Глава 15 (2/2)
Иво вспомнил о признании через много лет. Сейчас, когда лежал в постели под боком у Никки. Сглотнул под ласкающей по гладкой, до сих пор не сдающейся щетине щеке ручищей, и закрыл голубые, словно осколки атласной смальты, глаза. Позволил руке вплестись в волосы. Если не идти на поводу несогласия, а поверить отражению того же зеркала, тогда с Никки можно было согласиться. Иво едва исполнилось семнадцать, когда он угодил под Никки Милднайта. И в семнадцать выглядел Иво действительно женственно: все эти соломенные длинные волосы, отливающие золотом ресницы и ровными штрихами брови, светящаяся бело-розовым светом кожа, удручающе везде гладкая. Радовало только то, что в подмышках и паху всё поросло и было в порядке (но не будешь же скидывать одёжку всякий раз и перед всяким, доказывая, что великодушная природа не сыграла с ним шутку) да рост. Для девушки Иво был высоким. Тонким, но высоким. И Никки Милднайт, брат-близнец правящего консорта герцогини Трэксана, не был первым, кто посягнул на внешнюю феминность Иво Кэтспо. Находились желающие. Но святой отец Клирхэд держал Иво при себе как мальчика, способного находить потерянное и что понадобится. Это спасало. И ещё то, что Иво умел скрыться через любую дверь. А не окажись двери, попросту её создать.
Иво не открыл глаз, когда рука Никки, сжав те напоследок, ушла из волос, а сам он, заставив кровать скрипеть, поднялся на коленях и сдвинулся ниже. Чуть погодя горячие и жёсткие ладони легли на голые щиколотки Иво, охватив, словно стальные наножники. Никки потянул, заставив Иво проехать по простыне, выпустил щиколотки, тут же облапал под коленями и недвусмысленно сдёрнул ближе.
Иво отвернулся и стал смотреть на вышитый зелёным и вишнёвым шёлком гобелен, на котором совершивший паломничество рыцарь приносил в подарок своё шёлковое сердце, а ла бель дам сан мерси, лукаво прикрываясь флёром, трогала это сердце тоже шёлковым указательным пальцем. Не то чтобы он впервые видел этот гобелен и только вот-вот почувствовал страсть его рассматривать. Нет, он видел его столько раз, что мог бы один в один вышить по памяти, если бы захотел. Но каждый раз, когда Никки поднимал и начинал целовать ему ноги, от тех самых щиколоток, через колени, до паха и у подвздошной кости, Иво хотелось в голос взвыть, схватить Никки за длиннокосую голову, потянуть к себе, чтобы поцеловать уже в губы, а перед этим бросить короткое и нетерпеливое «еби уже». Но бросать такое было опрометчиво. Потому что «еби уже» без милосердной прелюдии было только раз и потому что в тот раз Иво едва не кончился. Без преувеличения. С тех пор Иво научился не только ценить нерасторопность Никки в сексе, но и узнал всё, что можно было узнать, про беспощадную красавицу на гобелене в давно уже не супружеской спальне конунга Никки Милднайта.
Святой отец Клирхэд спал и видел, как бы найти бордели миледи Валери Сэндхилл, которые она запрятала так, что в физической реальности Трэксана наткнуться на те было просто немыслимым. А что бордели были, было таким же верным, как жажда наживы у святого отца и его желание дискредитировать герцогиню, обвинив в распутстве. Если бы бордели в самом деле нашлись, так в добавок точно и в колдовстве.
По всему городу и графству гуляла молва о «Вдали от мужей» и «Вдали от жён». Но глаза святого воинства будто что надёжно отводило.
Иво, по приказанию святого отца, бордели искал. И не раз. Но даже его талант давал осечку, которая и сбивала с толку, и обозляла самого Кэтспо. Бордели не находились. Двери, должные открыться уже в одном из них, никуда не вели. Фосфоричные пунктиры блёкли. Иво словно плутал в темноте. Пока не сообразил, что надо искать не место, а персону.
Кроме названий, молва говорила и о том, что сама миледи Валери в борделях не появляется. Не ходил туда и консорт конунг Элек Милднайт. А вот конунг Никки Милднайт очень даже ходил.
О том, что Никки сделался вдовцом после смерти миледи Сесиль от нашествия слуа, знал каждый горожанин. Это была почти легенда. Легенда гласила: смерть миледи Сесиль чуть не свела Никки Милднайта с ума. Но чуть пересилило, и тот пустился во все тяжкие, спустя три года чёрного траура. И то ли миледи надоело, что фрейлинам при дворе не стало проходу; то ли блядство брата надоело Элеку; то ли сам Никки перестал находить среди придворных дам, что искал, но однажды возник слух, что есть «Вдали от жён» и «Вдали от мужей» — очень оригинальные местечки с очень оригинальным персоналом, завсегдатаем которых сделался Никки Милднайт.
