1 часть (1/1)

Млечный путь расплескался по небесам, таким далеким, и одновременно - только руку протянуть... Пустынный ветер не уставал гнать новые волны по песчаному морю, но в оазисе у красной скалы было тихо. Настолько, что собственное дыхание Баша казалось ему куда громче шепота самума. - Бальфир... - простонал он, откидывая голову назад и не думая, почему так легко соскользнуло с губ это имя, как будто ничего естественнее не было в мире. Ассасин поднял голову, в его глазах отражались звезды - или Башу только так показалось, ведь он и сам не знал, на том или этом свете находится.Бальфир одарил его лукавой улыбкой и потянулся вверх, чтобы поцеловать капитана. В его дыхании чувствовался привкус смолы, мускуса и желания, и Баш упивался этим вкусом, заставляющим забыть о том, кто они на самом деле. "У нас есть только одна ночь..." Нарочито ленивые, размеренные движения, влажный проблеск языка, когда убийца облизывает губы, ласка, тягучая, как патока - и капитан забудет и об этом, потеряет счет времени, его поглотит золотистый бездонный океан, и он застынет там навечно как муха в янтаре. Когда ассасин отстранился и принялся распускать пояс своего балахона, фон Ронсенберг еле сдержал разочарованный стон. Судя по улыбке Бальфира, это не осталось незамеченным. Убийца превратил стягивание одежды в целое шоу, ненавязчиво ускользая от тянущихся к нему рук. Баш почувствовал, как у него пересохло во рту. Такими, наверное, были первые боги этой земли - еще до Иисуса и даже до Яхве - свободные, дикие... Совершенные. От религиозных размышлений капитана оторвало прикосновение сухих горячих пальцев и обнаженной кожи. После недолгого колебания Баш криво ухмыльнулся и приглашающе раздвинул ноги. Ассасин замер, по-кошачьи щуря глаза, потом сверкнул полоской ровных белых зубов в ответном оскале. - Бывшие рыцари, оказывается, иногда преподносят сюрпризы, - мурлыкнул он капитану куда-то в ямочку между ключицами, и потянулся к своему кошелю. - Куда же я подевал это массажное масло? *** Лагерь тамплиеров ватным одеялом накрыла тишина самых глухих часов после полуночи, когда даже часовые на посту дремлют, невидящими глазами уставившись в чернильно-черную ночь. Габрант тоже пытался разглядеть в темноте хотя бы намек на присутствие другого мужчины, но ему как будто на глаза опустили плотную повязку, и от этого каждое прикосновение казалось неожиданнее и острее. Руки Вэйна - он так и не снял перчаток, и гладкая ткань цепляется за малейшие неровности кожи, за старые шрамы и мозоли. Губы Вэйна, дразнящие, смеющиеся, которые он никак не может поймать своими. Дыхание Вэйна, сбивающееся с привычного размеренного ритма. И все это - в той же неестественной тишине, когда пульс сходит с ума - тишине, так хорошо знакомой тем, кто не может позволить, чтобы их застали вместе. Хотя все давно знают, и всем начхать. Ну, почти всем. Вэйн наконец дал поймать себя в объятия, и Ноа решил, что ему по большому счету тоже плевать на саднящую под повязкой рану, и на всяких там посторонних, которым может быть не все равно. Да даже если ему вечно в аду гореть, он не променял бы эти мгновения на долгую и праведную жизнь. - Повернись, - голос, не терпящий возражений, привыкший отдавать приказы. Габрант беспрекословно повиновался, чувствуя, как от собственной покорности по рукам пробегают мурашки. Только с одним человеком он чувствовал себя настолько защищенным - и беззащитным одновременно. Он скорее ощущал, чем слышал или видел, как Вэйн стягивает перчатки, как шуршит его одежда, спадающая на землю. Габрант был только счастлив наконец избавиться от гашишиинских тряпок, но на этот раз принц предпочел просто задрать полы его халата и приспустить шаровары. Ноа нетерпеливо двинул бедрами, и всей кожей почувствовал смешок Вэйна. - Не так быстро, магистр. Не так быстро. *** Баш и сам не понял, в какой момент он оказался лежа на одеяле ничком, придавленный сверху гибким мускулистым телом, когда убийца успел заломить ему руку за спину, и почему, черт побери, от боли возбуждение не угасло, а наоборот, разгорелось еще сильнее. Словно неожиданная беспомощность была драгоценным даром, который нельзя приобрести ни за какие деньги. Он отчаянно извивался под ассасином, пытаясь вернуть хотя бы толику контроля - тщетно. Бальфир как никто знал все тайны человеческого тела, и под его умелыми руками Баш чувствовал себя воском. Скажи "прощай" хваленой выдержке и все такое, ага. Убийца еще успевал шептать ему на ухо в перерывах между полупоцелуями-полуукусами: - Этому тебя тоже на твоей родине научили, христианин? Баш дернулся, почувствовав тонкий шнурок, скользнувший по запястьям. Бальфир хмыкнул и затянул узел. - На твоем месте, - какой спокойный голос, как будто он занят какими-нибудь повседневными мелочами, - я бы не пробовал эту удавку на прочность. Капитан на пробу все же напряг мускулы и почувствовал, как шнурок впивается в кожу. Мысль о том, что теперь он полностью во власти убийцы, ударила в голову не хуже молодого вина. И ассасин прекрасно чувствовал это - судя по тому, как он свел все приготовления к минимуму. Или тоже не мог больше сдерживаться. *** Как