Часть 41 (1/2)

– Итак, господа, тема нашего сегодняшнего занятия: “Непростительные”. Кто-нибудь может мне рассказать, почему эти заклинания так называются? – Барти Крауч-младший в образе Аластора Муди нарочито корявыми буквами написал на доске тему урока и обернулся к классу.

Гермиона про себя усмехнулась: она прекрасно знала, что почерк одного из самых умных волшебников своего поколения был безупречным и безукоризненно ровным. Несомненно результат высокой планки ожиданий отца, вечно требующего перфекционизм во всём, как у того же Малфоя. Гермиона тоже могла бы похвастаться каллиграфическим почерком, ни в чем не уступающим чистокровным, но идеальности добивалась в соответствии с собственными стандартами.

Меж тем каракули лже-Муди в тишине одиноко красовались на доске, поскольку в отличие от прошлой жизни, Гермиона совершенно не рвалась в бой и не спешила поднять руку. Класс по привычке скромно молчал, ожидая готового ответа именно от неё, а Малфой вообще уставился на неё таким взглядом, словно прожигал дыру. Когда тишина затянулась на довольно долгое количество секунд, ответ раздавался из неожиданного источника.

– Эти заклинания называют непростительными, сэр, потому что простить их применение в волшебном мире нельзя, – произнёс Малфой, чеканя слова, вот только его голос звучал, словно кто-то сжимал пальцами горло. Словно эти самые слова застревали между голосовых связок, не желая вырваться во всеуслышание.

– Отлично, – Крауч-младший проковылял к парте Драко и, всем телом склонившись вниз и оперевшись руками о разделявший их стол, ухмыльнулся. – Быть может, вы теперь просветите нас, мистер Малфой, какие именно заклинания подразумеваются?

Гермиона перевела заинтригованный взгляд на сверлящую друг друга глазами парочку, к этому моменту своего существования прекрасно осознавая, что зелье любви Крауч и Малфои никогда не распивали. Как и прекрасно понимала, что Драко истинного положения вещей знать не может. Впрочем, отношению старого аврора к его собственному отцу ни для кого в волшебном мире не было секретом, а следовательно, и особенно удивляться Малфой не должен.

В прошлой жизни перед «самым ярым преследователем пожирателей смерти» Малфой всегда пасовал. И даже не казался изумлённым, когда их обоюдная неприязнь достигла кульминации, и Муди на глазах учащихся двух факультетов превратил Драко в хорька.

Конечно, Гарри и Гермиона догадывались, что истинной причиной поступка было отношение Барти Крауча-младшего к отвертевшемуся от Азкабана и продолжавшему нормально жить Люциусу… В прошлой жизни, впрочем, никто не удивился: Муди по логике к Малфоям должен был относиться настороженно, и Драко при нем буквально на рожон обычно не лез. Вот только в этой жизни на явные нападки «Аластора» Малфой и глазом не моргнул.

– В первую очередь, сэр, подразумеваются Авада Кедавра, от которой не существует контрзаклинания, и лишающий воли Империус. – Малфой сделал небольшую паузу, переводя дыхание, и Барти уже скривил губы в ухмылке, явно намереваясь что-то сказать, когда в разговор вклинился Невилл Лонгботтом.

– И Круциатус, – тяжело сглотнув, выдавил единственный человек в этой комнате, к этотому моменту на собственной шкуре знающий, каково это: когда круциатус используется на членах твоей семьи. Муди кивнул, на секунду переключив внимание на Лонгботтома, но продолжил, вновь обращаясь к Малфою.

– Итак, вполне логично, мистер Малфой, что вы избрали назвать Аваду первой. Как и ожидаемо, что вторым заклинанием вы припомнили Империо, – проигнорировав слова Невилла, Муди дико покрутил своим искусственным глазом и искривил изуродованное шрамами лицо в подобие улыбки. Впрочем, теперь Грейнджер прекрасно знала: на самом деле это был оскал Барти Крауча-младшего. – Ведь ваш отец утверждал, что являлся жертвой именно этого заклинания.