Догадка оказалась верной. Иво его нашёл. Шагнул, открыв дверь платяного шкафа, прямо в роскошный, но перевёрнутый с ног на голову покой. Оглядел треножник с полусожжёнными свечами, стол с бутылками (несколько в ряд на полу), разорённую кровать и наглухо закрытые тяжёлые оконные занавеси. А следом услышал из-за спины:
«Я что-то не помню, чтобы звал к себе ряженую девку».
Иво обернулся. Перед ним, и даже чуть над ним, стоял расхристанный Никки: простоволосый, в расстёгнутой по груди сорочке и в едва натянутых брюках.
«Из уборной», — дошло до Иво. Следом дошло, что надо бы объяснить: насчёт «девки» Никки заблуждается. Но эта мысль уступила другой: надо бежать, быстро уходить. Потому что Иво увидел: нетрезвый Никки Милднайт по нашивкам на короткой сутане и колоратке опознал в нём крестоносца святого отца Клирхэда.
Иво знал: он сможет вернуться сюда после, потому что запомнил интерьер и атмосферу покоя. Сможет вернуться сюда, когда Никки будет в резиденции. Поэтому метнулся обратно к шкафу. Но тут же отлетел к кровати, сбитый с ног врезавшимся в него громадным телом. Тряхануло так, что черно зазвенело в голове и в шее словно сломалось. Иво понял, что лежит на мягком и пружинящем, но совершенно не понимает где какая сторона и верх и низ. Хотя, где верх, всё же понять было можно, потому что откуда-то оттуда Никки сказал, медленно и нехорошо:
«Раз уж ты здесь, останься».
А следом за этим сверху же прижало, почти потопив лицом в перине и не давая дышать. Иво хотел открыть дверь прямо под собою. Можно было утянуть и вышвырнуть конунга туда, откуда он никогда не выберется. Оставить его там, где… Но с ужасом понял, что не может этого сделать.
А сверху снова медленно и нехорошо сказало:
«Если ты пытаешься что-то провернуть, чтобы мне навредить, а я вижу, что так и есть, то прекращай. Со мною такое не работает».
Иво зарычал от ярости и беспомощности. Дёрнулся.
Сверху коротко хохотнуло, сдвинулось, позволив полноценно вдохнуть.
«Не рыпайся, отпущу. Только позже».
Ручища легла на загривок, сдавила пальцами.
«Видишь ли, уже всех девок передрал, скука смертная», — всё так же медленно, не размениваясь на лишние прикосновения, сказал Никки.
Иво затих, уже догадываясь, куда понесло конунга воображение.
«Вот выдеру тебя, всё интереснее, и отпущу. Как на это смотришь?»
Само собою, Иво на это никак не смотрел, но спорить с махиной, сидевшей сверху и придушивавшей, было невероятно бессмысленно.
«Правильно. А продолжишь дёргаться, башку отверну. И никто тебя не найдёт, так же, как не может найти этот бордель твой святой отец. Всё честно, я считаю».
Иво решил, что раз унести ноги шанс есть, нужно его использовать. Но когда Никки склонился и подтолкнул сальным «снимай штаны», Иво обдало холодом. Потому что он почувствовал, как сверху прижался здоровенный такой хер Никки Милднайта. И должен был этот хер оказаться, с минуты на минуту, в его собственной заднице.
Словно предупреждая сомнения, пальцы на шее сошлись. Иво стал задыхаться, а в голове снова зашумело. Пришлось кивнуть, насколько это оставалось возможным. И потянуться снимать штаны.
Пока справлялся с одеждой, сверху снова медленно, но теперь уже и удовлетворённо, откликнулось:
«А я тебя вспомнил. Ты клихэдовское дарование, который может пойти туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что. Верно?»
Пятерня опустилась Иво на оголившийся зад, крепко стиснула.
«Это ты увёл меня и Элека к миледи, после того как сам Клирхэд зассал сунуться к ним в торфяники. Сколько тебе тогда было? Семь, восемь?»
Иво, из чистого упрямства, не ответил, несмотря на то что память Никки не подводила. А потом отвечать не было сил, потому что пришлось справляться с запредельно новой, обжигающей болью.
Сейчас же справляться приходилось с тем, чтобы окончательно не посыпаться на ритмично имеющих и отдрачивающих пальцах. Иво забросил пялиться на шёлковый гобелен, повернул голову и попался взглядом под фиолетовый прищур Никки, которым тот следил за вертящим задницей Иво. Под этим прищуром было невыносимо терпеть. Иво потянулся рукой, дав понять, что на взводе.
Никки погасил в бороде улыбку, руки убрал, чтобы тут же прицельно рухнуть ими вокруг Иво, накрывая сверху. Теперь можно было поцеловать, зацепившись за горячие плечи и змеистую светлую косу, что вскользь хлестнула по щеке.
«Никки Милднайт!»
Окрик и прозвенел, и прошипел, и хлестанул что конунговская коса, только не лёгким росчерком, а почти лезвием звука. Стало понятным, что на всё это был способен только женский голос, молодой, звонкий и чёткий. И стало понятным, что женщина была в бешенстве. Голос был очень похож на Валери, разве что Иво ни разу за восемь лет относительно близкого знакомства с миледи не слышал за её голосом такого гнева и желания стереть в порошок, размотать кишки и вынуть душу.
