Глава 5 (2/2)

Гермиона даже не могла проверить, удалось ли ей хоть что-то подчинить, учитывая, что кольцо она больше ни разу не снимала, находясь с другими и в толпе.

Но в дневнике ни разу не упоминались люди. Не было ни описания того, как это проходило у хозяина тетради, ни того, какие неудачи он впервые с этим пережил.

Записи были с выверенной информацией.

Отточенной, проверенной и обреченной на успех.

Ей было интересно, кто являлся издателем и автором. Кто тот человек, который это пережил?

На выцветшем пергаменте не было ничего, что ей бы подсказало: ни имени, ни символов, ни одного намека на свою личность, что ей бы указал ее безликий проводник.

На следующую ночь она опять отправилась на Башню и вновь наткнулась на туманный силуэт, что возвышался своим образом над потаенным миром.

Гермиона бесшумно наблюдала за ним каждый вечер.

Он появлялся ровно в полночь. Обычно он не делал ничего, кроме бесцельного стояния у края Башни, опершись пальцами на жесткие перила.

Малфой проводил там час или чуть больше и уходил, ступая длинными ногами по ведущей лестнице, спуская свою жизнь.

Гермиона всегда использовала дезиллюминационные чары и старалась не дышать так громко, как могла. Она никогда не подходила близко, наблюдая за его размытым силуэтом с расстояния, что не могло ее определить.

Однажды она решила проверить свою теорию о том, где он бывал до того, как появлялся на Башне.

Выручай Комната.

Она была права.

На занятиях и днем Гермиона старалась незаметно каждый раз взглянуть на бледное и посеревшее худое тело, в отчаянных попытках выискать ответ или подсказку — что ей делать с этой тайной?

Она надеялась, что он ни разу ее не заметил и не заметит впредь. Но он, казалось, ничего не видел.

В начале ноября Малфой пропал.

Она, как обычно, появилась около ступеней, что вели наверх, и поняла, что там стояла пустота, а не его прикрытый образ.

Гермиона испугалась и влетела вверх по крутой лестнице, надеясь его обнаружить.

Но было пусто.

Почему он не пришел?

Простояв там час, она ушла к себе обратно и потерялась в мыслях лишь о том, появится ли Малфой завтра.

4 ноября 1996 год, коридор на четвертом этаже

— Гермиона, стой! Мы можем поговорить?

Услышав за спиной знакомый голос, она нехотя остановилась и преподнесла свой взгляд.

— Рон, я сейчас немного спешу. Давай в другой раз, — отмахиваясь от него и собираясь отступить, проговорила Гермиона.

— Хватит!

Он мигом оказался около нее вплотную и схватил за локоть, потянув к себе.

— Мы поговорим сейчас. Ты кормишь меня завтраками с сентября. Я каждый раз пытаюсь подойти к тебе, и каждый раз ты убегаешь. Что с тобой не так? Где ты постоянно пропадаешь?

Гермиона вырвалась из его хватки и мимолетом оглянулась на зевак.

— Ты знаешь, что я староста. У меня есть обязанности.

— Не ври мне, Гермиона. Ты ведешь себя странно, — он вновь приблизился к ее лицу, но не рискнул к ней прикоснуться. — Что с тобой происходит?

— Это с тобой что происходит, Рон? Почему ты считаешь, что можешь общаться со мной в таком тоне?

— Ты вынуждаешь меня! Ты вынуждаешь меня делать это, — его крик разнесся по каменным коридорам и срикошетил в тех, кто начал обсуждать их развернувшуюся сцену на глазах. — У нас все было хорошо, пока ты не уехала на лето и не вернулась неизвестно кем. Что там произошло? Ты не написала мне ни одного письма. С тех пор, как ты вернулась в школу, ты отдалилась и ведешь себя со мной и с Гарри так, как будто мы чужие люди. Как будто мы не лучшие друзья. Как будто мы не что-то большее.

— И как давно ты решил это за меня?

— Что?

— Ничего, Рон. Сейчас не место и не время для твоей сцены. Я уже сказала, что занята обязанностью старост, поэтому я пропадаю и не провожу так много времени с тобой и с Гарри. Ты также узнал о том, что я сделала это сама, когда я все тебе об этом рассказала. Ты говорил, что понял.

Гермиона не смогла бы это ему объяснить. Не смогла бы объяснить все то, что ей открылось в нем без своей воли.

Он бы не понял. Она сама бы этого не поняла.

Если бы Гермиона вдруг оказалась той, в чьей роли выступали на ее пути друзья, она бы точно предпочла не знать того, что они видят; она бы предпочла не знать, вместо того чтобы отчетливо и ясно осознать причину, из-за которой в ее сторону у них отныне не горят глаза.

