Глава 27 (1/2)

Очередная ночь, проведенная над бумагами. Леви даже не заметил, как рассвет прокрался в его комнату, озаряя ее солнечным светом. Это раздражало — слишком жизнерадостно, учитывая водоворот несчастий, которые преследовали мужчину. Все, на самом деле, раздражало. Спасение Эрена, ранение Эрвина, вернувшееся в боевую форму настроение Ханджи, снующие тут и там солдаты, ожидание последствий от правительства за не результативную деятельность Разведкорпуса.

Потому что легче испытывать раздражение, чем боль. Что угодно лучше душевных мук, которые не хотели оставлять капитана Разведкорпуса. Он должен думать о врагах за Стенами и о том, как люди внутри Стен могли противостоять им, но мысли возвращались к тому, как вернуть Айли. Оттуда, куда ее забрали или же из загробного мира — не важно, просто вернуть. Без нее он не вынесет этот бренный мир. Пусть не общались, пусть давно стали практически чужими друг для друга, но эта связь, почти стершаяся, приносила в его жизнь какую-то стабильность. Что-то знакомое, родное. И теперь она исчезла, оставив за собой разрастающуюся с невероятной скоростью пустоту, угрожающую поглотить весь привычный мир, отправив его в небытие.

Он уже с десяток раз прочитал отчет о миссии по спасению Эрена, пытаясь найти зацепку, но это лишь создавало головную боль. О девушке там было всего несколько предложений, что и естественно — она не в приоритете. Для всех, кроме Леви. Вызывал Армина, Микасу, Жана и Эрена, пытаясь узнать от них что-то, что не включили в официальные документы. Но пользы от ребятни было никакой.

— Я… я виноват. Она хотела помочь мне, но так вышло, капитан… — глаза потуплены в пол, словно он совершил самый страшный грех.

— Мы просто не успели вытащить ее, сэр. Я пытался их отвлечь, но… — просто оправдания, которые ничего не давали.

— Да там такое творилось! Как сами живые вернулись… — грубо, но честно. Только с этой честности взять нечего.

Любая мелочь, с первого взгляда кажущаяся незначительной, могла сейчас оказаться для мужчины ценнее всего, даже его собственной жизни. В этих крупицах информации, бесполезных на самом деле, он пытался найти хоть малейшую зацепку, которая выведет его из Ада собственного сердца.

Отверг.

Подвел.

Бросил.

Не спас.

Как договориться с собственной совестью, которую не мог заглушить даже крепкий алкоголь? Хотелось провалиться в забытье, но спиртное не помогало — словно ни в одном глазу, он оставался трезв как стеклышко. Пытался, честно пытался, забыться во сне, но каждый раз там его ждала Айли. Плакала, умоляла помочь, осуждала за бездействие. Бесконечная пытка, даже если Леви проваливался в дрему на какие-то жалкие полчаса.

На самом дне в черепной коробке отчаянно бился безумный план. Леви прекрасно понимал всю его безбашенность и наивность, но не мог просто выбросить. Он стучал в виски, колол затылок, звенел в ушах: пытался вырваться наружу изо всех сил. Он бы принял подобное исходи это от Ханджи, без вопросов выполнил бы все четко по пунктам прикажи подобное Эрвин, но сам метался в сомнениях.

Его чувства требовали или поставить на карту слишком много или бросить весь мир ради одного человека. Разум сопротивлялся, взывал к аргументам, которые тут же тонули в одной единственной мысли: вдруг она все еще жива. Вдруг не погибла в мясорубке, устроенной Титанами, вдруг смогла сбежать от Райнера и Бертольда, вдруг ждет его. А он сидит в комнате и сверлит глазами мятые листы бумаги, пытаясь то ли прожечь в них дыру, то ли рассмотреть что-то новое в тексте, которые уже отпечатался в воспаленном мозгу.

— Капитан, — солдат не стучался или Леви просто не услышал? Слух, как и другие органы чувств, подводил. Как досадно будет для верхушки военных потерять сильнейшего солдата из-за того, что тот готов был оплакивать одну-единственную пустую могилу. Сколько этих могил и надгробных камней он уже пережил, сколько ждет в будущем, но переступить через эту никак не получалось. Леви топтался на краю, всматриваясь в бездонную яму, словно по волшебному мановению руки оттуда вот-вот выпрыгнет белый кролик и подскажет ему верный путь.

— Я занят, — самобичеванием разве что. Или тем, что медленно сходил с ума. Впрочем, ничего не мешало делать эти два дела одновременно.

— Командор Эрвин вызывает вас, — рядовой чуть поклонился, извиняясь за то, что отрывал Леви от чего-то важного, даже не представляя, насколько важным и бесполезным это было в одно и то же время.

Вздохнув, Леви кивнул и махнул рукой в сторону двери, приказывая солдату убираться прочь. Когда дверь захлопнулась, он устало закрыл глаза и стал растирать их пальцами сильнее, чем требовалось, словно пытался выдавить яблоки из глазниц, чтобы уже точно не возвращаться к перечитыванию отчета.

Он ведь так ждал, пока к Эрвину можно будет попасть, но сейчас медлил. Ноги не слушались: не желали поднимать его с кресла и вести в палату Смита. Он ведь не выдержит, сорвется. В одиночестве все эмоции плескались внутри, но казалось, что стоит выйти наружу, увидеть кого-то, кто знал его хоть немного, и все выльется через край бушующим водопадом.

Где-то в груди Леви кольнуло сожаление о том, что он когда-то познакомился с Фарланом. Не настоящее, но такое яркое, почти живое с собственным сердцебиением. Даже его чувства жили, а вот Айли… насколько проще было бы, если бы он никогда не встретил эту безрассудную девчонку. Или если бы мужчине удалось забыть ее, стереть из памяти — хотя бы на один день, чтобы прийти в себя, вернуть уютную маску безразличия и собранности. Но нет же! Ее голос, ее образ, ощущение ее поцелуя на губах преследовали, как будто приклеенные намертво.

Сжав подлокотники кресла пальцами, Леви почти что насильно поднял себя, ставя на ноги. Шаг, еще один, еще. Все же вышло собраться и не распускать дальше сопли, значит он готов пойти к Эрвину и выслушать очередной приказ, который наверняка уже успел подготовить командир.

Эхо шагов отскакивало от стен коридора и уносилось вдаль. Леви не обращал внимания на военных, которые изредка попадались ему на пути: не здоровался, не удостаивал их и взглядом. Никто не важен, никто не может быть ему полезным, никто не способен помочь. Ни одному человеку здесь не важна смерть, которая выворачивала душу мужчины наизнанку.

— Уже оклемался? — Леви зашел в комнату, где лежал Эрвин, потрепанный последней миссией.