Голос Аластора сейчас звучало настолько насмешливо и с такой издёвкой, что пропустить мимо ушей их было невозможно. Впрочем, как и что-либо заподозрить: отношение Аластора Муди к Люциусу Малфою в волшебном мире давно было притчей во языцех. Старый аврор элементарно не верил скользкому, белобрысому змею. Не отводя пронзительного взгляда от младшего Малфоя, Аластор продолжил.

– И что, прошу вас всем нам объяснить, делает эти три заклинания таким уже непростительными?

– Думаю, – и вновь Малфой не отступил и не пошёл на попятную. – Их необратимый эффект, например, смерть в первом случае, а в двух других - лишение воли и адская боль, которые они причиняют.

– Что само по себе любопытно, – внезапно впервые за этот урок подала голос Гермиона Грейнджер, и все взгляды мгновенно сконцентрировались на ней. Включая насмешливый Поттера и откровенно ошарашенный Драко. Лже-Аластор тоже без особой охоты обернулся к магглорождённой волшебнице, кивком головы приглашая её продолжить. Гермиона слишком очевидно была ему не интересна.

- И что же вы находите забавным, мисс Грейнджер?

– Некоторые обстоятельства, сэр, – Гермиона усмехнулась и, даже не моргнув, встретила взгляд Барти. Точно так же, как и в прошлой жизни, когда она заговорила на его уроке, Крауч-младший переместился к её парте, уже в который раз наводя Грейнджер на мысль, что ненависть к магглорождённым волшебникам была не самой основной причиной, по которой Барти присоединился к Тёмному Лорду. – Например, убить можно обычным заклинанием левитации, которое мы все изучали на первом курсе, выбросив из окна. Поскольку успех «Вингардиум лавиоза» совершенно не зависит от веса предмета, в принципе, любой освоивший его первокурсник вполне способен кого-то убить.

Гермиона сделала небольшую паузу, словно переводя дыхание, но Малфой был стопроцентно уверен: это было сделано для эффекта. Более того, прежде, чем Аластор Муди мог её перебить или что-то сказать, Грейнджер продолжила.

– Некоторые лечебные зелья и заклинания причиняют такую нестерпимую боль, что использование их без болеутоляющих больше напоминает изысканную пытку, чем лечение. А до того, как была изобретена анестезия, в обоих мирах даже операции делали без наркоза. То есть, резали по живому. Что приводит к следующему нюансу: причинить нестерпимую боль можно и не только с помощью Круциатуса.

– Вы хотите сказать, мисс Грейнджер, – в голосе Барти Крауча сейчас звучало столько нескрываемого интереса, что Гермиона про себя усмехнулась. Впрочем, её пятнадцатилетняя сущность в прошлой жизни явно не распознала бы те скрытые нотки, которые там звенели на самом деле, приняв за восхищение её умом. – Что на самом деле можно простить применения обоих этих заклинаний? А как же тогда насчёт Империуса?

– Лишающее воли заклинание, заставляющее волшебника делать то, что ему приказывают вопреки собственным желаниям, – Гермиона вновь усмехнулась и с самым серьезным видом кивнула. – Заставить человека делать что-то, что он не хочет, можно и другими способами. Например, угрозами, болью и шантажом. И в подобных случаях я бы сказала, что для человека эффект намного более болезнен и хуже, потому что заставляемый прекрасно осознает, что он делает. Идёт вопреки своим желаниям, но по сути по своей воле.

– Так что же делает «непростительные» на самом деле непростительными?

Драко нахмурился. Грейнджер не просто лезла на рожон. Прекрасно понимая, кто стоит перед ней, она перед всем классом озвучивала довольно спорные размышления. Более того, сделала это перед Аластором Муди, известным во всей Магической Англии, как самый ярый преследователь тех, кто использовал непростительные. Кто находил заключение таких волшебников в Азкабан предметом для особенной личной гордости.

Но Малфою было ещё и предельно ясно, что Грейнджер тем самым преследовала какие-то собственные цели. Учитывая, как целенаправленно молчал все это время Поттер, он либо знал о секретных намерениях подруги, либо точно так же, как и сам Драко сейчас горел желанием их выяснить.