23. У корней чардрева (1/2)

— Драконы дома Таргариен, — голос почти смеялся. — Сиракс, Вермитор, Балерион... и Ежевика.

«Началось». Бринден Риверс зажмурился, он не желал их видеть. Он не верил в них.

Но даже с закрытыми глазами он видел. Как изменился свет — стал пятнисто-зелёным, словно в солнечный день в густом лесу. Как появились тени, расположились по всей пещере.

— А Эйгор опять воровал твоего ворона, — наябедничала Гвенис.

Ей было лет двенадцать на вид, и Бринден помнил даже платье, которое на ней. Королева Нейрис сшила его сама — как она сказала, занять руки, пока болеет. Нейрис... вот и она, как и всегда: в углу за пяльцами, прислонившись спиною к боку брата. «И не мешает ей её вера быть призраком в пещере язычника?» — подумал он ядовито.

— Бринден, ответь Гвенис, а то Эйгор лопнет от нетерпения, когда ж его заметят, — сказала Нейрис мягко. — И не кощунствуй.

— Мама, погодите. Бринден в нас опять не верит; сейчас привыкнет снова и всё пойдёт по маслу, — Дейрон как всегда: стальная шерсть и шерстяная сталь, и тёплый и режет по живому.

Впервые они появились после Летнего Замка.

Снаружи был поздний вечер. Бриндену хотелось, чтоб наступила ночь, зима всех зим, и никогда не утро. Чтобы снег и холод пожрали всех, как колдовской огонь сожрал мальчишку Эгга, и Бету, и их детей. Он выл лютоволками, он кричал вороньей стаей. Он отдал Таргариенам всё — и жизнь, и честь, нарушил право гостя, пролил родную кровь. А что взамен?

Взамен Таргариен, сын Беты, его малышки, его племянницы, сжёг своего родного отца, и мать, и близких. Ради пророчества, ради пустышки, ради тени могущества, надежды остаться в песнях славным дедом Обетованного Принца.

Взамен Таргариен, сын Беты, его малышки, его племянницы, оболгал своего родного отца, и мать, и близких. «Слабый король, ради нищих простолюдинов предавший лордов и решивший вернуть драконов как последнюю надежду удержать престол», — какая мерзость. «Глупый король, решивший, что вернуть драконов можно, спалив родню в диком огне. И сам сгорел, боги карают братоубийц», — какая подлость.

И когда сил больше не было, когда он почти сказал проклятье, почти обрёк весь мир на зиму без весны и ночь без рассвета — появился Эйгор. Золочёный череп на торсе воина, с лиловыми огнями в пустых глазницах и ядом на истлевших устах, безжалостный в смерти, не менее, чем в жизни.

Потом был Деймон, изысканный и грустный. Деймон, простивший Краснотравную — ему и Эйгору. Не забывший, нет, но простивший. Затыкавший брата своей чугунной вежливостью, а Бриндена — улыбкой.

Как проклинать весь мир, когда бранишься? Как быть старым богом, когда ты мальчишка, а старший брат смотрит так ласково?

Шира, его звезда. Она их прогнала и села рядом. «Я буду плакать твои слёзы», — сказала она строго, и плакала: о Летнем Замке, о малышке Бете, о стрекозином принце и его жене, оставшейся в живых.

— Не бойся, Бринден. Мы её не бросим, — так появился Дейрон, как всегда, ответственный и добрый. Такой добрый, что страшно.

— Ни её, ни тебя, — прибавила Мария.

Мия и Гвенис, королева Нейрис и рыцарь Эйемон, Мейкар и Бейлор...

— Наш глупый Бринден не верит, что мы с ним, — фыркнула Мия.

— Наш глупый Бринден не верит, что мы его любим, — поправил её Деймон.

— Он привыкнет, — сказала Дейнерис.

Он не привык.

Он бы вздохнул, но лёгкие давно сгнили, их заменили корни чардрева и какие-то грибы. Поэтому он просто спросил:

— Эйгор, зачем ты воровал моего ворона?

— Во-первых, он не твой, а старого Мормонта. Во-вторых, они смешно бегают, когда я говорю им правду. Особенно блондинчик.

«Я что, один тут взрослый?» — снова хотелось тяжело вздохнуть. Если это он придумал призраков, то почему он их придумал такими... такими? «Потому что они такие, — прошептало что-то в душе. — Всегда такими были, а после смерти всё лишнее растаяло, осталась лишь суть. Уж какая есть».

— Кстати, плесень, тут нарисовалось такое дело, — Эйгор не замедлил перейти к оскорблениям.