Рон видел в ней все то, чего она ему не в силах предоставить. Рон видел в ней ту, кем ей для него никогда не стать.

Он принимал ее как должное и как незыблемую часть, которая сейчас внезапно отвалилась, нарушая его мир и проводя в нем сдвиг.

Он так привык, что она рядом; что она та, кто вытащит его из непроглядной тьмы, совсем не требуя ответа.

Он так привык к ней.

Но оказалось, что она этого сделать не смогла.

Ей снова было стыдно, и ей снова было гадко, когда она смотрела на того, кто перед ней стоял.

За слоями того, чем был пропитан Рон, скрывалась жгучая, разъедающая органы и не остывающая кислота, которая бурлила страхом.

Которая бурлила тем, что вся ее оставшаяся бесконечность ей будет отдана лишь этим.

Что всю оставшуюся жизнь она проведет в ненависти к людям и к себе.

Она пыталась пользоваться тем, что выискала в той тетради. Она пыталась отодвинуть это и немного погасить.

Гермиона нашла почти что всю оставленную в Хогвартсе литературу, чтобы попробовать тот способ, который обещал ей все забыть. А если не забыть, то на чуть-чуть ослабить.

Окклюменция.

Владея ей, она смогла бы каждый раз не вспоминать. Владея ей, она смогла бы с этим справиться или хотя бы попытаться пережить, отчаянно надеясь не почувствовать в своем сознании того, кого не посчастливилось ощущать ранее.

Но как бы она ни пыталась, ей удавались лишь крупицы возведенных стен, которые могли огородить ее сознание и память.

— Знаешь… Делай что хочешь.

На следующий день Рон прямо перед ней поцеловал Лаванду. Он посмотрел в ее глаза, когда накинулся на Браун.

Она узнала этот взгляд, ведь она представала для него однажды так же, когда просила его посмотреть, идя на бал не с тем, с кем ей хотелось.

Он не смотрел, ведь он не видел.

Она же стала, потому что видела там все.

Гермиона грустно улыбнулась, наблюдая, как та, кому он отдавал ее неясный образ, обвила тело Рона цепкими руками, утягивая в общую и неосуществимую мечту.

***</p>

Малфой не появлялся в замке уже на протяжении тринадцати дней, и все, что ей удалось выяснить об этом, — это украдкой подслушанный за поворотом коридора разговор в одну из тех ночей, в которые она стояла его призраком на Башне.

— Да пошел ты, Забини.

— Я задел твою тончайшую душевную организацию, Нотт?

— Я понятия не имею, чем занят наш ненаглядный, и тем более не обсуждаю это со своим отцом.

— Какого вы здесь ошиваетесь после отбоя?

— Мы ждем тебя, Пэнси. Не хочешь присоединиться?

— В твоих мечтах, Забини. Вернитесь в подземелья, пока я не доложила.

— Ты разбиваешь мне сердце, дорогая.

Гермиона не могла уснуть.

Щемящее чувство тревоги, которое въедалось ей под кости и не имело никакого основания, выматывало Гермиону и не оставляло ей сил.

Она с отчаянием откинула от себя одеяло и решила вновь отправиться туда, где столько дней уже не появлялся Малфой.

Зачем она ходила туда, если ничего не менялось?

Где он?

Почему его не было до сих пор?

Почему никто не упоминал об этом?

Даже его друзья не знали ничего о том, куда пропал их Слизеринский Принц.

С ним…

С ним ведь не могло ничего случиться?

Не могло ведь?

Она накинула на себя мантию поверх пижамы и вышла в темный коридор.

Гермиона не предполагала, что ей делать со всем тем, что она обнаружила и проживала.

Зачем она следила за ним каждую ночь и продолжала это делать, даже когда его там не было; почему она беспокоилась о том, что он пропал; какое ей до него дело и для чего она пыталась о нем все это разузнать?

Но сила боли, что скрывалась в нем и не укладывалась у нее в сознании; какими способами он терпел все то, что ощущал, и выглядел нормально — заставили ее пытаться это разгадать.

Дойдя до Башни, она внезапно замерла.

Малфой.

Он вернулся.

И он…

Что он делал?

Он…

Он же не собирался?..

— Малфой, нет!

Он дернулся и резко обернулся, убирая занесенную ногу с железных перил.

— Какого…

Гермиона за секунды кинулась наверх по лестнице и подбежала к Малфою, наставив на него свои огромные глаза.

Он глухо и безрадостно ей рассмеялся.

— Блять… Мне даже покончить с собой нельзя спокойно?

— Не… Не смей делать этого… Не смей умирать, Малфой. Не смей.

