется, кто ж его знает. Хоронят пустой гроб, на могильной плите высечена надпись: «Навсегда в наших сердцах». Перед могилой стоит Антуанетта с опухшими от слёз глазами, Гэвиус с потерянным видом. Анута ждёт хозяина, это тупая животина наверняка думает: «Завтра мой хозяин вернётся, он вот-вот придёт». Но она не понимает, что её горячо любимый хозяин кормит червей где-то в Икатии. Ты думаешь, что смерть — это просто, но подумай о тех, кого ты оставляешь жить на этом свете без своего плеча.
Повисло молчание. Патриций присосался к фляге, жадными глотками наполнял чашу откровений.
— Но ты…
— У меня нет никого, кроме тебя, Витус. Кроме несносного парнишки, сующего нос куда не следует. Моя жизнь — твоя, — мужчина усмехнулся. — В ней нет больше ничего, кроме долга перед учеником.
Это был крик души, последняя возможность повернуть назад.
Патриций не стал говорить, что чувствует на самом деле: ему была чужда сентиментальность. Но сердце героя разрывалось: он предчувствовал беду, такую же чёрную, как нависшие над ними тучи. «Тебя ждёт брат, питомец, любовница; старый учитель просит тебя повернуть назад. Если не ради них, то ради меня, сделай это, Витус! Пожалуйста, ягнёночек!» — горло предательски сжалось, и вместо проигранной в голове фразы мужчина лишь выдал тяжелый вздох. Каждое решение ученика было сродни удара по его каменному сердцу. Но он не мог позволить себе проявлять слабость. Молчал, присосавшись к фляге с вином.
— Это не твой путь… — пробурчал Витус.
— Он стал моим, когда я взял под своё крыло неоперившегося птенчика.
— Я не понимаю.
— Это нормально. Ты ещё молод, и, если хочешь дожить до моих лет, вот тебе совет: никогда не думай о других. Продолжай быть самым ужасным эгоистом из возможных, топчи и сокрушай, уничтожай и насмехайся, но не позволяй кому бы то ни было влиять на твои решения.
— Зачем ты раздаёшь советы, которыми не пользуешься?
— Чтобы мои ошибки предупредили тебя.
Витус не сумел найти ответа, сокрушённо опустив глаза. Юноша не понял всей глубины этих слов, не осознал, насколько наставник ненавидит себя за эту отцовскую привязанность. Это был беспомощный крик, адресованный слепому, ходящему по лезвию ножа.
Между путниками выросла стена недосказанности. Оба считали, что у них ещё будет время найти компромисс, обсудить проблемы. Это ошибочное мнение вселило лживую уверенность в наставника и ученика.
Они взобрались на пескоплавов и продолжили движение. Бездна встречала новых посетителей.
***</p>
Наблюдатель застыл. Он находился на высоком склоне, окидывая земли Икатии всевидящим оком. Даже с такого расстояния охотник разглядел приближающихся жертв — двух путников, пересекающих горный перевал. Они не подозревают о засаде, а дети бездны точат клыки, скалят зубы, подбираясь к ним всё ближе. Ближе, ближе, ближе…
Хищник был заинтригован, его ожидало интересное представление.
***</p>
— Сдохни, гнида!
— Патриций! Обходят, они сзади!
Не больше, чем пару секунд назад, героев взяли в кольцо полчища тварей. Они налетели, подобно саранче, напрыгивая сверху. Это были большие жукоподобные существа с крепкими панцирями, острыми зубами и толстыми шеями. Их удары были беспощадны, но Витусу ничего не стоило блокировать атаки, ловить конечности и переламывать их, точно это были веточки. Юноша использовал кулаки, мутузил, что есть духу. Удар. Удар. Удар!
Послышался выстрел, крик — Патриций потерял равновесие, упал на землю: тварь нависла над ним, щёлкая челюстями. Витус метнул кортик, как если бы играл в дартс. Попал в глазницу твари, та, визжа, отпрянула от жертвы; мужчина воспользовался мгновением, вынул сталь и размашистыми ударами мешал подходящим силам недруга.