всегда, сумасшедший восторг мешался у Ноа с неверием. Ему казалось, еще немного - и он проснется. Но лучше бы не просыпался... Вроде бы расставались они ненадолго, но тем упоительнее было вдыхать, касаться... Знать, что они оба живы, что все происходит на самом деле. Рука Вэйна коснулась его губ, как будто приглушая и без того почти беззвучные стоны, и Габрант улыбнулся в ладонь своему принцу. Он покорно открыл рот, провел языком по едва заметно дрогнувшим пальцам, обнял их губами, чуть сжал зубы, когда Вэйн другой рукой коснулся его возбужденной плоти. И вдруг все прекратилось - руки, ласкавшие его, исчезли, как и тепло чужого тела. Габрант в отчаянии обернулся, но выражение на лице Вэйна было не прочесть и под полуденным солнцем, не то что в сумраке палатки. Принц молчал, и Ноа, содрогаясь от не нашедшего выхода желания, почти жалобно прошептал: - Милорд... Вэйн... Понять его конечно нельзя, но вот о том, что принц сейчас насмешливо вздернул бровь, можно и догадаться. - Да? - осведомился он светским тоном. Ночи в пустыне отличаются прохладой, но Габранту казалось, что он задыхается. - Пожалуйста... - слова сами, против воли сорвались с губ. В горле внезапно пересохло от приступа глухой паники - что Вэйн сейчас уйдет, оставит его одного. Но принц только лениво переспросил: - "Пожалуйста" что? - и Ноа понял, что он вот-вот сломается, и полетят к черту все те принципы, по которым он так заботливо, кирпичик к кирпичику, выстраивал свою жизнь. Потому что если прямо сейчас и здесь Вэйн Солидор прикажет ему ползать по земле, умоляя принца оттрахать его - магистра ордена Храма! - единственный вопрос, который возникнет у Габранта – в какую позу лучше встать. Вэйн как будто понял его отчаяние, во всяком случае, он подался вперед, и Ноа с благодарностью воспользовался шансом сказать все – без слов. Выразить собственным телом, каждым вдохом и выдохом петь беззвучную хвалу Господу за то, что Он в милости своей позволяет им быть вместе. Мир сузился до одной исчезающей точки, до лихорадочного огня, сжигавшего их изнутри, а Габрант и рад был сгорать вместе со своим принцем. *** Милосердная ночь укутала Святую землю своим покрывалом, стирая границы и рамки. Темнота кралась по земле, заглядывала в дома, словно еврейский ростовщик, брала в залог разницу в возрасте, положении, вере, происхождении – чтобы утром вернуть с процентами. В этот час легко было отдавать, не прося ничего взамен, и терять понапрасну тоже легко. Забылась беспокойным сном страна, измученная войной, даже мелкая пустынная живность притаилась по своим норам. Только звезды и ветер внимательно прислушивались к каждому шороху, отмечая биение живых сердец. Черные тени на светлом песке, бледные тени в полумраке шатра. Слабый вскрик, закушенная до крови губа. Неровная сетка шрамов на спине, каждый надо проследить поцелуями – а потом впиться зубами в загривок, как заигравшийся щенок. Длинные волосы щекочут шею и грудь, запрокинутая назад голова, зажмуриться до цветных пятен перед глазами. Потемневшие от страсти глаза с расширенными зрачками – какими они были? Серыми, черными, золотыми? Переплетенные пальцы. Красная полоса от шнура на запястье. Одно дыхание на двоих. Мурашки, разбегающиеся по коже от прикосновений. Сжать бедра до боли, вбирая в себя до конца все, что тебе дают. Ветер холодит влажную от пота, разгоряченную кожу, но жарко, жарко, невыносимо жарко, и приглушить стон, уткнувшись лицом в чужое плечо, и так и не выпустить наружу готовое сорваться с губ имя. Чье? Не все ли равно? Ночь не осудит и не накажет, она сегодня – благосклонная госпожа. Она позволит рукам, привыкшим убивать, а не ласкать, стать на некоторое время нежными и осторожными. Она смягчит голос, привыкший язвить или отдавать приказы. Она разрешит забыть на время все, что стоит между вами, оставит только то, что связывает. Она простит вам, что вы, воровато оглядываясь, крадете минуты у самих себя. И когда дрожь приближающегося оргазма пройдет по позвоночнику, на краю сознания будет биться как ночная бабочка, трепещущая крыльями, только одна внятная мысль: Что бы ни случилось. Что бы ни было. Я не жалею. Ни о чем. *** На небе появилась Венера - звезда мошенников, безумцев и влюбленных. Вэйн тихо, стараясь не разбудить магистра, собрал по палатке свою одежду, натянул некоторые детали, чтобы не выглядеть уж совсем неприлично, остальное небрежно скатал в куль и сунул подмышку, потом подумал, и прихватил еще и халат, одолженный Габрантом у ассасинов. Снаружи было свежо – или это они так надышали в палатке. Принц добрался до своего шатра, небрежно кивнул сонному Бергану, который весь подобрался при виде начальства и молодцевато отсалютовал. Как и следовало ожидать, в кушаке ассасинской хламиды обнаружилось подозрительное утолщение. Вэйн без особых церемоний распорол ткань и вытащил сложенный вдвое листок. Прочитал написанную размашистым почерком записку, хмыкнул, и бросил на медную подставку для свечи. Пламя медленно пожирало пергамент, и когда в шатер вошел вызванный принцем Берган, на нем еще можно было прочитать стремительные строки: ?…ко взаимному наслаждению?. Но на записку никто уже не смотрел.