Миша (1/1)

Кровать скрипит, глухо ударяется о стену с каждым толчком.Слабые-слабые пальцы?— такие глупые, не могут ничего сжать. Зря только старался жрец Ильматера, отращивая обратно тонкие кости. Зря только вытаскивал его из горячки вместе с остальными послушниками. Что с того, в самом деле, что дурацкая плоть начала гнить возле крюка?Даже он знает, что боль?— это искупление. Так зачем он прерывает его святое причастие?! Зачем снова искушает, возвращает обратно ненавистному телу целостность?..Он бы научил его, как правильно служить. Жаль, что растерял всю свою власть. Жаль, что не может наречь его Праведным. Уж этот бы жалкий червь выдержал все муки Кошмара и испытания других Братьев. Ему бы хватило воли.Миша всхлипывает, слабо стонет под ним?— её бледное лицо искажено в неясной гримассе. То ли боль, то ли наслаждение. Пусть лучше боль?— Богомол коротко выдыхает сквозь распахнутые ноздри, покрепче цепляется немеющей рукой в изголовье кровати. Морщится, когда пот течет по крылу носа, капает на подбородок.В очередной раз ловит себя на мысли, как же это отвратительно.Внизу только глухое хлюпание, с обволакивающей мерзко-теплой влагой. Смешанное с кровью и вонью их собственных тел. Кажется, он не мылся уже неделю. Может, дольше. Вряд-ли тот старый жрец трогал его тело, когда он бился в агонии в помещении лазарета. Боялся. Говорил, что бредил, бессвязно выкрикивал имена и приказы, велел поймать еретика и запрятать его в утробу Кошмара так глубоко, что от него не останется даже следа.И даже после увиденного глупый человечишка продолжает молиться своему покореженному богу. Но даже тот не знает истинной веры.Миша снова всхлипывает, слабо касается его ребер руками, скользит вверх, трогает соски. Внезапно хватается за тонкую цепочку на шее, тянет на себя святой символ, когда-то подаренный Дроганом, что-то бессвязно шепчет. Богомол не слушает. Не смотрит на её беспорядочные конвульсии под ним, не слушает слабые стоны и вскрики. Даже пытается уверить себя в том, что ему не жарко, и это не соленоватый пот заливает ему лоб, катится в рот и глаза, нет.Просто крохотная передышка перед уготованной ему дорогой.Интересно, как бы сейчас вела себя Ута?Она-то точно бы лежала и молчала. Без всхлипов, без криков, такая покорная и ослепительно-белая?— так и хочется её сожрать. Впиться резцами в это снежное совершенство, освободить наружу тугой Цвет, что прячет её оболочка. Пусть даже это и последние капли. Он видел её лицо в своей агонии?— в очередной раз. Даже бледная пелена снов не смогла так точно передать её глубокие серые глаза. Необходимо, жизненно необходимо теперь перенести каждую её черту на смазливую моську паладина. Иначе он сойдет с ума. Только щурится. Кусает губы до крови, когда девичьи руки стараются притянуть его к себе.И как она к этому пришла? Что вообще нашло на эту святошу?Она же сама подошла к нему, сама взяла за руку и отвела в свою комнату. Сама раздевала, целовала и шептала на ухо свой бессвязный бред. Что-то про любовь, искупление и прочие прелести её глупой веры. Кажется, даже обещала спокойную жизнь. Но разве может быть спокойной жизнь того, кому закрыта дорога обратно в Рай?Богомол мелко вздрагивает, морщится, почти чувствует на себе чей-то привычно-липкий взгляд. Кажется, это Надзиратель. Как-то по-животному ощущается его присутствие?— интересно, что бы он процедил сейчас? Упрекнул в слабости? Или же в том, что он предал Уту, променял её на этот кусок мяса? Сестру, о которой мечтали многие, покорную, кроткую, тихую. Ядовитую гадюку, затаившуюся в погребальном саване?— хоть и многие не видят этого обличия.Как же сейчас хочется вернуть её обратно. Миша лежит под ним?— точно разбитая куколка с вмиг остекляневшими глазами. Почти не дышит. Считает звезды над головой едва заметным дрожанием губ. Или что там она высматривает из-за его плеча.Не важно.Богомол садится на край кровати. Прячет лицо в дрожащие ладони, сипло переводит дыхание. Глотает горький комок в горле?— сейчас от своего тела особенно противно. От его жара, от засохшего на коже пота, от кислого запаха крови и собственной шкуры. Хранитель почти задыхается от окатившего осознания?— тягучего, терпкого?— того, как же сильно он оступился от совершенства сплетения железа и плоти.И мелко вздрагивает, когда тонкая ладонь Миши ложится на его плечо.—?Всё хорошо?Её голос?— осевший, слегка дрожащий?— больно колет где-то изнутри. Заставляет ещё одну волну дрожи пройтись по обнаженному телу?— или во всём виной открытое окно?—?И чего ты этим добилась? —?сбивчиво шепчет Брат, судорожно глотает слюну. —?Скажи мне, чего ты этим хотела добиться?..—?Я хотела дать тебе немного тепла,?— ответ слишком наивен и простодушен. —?Мне жаль тебя… Богомол. Всегда было жаль. Ты мечешься, словно весь мир для тебя?— большая клетка. Огрызаешься. Кусаешься. Кто тебя так обидел?..Фратрия, поручившая ему главенство.Ута, всегда бывшая пустым ?ничем?.Младший, разрушивший его Рай. —?Я сам себя обидел, Вэйтмит,?— ответ глухо скрипит на зубах. —?Я сам себя обидел…