Гермиона была в ужасе и в шоке оттого, что только что увидела и, чудом оказавшись здесь, смогла остановить.

Она осторожно пододвинулась к нему поближе, не настолько, чтобы прикоснуться, но сохранив возможность кинуться к нему, если он вновь решит встать на перила.

— Какое тебе, блять, дело до этого, Грейнджер? Съебись отсюда и притворись, что ничего не видела.

— Не смей. Не… Не надо. Я знаю, что тебе больно, Малфой, но не смей поступать так.

Он зло оскалился и подошел вплотную сам.

— Ты что несешь?

— Я знаю, что это ты был тем, кого я почувствовала в самом начале года. Из-за тебя рухнула моя защита на кольце и случился приступ. Я знаю, что тебе невыносимо больно, — не контролируя свои слова, отчаянно забормотала Гермиона.

— Что за хуйню ты тут городишь, Грейнджер? Свали отсюда и, блять, дай мне спокойно умереть.

Отходя от нее снова и проводя рукой по разлетевшимся от ветра волосам, он прислонился пальцами к перилам и склонил вниз голову к плечам.

— Я не дам тебе этого сделать.

Ее колотила дрожь.

Если бы она не встала… Если бы она сейчас сегодня не пришла…

— Блять, ты вынуждаешь меня, грязнокровка.

Он мгновенно вытащил свою палочку, которая внезапно появилась у него из ниоткуда, и направил, развернувшись, на нее.

Она была уверена, что ей его не одолеть, не будь он так разбит, растерян и застигнут здесь врасплох.

— Экспеллиармус, — выкрикнула она, вскинув сжатую лозу, за секунду до того, как с его губ готовы были сорваться звуки.

Его палочка приземлилась в ее руку.

— Ну и что теперь, Грейнджер? — он устало вскинул голову наверх. — Сдашь меня директору за попытку неудавшегося суицида?

— Прости, — прошептала она перед тем, как совершить не поддающееся объяснению и абсолютно безрассудное для нее действо. — Петрификус Тоталус, — слова сорвались с ее языка, и Малфой обездвижено упал на деревянный пол.

Гермиона подошла к нему и села на колени.

Убрав серебряную прядку, что попала на его глаза, она склонилась к нему и взглянула в застекленные зрачки, застывшие в немом вопросе.

— Я не знаю, почему я это делаю. Я не знаю. Но я не дам тебе уйти отсюда, Малфой. Я не собираюсь жить в этом мире одна.

Она взяла побольше воздуха в свои легкие и медленно сняла кольцо.

В нее мгновенно хлынули потоки обжигающей и разъедающей все ее кости боли, что смешивалась в ней со злостью, гневом и отчаянным и жгучим страхом, что исходил и от него, и от нее.

Она не знала, что ей нужно делать.

Она не знала, сможет ли вообще хоть что-то совершить.

Все, что она прочла, казалось таким сложным в исполнении и требовало силы, что подчинена безоговорочно и бесподобно.

Она ни разу этого не делала.

Единственный раз, где она участвовала в ритуале, был взят насильно и не возымел достаточный успех.

Она не знала, был ли тот неясный камень чем-то, что усиливало отдаваемый эффект.

Скорее всего, это была лишь еще одна уловка.

Она не представляла, будет ли после подобного жива она и будет ли после подобного жив он.

Но все, что ей сейчас осталось, — попробовать помочь тому, кто не оставил ей на остальное шансов.

Гермиона сквозь мерцающую пелену, что заливала веки, положила руку Малфою на грудь в районе сердца.

Она упала своим телом на него после очередной молниеносной вспышки боли, что пронеслась по телу и распространилась по нему.

Она сосредоточилась на том, что ей хотелось сделать.

Отдай мне свою боль, Малфой.

Отдай мне, и я заберу.

Она чувствовала, как ей в каждую молекулу сгорающего тела заливали раскаленный жар.

Давление в ее груди могло взорвать ей ребра и забрать в могилу, одной ногой в которой находилась Гермиона сейчас.

Она не знала, делает ли она это правильно; становится ли легче ее скованному на полу.

Но она продолжала забирать все то, на что была способна.

Тебе больше не больно, Малфой.

Я потерплю.

Она не знала, сколько это продолжалось.

Она не знала, виделось ей это или все было наяву.

Гермиона почувствовала, как внезапно ее жар стал заменяться холодом.

Как будто кто-то медленно окутывал ее волной изо льда, что с каждым мигом еще больше застывал, не тая.

Она почувствовала, как расслабилось все ее тело.

Она почувствовала, как внезапно кто-то начал двигаться под ней.

Она почувствовала запахи сандала, кедра и своей мечты.

Она почувствовала, что заснула.