Глава 2. Варфоломеев (1/2)
Весной 1886 года Штольмана откомандировали в ведомство Варфоломеева по личному распоряжению градоначальника Грессера в силу ?обстоятельств особой государственной важности?. В Петербурге гулял вихрастый,баламутный апрель: с яркой небесной просинью в лужах и полузабытыми запахами парков. Дни купались в солнечном пригреве, и над сугробами дрожал банный пар…Под сокрушенные вздохи Путилина Яков собирался в своем кабинете, с затаенной грустью окидывая прощальным взглядом привычные стены, стеллажи с документами, карты над столами. Скромные проводы устроили прямо здесь, на службе. И, сидя за товарищеским столом, он ловил теплые и жалобные взгляды сослуживцев. Начальник громко вздыхал - им не хотелось отдавать своего следователя.- Работы много, а делателей мало! - восклицал Путилин, подергивая себя за роскошные бакенбарды, - на кого я участок оставлю, а, Яков Платоныч?…- Ничего, Иван Дмитрич, не грустите. Вернусь через полгодика, соскучиться не успеете, – улыбался Штольман, но на душе было неспокойно.Он только что раскрыл Дело о краже в Зимнем дворце, порученное ему начальником императорской охраны полковником Варфоломеевым. В его личном Досье оно шло под №8604. ?Дело о фальшивом туристе? - как он сам называл его.Удачно потянув за нить пропажи, ему удалось предотвратить серийное убийство. И все бы ничего, но он тогда, помимо прочего, сделал одну тревожную находку, заряженную неясным будущим… Находка выстрелила и повернула течение его жизни: эта случайно найденная за камином шкатулка хранила шифры и шифрованную переписку на тонкой папиросной бумаге. Бледный и озабоченный Варфоломеев велел никому не сообщать об этом. Очень скоро полковник взял его к себе и приставил ко Двору с тайным заданием: найти автора шифровок.Настоящая гроза дворца и острый на язык Григорий Афанасьевич Варфоломеев был начальником личной охраны Его императорского Величества, а по совместительству главой тайного департамента политической разведки, к ведению которого Штольман теперь принадлежал.
*** Царедворствовать Якову совершенно не хотелось. Принюхиваться к тайным силам высокой политики тоже. Не для него этот придворный мир, полный выученных обрядностей. На золоченой, как бы игрушечной, сцене всегда разыгрывали одни и те же действа, где люди словно механические куколки играли назначенные роли.С непостижимой легкостью на этой сцене переходили от печали к веселью, от горя к радости. В один и тот же день утром – панихида или погребение, вечером – бал; те же лица, что утром являлись сосредоточенными и нахмуренными – вечером расцветали, дыша беззаботным удовольствием.Житейские мелочи здесь превращались в грандиозные события: обеды, прогулки, выезды и посещения вдруг стали центром жизни обескураженного Штольмана!
Он ведь любил совсем другое. Лики северного города, отраженные в причудливых местах, куда забрасывала его работа, средь разных по положению людей - привлекали его. Он любил читать их истории, словно книги, разгадывать загадки их страниц, а при новой службе оставалось только одно – дворцы да приемы.
Но что делать – приказ есть приказ. И он съехал с родного участка на Офицерской в назначенный ему кабинет в градоначальстве.С тех пор он бывал у своих редко, гораздо реже, чем ему хотелось, и все время крутился при Дворе. Порой в сутолоке целого дня, в разговорах вполголоса, терпя невыносимую скуку, он наблюдал за аристократами, министрами и посланниками – собирал сведения и делал выводы. И регулярно мотался с докладами в Гатчину.Но, на удивление и против мрачного ожидания, он довольно быстро сошелся характером с новым начальником, бывшим армейским человеком. Представительный и грузный Варфоломеев двигался и думал стремительно и был столь легким на подъем, что заражал своей энергией всех вокруг. С ним рядом пространство кипело и заряжалось высокой целью. Казалось, он все еще бивуачил где-то на военных полях Болгарии, мгновенно принимая решения и вызывая отклик одним своим примером.
Они вообще походили друг друга. К тому же начальник имел одно прекрасное свойство: давая полную свободу действий, прикрывал спину в случае досадных недоразумений, неизбежных при такой работе. А недоразумения возникали.Григорий Афанасьевич ввел Якова Платоновича в салоны. Заручился поддержкой министра императорского ДвораВоронцова-Дашкова. Организовал представление императору в новом качестве, объяснив монарху нужность Штольмана при Дворе на длительный срок. И выпустил Якова в свободное плавание.