Никки выбрался из поцелуя, оттолкнулся от кровати, обернулся всем торсом. Секунду-другую простоял так, светя поднятым членом, а потом выдал:
«Сесси?»
«Ещё бы, мать твою, Сесси!» — обозлённой кошкой брызнуло уже ближе.
«Сесси? — подумал Иво. — Сесиль Сэндхилл? Умершая Сесиль Сэндхилл?»
«Детка… — с облегчением выдохнул Никки, — как я рад, детка…»
Он сделал движение выйти из между коленей Иво, но почти мгновенно рухнул обратно, попутно сгребая Иво руками и почти хороня под своими весом и габаритами.
«Да что с тобою, блядь, творится?» — вышибло из Иво вместе с воздухом.
«Очень хочу, чтобы ты остался живым», — огрызнулся Никки и подгрёб своим коленом торчащее колено Иво.
Разверзся ад. Вплоть до того, что вспыхнули и шёлковая ла бель дам сан мерси, и рыцарь с шёлковым сердцем, и набитое индюшачьим пером и пухом одеяло в конунговской постели. Полыхала, обугливаясь по кругу, простыня; горящим костровым деревом сладко потянуло от деревянных ножек кровати, которые почти сразу рухнули, грохнув массив ложа о пол так, что искры тучей взвились и принялись оседать кусачим пеплом.
Огонь был так жарок, что Иво мог поклясться: он очутился на месте всех тех сожжённых конгрегацией Милости божьей ведьм. Вот только он не горел, как и не горел Никки. Иво видел, что слепящее рыжее пламя касалось рассыпавшихся светлой, а в огне золотой, паутины волос конунга, заскакивало на те, но не причиняло ни малейшего вреда. Было жутко до смерти, вокруг лютовало пекло, дым гулял прибоем, но обходил стороной. И не было боли, которая во всём этом аду полагалась.
А как только Сесиль (это точно была она, потому что после происходящего сомневаться в подлинности было безумством) увидела, что в покое когда-то её супружеской спальни к херам сгорело всё, даже, испарившись сладким воздухом, вино в графине, но только не Иво, весь покой словно вздёрнуло, подержало в невесомости и ёбнуло обратно.
«Моя красавица», — с идолопоклонческой интонацией выдал Никки, сжал Иво крепче и обещающе поцеловал куда придётся. Пришлось в бровь.
Далеко грохнула потолочная балка. Следующая ближе, третья совсем рядом.
«Да где же Валери?» — досадливо огрызнулся Никки, понимая, что сейчас обугленный потолок покоя просто всей дурью рухнет на его спину. А здесь была определённая опасность. Потолок был настоящим, не магическим, и дохуя тяжёлым. Смертельно тяжёлым.
«Сесси! — заорал Никки так, что Иво оглушило. — Сесси, остановись. Иначе я так и не успею сказать, как рад твоему возвращению!»
«В моей супружеской кровати, сукин ты сын! — донеслось в ответ. — В нашей супружеской кровати, мудло!»
А следом раздался лязгающий, пронзающий визг и звон брякающихся на закопчённый камень пола клинков.
«Тебя не было пятнадцать лет и десять месяцев. Это чёртова прорва времени!» — заорал Никки.
«Я прямо жажду узнать, как долго ты, похотливый козёл, держал траур по моей смерти!» — зазвенело вослед клинкам.
«Туше», — сквозь зубы процедил Никки и приготовился к падению проедаемого пламенем потолка.
И вот тут во мгновение смолкло. Так быстро и внезапно, что Иво счёл себя в конце концов успешно оглохшим. Никки шевельнулся, ослабил хватку. И тогда Иво счёл себя, в добавок ко всему, изломанным: рёбра болели так, словно его долго и немилосердно били и били ногами.
Никки поднялся, протянул руку, поднял Иво, особо не церемонясь, но тут же толкнул его за спину, закрывая оттуда, откуда слышался в последний раз голос Сесиль.
Но Иво успел увидеть, почему ад отключили.
Прямо перед ними стоял Элек. Он молчал, хотя весь его вид говорил что-то типа «довыёбывались» и «рано или поздно этим должно было закончиться». А увидев, что Никки и Иво могут стоять самостоятельно, пусть и в чём мать родила, махнул рукой в сторону, заставляя отойти.
Никки отступил в горячий пепел, глазом не моргнув, и потянул туда же Иво. Ноги пекло будь здоров, но в сравнении с перспективой сдохнуть это были пустяки.
А как только уцелевшие клочки простыни и перины, закрытые телами Иво и Никки, освободились, Элек тоже сдвинулся. Из-за него с тем же стальным свистом рванули десяток мизерикордий, саданули в камень стены и, отвратительно лязгнув, упали.
За Элеком скрывались не только выпущенные в Иво и стреноженные неуязвимостью Элека же кинжалы. За ним Валери, обнимая и беспрестанно целуя лицо, губы, плечи, волосы, глаза, подносимые к губам руки и всё, чего хватало достать, держала затихшую и горько, навзрыд плачущую Сесиль.