2 января: Штраф (1/2)

***</p>

— Что, прямо так и сказал?!

Алья в восхищении кружила вокруг Маринетт: пыталась узнать подробности произошедшего вчера. Но пока что получалось плохо. Маринетт сидела под одеялом и тихо невнятно визжала в подушку — или во что-то ещё, потому что её вопли были значительно приглушены.

Всё первое января после пробуждения (часов в три дня) и утро второго Маринетт не показывалась из своей комнаты. Только выползала на обеды и ужины. А потом — тут же пряталась обратно, не объясняя причин. На все расспросы Маринетт отнекивалась тем, что у неё болит голова из-за выпитого в новогоднюю ночь вина и шампанского вперемешку. Её потому особо и не трогали.

До одного момента.

Когда Алья случайно увидела, как Маринетт в лучших традициях четырнадцатилетней себя же улепётывала от Адриана после обеда. Она поинтересовалась у него, что происходит, но ответом ей были лишь пожимание плечами и престранная ухмылка.

Алье потребовалось ровно три секунды, чтобы сообразить, что что-то тут неладно. И это «неладно» напрямую связано с Агрестом-младшим. Она мгновенно просочилась в комнату Маринетт и начала предпринимать попытки узнать у неё всю правду; частями, догадками и пресловутыми щипцами — но в итоге Алья всё же составила примерную картину происходящего.

— Маринетт! — она кинулась к подруге на кровать и с усилием залезла к ней под одеяло. — Он и впрямь так сказал? Сто дней поцелуев?

— Угу-у-у, — пропищала Маринетт. — Причём не в щёчку.

— Серьёзно? — даже в темноте было видно, как замерцали глаза у Альи за стёклами очков. — Бо-о-оже, я зна-а-ала, — она яростно затрясла Маринетт за плечо, но та даже не заметила этого: широко улыбалась, находясь в прострации. — Я знала, что ты ему нравишься, ещё в самый первый день заметила это.

Маринетт вздрогнула, сдёрнула с них одеяло и строго посмотрела на Алью.

— Не выдумывай, пожалуйста. То, что было несколько лет назад… Да я даже не помню, что на завтрак было, а ты — про то, что случилось чёрт знает когда.

— Ой, ну вот не надо, — Алья фыркнула и отобрала у Маринетт кусок одеяла, который та нервно теребила. — Ты разве не помнишь, как он отдал тебе зонт, когда извинялся за то, чего не делал?

Маринетт порозовела и отвела взгляд в сторону. Разумеется, она помнила — помнила каждое мгновение того памятного дня, когда Адриан отдал ей свой зонт и наговорил столько приятных слов. Её поразила его доброта и искренность, звучащие в словах. И дальше — с каждым днём — она только сильнее влюблялась в него.

— Но я всегда была такой неуклюжей, — грустно вздохнула она. — Да и сейчас остаюсь точно такой же. Да и двух слов тогда сказать рядом с ним не могла. Как в такую можно влюбиться?

Алья взяла Маринетт за руку и с улыбкой на неё посмотрела.

— Поверь мне, в тебе есть много других качеств. Ты смелая и решительная, и очень бойкая, особенно когда дело касается несправедливости. Но, знаешь, любят ведь не за что-то, а просто так, — она подняла ладонь, не давая сказать Маринетт и слова против. — Если тебе это, конечно, так принципиально, то тогда сама у него спроси: почему он вдруг захотел такое желание. Мы обе хорошо знаем Адриана, и просто так, забавы ради, он ничего и никогда не делает.

Маринетт открыла рот, закрыла, снова открыла и опять закрыла. Потом вздохнула и улыбнулась.

— Наверное, ты права. Вчера ведь мы неплохо разговаривали.

— И не только, да? — усмехнулась Алья и пихнула её в бок.

Яркий румянец залил щёки Маринетт, и она поспешно отвернулась. Сердце тут же быстро-быстро забилось, а внутри всё словно перевернулось. Память услужливо подсунула ощущение губ Адриана, блеск в его задорных глазах, когда он пристально смотрел на неё во время этого поцелуя.

Маринетт с писком натянула одеяло на голову.

— Ладно, ладно, — Алья ласково похлопала пищащий комок. — Не забудь только, что он с тебя стребовал сто дней поцелуев, значит, ты должна непременно выполнить это условие. Желание есть желание. Да ты и сама, думаю, не против.

— А если он забудет? — взволнованно послышалось из-под одеяла. — Если я соберусь поцеловать его, а он уставится на меня как на сумасшедшую?

Маринетт снова выглянула наружу, и в этот раз выглядела ещё взъерошеннее и несчастнее.

Вздохнув, Алья с улыбкой похлопала её по плечу.

— Адриан не такой легкомысленный, ты же знаешь. Не накручивай себя зря и не переживай. Это же просто поцелуи.

— Тебе легко говорить, — проворчала Маринетт, отворачиваясь. — А сделать-то не так просто.

Алья фыркнула.

— А что тут сложного? Берёшь — и целуешь. А там дальше уже как пойдёт: или к стенке он тебя прижимает, или к кровати.

— Да пошла ты!

Вся смущённая, Маринетт кинула в Алью подушкой. С хохотом Сезер рухнула назад себя — благо, там лежало мягкое кресло, и падение не оказалось болезненным.

— Мы же все взрослые люди, Маринетт, — веселилась Алья, и не думая вставать. — Вас влечёт друг другу — это и ежу понятно. Только вот ты почему-то отрицаешь очевидное.

— Ничего не отрицаю, — Маринетт спрятала лицо в ладони. — Просто боюсь поверить.

Алья выглянула из-за края кровати, глаза её задорно блестели.

— Так тебе лучше поговорить с ним, а не со мной о ваших шуры-мурах. Выясните всё и со спокойной совестью можете обжиматься по всем углам. Чур, я крёстная вашего первенца!

Маринетт швырнула в неё последнюю подушку, окончательно рассвирепев, но Алья в этот раз увернулась.

— Вон отсюда! — зарычала Маринетт, чувствуя, как у неё пылали даже уши.

С хихиканьем и сыплющимися ей в спину проклятьями Алья ретировалась прочь.

К ужину Маринетт всё же более-менее расхрабрилась. Даже почти не шарахнулась в сторону, когда Адриан с довольной улыбочкой уселся на соседний стул — только вздрогнула тихонечко, да и то больше от неожиданности. За едой общались как и обычно: все со всеми — поэтому Маринетт расслабилась, и к десерту совсем забыла о своих волнениях и тревогах, которые терзали её до этого.

— А ты любишь круассаны? — поинтересовался Адриан, протягивая Маринетт тарелочку с выпечкой, которую ему передала Сабин. — Я вот не могу определиться, какой мой самый любимый: с черникой или малиной.