*** Штольман не мыслил себя без служения. Как сложный ключ, однажды выточенный в прихотливую форму, в слоистом, зыбком мире русского общества он был на своем месте. Он вдохновенно отмыкал тяжелые замки тех задач, что ставила перед ним полицейская служба. Он не успокаивался, пока не находил решения, даже тогда, когда отступались другие… Много нелицеприятного слышал он о себе – за то, что не лебезил, не считался с условностями, за дерзость дознаний.
Но раскрываемость у него была фантастическая, и начальство смотрело сквозь пальцы на его методы и подходы. И до поры до времени он верил, что незаменим.
Но теперь, после безобразного оговора в свете, когда его выпнули со Двора как приблудного пса, позабыв все многолетние заслуги, он ощутил – незаменимых нет. И он мог бы уйти в тень, забросив на время задание Варфоломеева, да и головоломку с деньгами Негоша, над которой по-настоящему еще не работал. Не будь он Штольманом, он так бы и сделал. Но, однажды избранный, концентрированный уклад его жизни так подчинил его себе, что он уже не смог бы выйти в пространство новых занятий, даже если бы захотел… И Яков знал это о себе со всей очевидностью.И теперь, мчась в Гатчину, он надеялся, что вместе с полковником они что-то, да придумают. Его враг, устроивший такую свалку в жизни Штольмана, был влиятелен, но и полковник Варфоломеев, входивший к Его величеству …В три часа ночи Штольман подъехал к караульной кордегардии на Адмиралтейском мосту. Его уже несколько раз окликали лейб-гвардейские разъезды, и по недельному паролю допускали ехать далее. Теперь же следовало выйти и поговорить с караулом. Штольман спрыгнул с подножки, радуясь возможности размять ноги…
Слева темной громадой молчал Приоратский парк, а справа, за металлической оградой, раскинулся замкнутый, скрытый от всех мир Гатчинского дворца. На мосту было холодно и шумно. Штольман подошел к каменному парапету и глянул вниз. Во тьме угрожающе и пенисто рычал поток, переливаясь из одного озерного блюдца в другое замысловатым каскадом. Остро пахло тиной, замшевые камни тускло блестели под фонарем.
Обитатели квадратной караулки давно знали его в лицо, но на заставе царил установленный порядок, который всегда исполняли неукоснительно: Штольман вынул и показал пропуск с маленькой фотографией.- Доброй ночи, Ваше высокоблагородие, проходите.- Здравствуйте, братцы. Что, давно заступили?- Так точно, продрогли малость… Да оно ничего, служба!- Ну, бывайте.И, крикнув вознице: ?ожидайте меня здесь?, Штольман пошел от заставы пешком вглубь сырого парка.Гатчина глубоко дышала, сонно вздрагивая криками ночных птиц и резкими сопилками кузнечиков. Мягко плескалась озерная вода, в илистом сумраке важно квакали лягушачьи пузыристые голоса. Из дальних деревушек доносился собачий лай… Воздух, и шепчущие звуки, и весь гатчинский покой были такими домашними, такими уютными – Штольман любил бывать здесь.Что-то скажет Варфоломеев?… Григорий Афанасьевич, если был в сердцах, выражался прямо и смело, не разбирая лиц. Любил ругать врагов ?канальей?, а то и ?сволочью?. Таким манером он регулярно честил министерские и придворные силы и даже некоторых из Великих князей. Причем последних – в первую очередь.
Но все же он был человеком широкой натуры, добродушным и хлебосольным. В его тесную квартирку в Кухонном корпусе стекалась уйма народу – от министров и сановников до простых армейских, кто пришелся ему по душе. Он держал для них открытый стол, на который, впрочем, не тратил ни копейки – все необходимое ему присылали из дворцовой кухни и погребов…Штольман обошел озеро, плещущее в темноте, и повернул на Карпин мост: с воды потянуло туманом, и ее свежий запах смешался с душным ароматом ночных цветов… Его снова ожег ледяной озноб, как и несколько часов назад, посреди рокового бала и венской музыки…
Он застыл на горбатой спине моста и потрогал лоб. Ярким веером свернулись в точку два года, и он вдруг вспомнил, как в такую же душистую ночь в 86-м, в один из первых приездов сюда он встретил в саду Нину Аркадьевну Нежинскую, фрейлину Ее императорского Величества, ошибку и причину многих его бед. Он тогда вышел после доклада раздышаться.Штольман вспоминал, как гулял тем августом в цветнике Голландского сада, довольный и расслабленный. Слушал, как ветер расчесывает верхушки старых лип, и думал, что все в его жизни идет не так уж плохо. Он недавно перешел от Путилина к Варфоломееву и надеялся, что не задержится надолго. Его репутация была высока, полковник был им доволен. Редкая минута, когда Яков чувствовал себя спокойным и размякшим…Она вспыхнула перед ним! Застигла – опасно, маняще и пряно, как ночной цветок ударяет в ноздри. Зажгла сердце мерцанием быстрых зрачков, изгибами маленького кошачьего тела.
- Oh, je pensais que j'étais tout seul! – произнесла она с сильным чувством то ли испуга, то ли азарта, немного задыхаясь.- Moi aussi!* – в тон ей, быстро ответил Штольман.* ---------------------------------------------------- О, я думала, что я совсем одна!- Я тоже!
(франц.)-----------------------------------------------------Они неловко помолчали, вопросительно глядя друг на друга, и она заговорила, мягко усмехаясь:- Vous aussi fl?ner la nuit?…- Heute ist eine besondere nacht,* - только и нашелся, что ответить Штольман, почему-то по-немецки.* ---------------------------------------------------- Тоже любите бродить ночью?(франц.)- Сегодня особенная ночь.(немец.)------------------------------------------------------ Вы забавный, – рассмеялась она, и ему понравился ее смех, такой заразительный, беспечный!… От этого смеха его повлекла кипящая торопливая волна, и он вернул ей азарт смеющимся взглядом.- Нина Аркадьевна Нежинская, фрейлина Ее Величества, – протянула она грациозную руку, но, спохватившись, что на ней не было перчаток, помедлила секунду, а затем уверенно тряхнула ладонью.Тронутый ее жестом, так легко презревшим формальности, он протянул обе ладони и горстью зажал прохладную маленькую кисть:- Штольман, Яков Платонович. Чиновник по особым поручениям сыскной полиции.И немного неуверенно взглянул в ее лицо, ожидая привычного тонкого презрения, легкой гримаски высокомерия к его недостойной профессии, с чем он так часто сталкивался при дворе.- Oh… Voulez-vous fl?ner avec moi?…* Якобъ… – протянула руку Нина, интимно произнеся его немецкое имя.
* ---------------------------------------------------- О… Не хотите ли побродить со мной?…(франц.)-----------------------------------------------------И полностью покорила его. Он увлекся так сильно, что стал наведываться во дворец через день, чтобы только встретиться с ней, – всю ту пору, пока она была в дежурстве. Меньше чем через месяц они стали любовниками.
В столице Нина занимала комнаты в доме ее тетушки княгини Горчаковой, почетной фрейлины Двора, живущей в то время в Москве. Нарядный французский дом на Большой Монетной, что красовался веселыми башенками в густой зелени акаций, сделался местом их постоянных встреч.
По вечерам он приезжал со службы прямо к ней – Нина сбегала с мраморной лестницы и обвивала его шею тонкими руками в каскадах шелковых рукавов. Потом она вела его в комнаты, мимо греческих и японских ваз, охранявших двери, словно кавалергарды…
Они целовались, опьяненные любовью, и дрожь неярких свечей била в его сердце сладкой истомой, и золотила ее маленькое гибкое тело. Под их руками падали и растворялись тесные покровы одежд, и приличий. Ветви качались за окнами, и она торопила его и мурлыкала грудным смехом, будто переливала шелковые волны внутри изящного горлышка…*** Яков яростно пнул серый равнодушный камень моста и вышел из оцепенения. Теперь-то он знал – вовсе не случайно встретились они тогда. Спланировано, обдуманно, расчетливо застигла она его и увлекла, как раз после его служебного перевода… Дааа! Ведь тогда же в очередной раз в столице объявился и князь. А Нина говорила, что незнакома с ним. Интересно, сколько раз она на него доносила?
Шагая по гнутым аллеям ко дворцу, Яков горько осознавал, что все прошляпил. Что он мог бы и не узнать о давней связи Нины с Разумовским – тесной или просто дружеской – хотя, кого он обманывает… Если бы не маленькая личная подробность, желчно оброненная его ненавистным врагом... Что толкнуло князя хвастаться своей осведомленностью? Прицельный расчет или он просто устал делить со Штольманом любовницу? Как же это больно.Ревность, спровоцированная князем, пронзившая сердце Якова тысячей острых игл и в секунду спалившая его разум, должна была убить его на дуэли… Только вот он не умер.