Истомлённое радение. (1/1)

Стоял тёплый вечер одного из последних мартовских дней, однако же для всех во дворце этот день был ознаменован решающим для династии. Султан Ибрагим ожидал в своих покоях очередную наложницу, на которую так уповала Валиде султан. Все девушки, которые ранее бывали с султаном, покидали его покои и не могли обрадовать Кёсем хорошими вестями. Но в этот раз султанша стала предусмотрительней и продумала вечер до мельчайших деталей, надеясь, что такая осмотрительность поможет им решить этот щепетильный вопрос. Целый год она только и занималась тем, что посылала каждый вечер наложницу в покои сына, а затем получала от них отрицательные ответы и неутешительные известия. Благо она вовремя решилась на такой, как казалось бы, отчаянный шаг и позвала во дворец знахаря, который с большим рвением предлагал свою помощь. Всем казалось, что нетрадиционные методы его очевидны и даже полезны, но как гадки были они и омерзительны! Кёсем решила в таком случае поручить эти дела Бехрам аге и Сюмбюль аге, а сама же только справлялась об успехах, не пытаясь вникнуть в отвратительные подробности этого дела. Ей были только рассказаны некоторые подробности относительно лечения его мужского бессилия, а также нюансах подготовки девушки для ночи. Ну а чтобы чувствовалась вся серьёзность ситуации, необходимо упомянуть и о том, что был создан так называемый "совет", в котором и обсуждались возможные способы лечении султана. Заведовал этим "советом", бесспорно, Джинджи ходжа, он же и предложил внести в лечение снадобья и книги интересного содержания, которые, кстати, достать было нелегкой задачей. Впрочем, как бы не было трудно лечить падишаха от этой деликатной напасти, им всё же удалось добиться кое-каких результатов, и поэтому вечер и всю ночь султан собирался провести не один. В небольшой зале в гареме, где собрались самые любопытные наложницы, готовилась девушка к ночи. Её нарядили в светлые одежды из лёгкой ткани в знак того, что и будущность после ночи будет такой же светлой и лёгкой. Шёлковое платье было чуть суженное на талии и груди, но свободно по ногам; на плечах лежал тонкий кружевной платок, идущий по предплечью и спускающийся у локтя. На обнажённые белоснежные полные руки надели медные браслеты, мерцающие от света зажжённых свечей, а на грациозной шейке её блестели перламутровые шарики жемчужин, мягко прилегающих к ароматной коже. Стриженные кудрявые волосы украсили маленькой медной диадемой, которую уложили на макушке. Она благоухала и озаряла залу светлостью своей души и прелестью своей красоты. Губы и щёки её алели от волнения, а синие насурьмленные глаза таинственно блестели при свете свечей. Чуть обнаженная белая грудь поднималась вверх от горячего дыхания, а пальцы, лежавшие на коленях, вздрагивали от любого прикосновения наложниц, пытавшихся сделать её обличие ещё более прелестным. Она едва поднимала глаза вверх и вопрошающе глядела на Сулеймана агу, который поджидал у арки Сюмбюля агу, ушедшего узнать о готовности султана. Лишь только она подняла глаза, как в дверях появился Сюмбюль с глубокой отдышкой и со скоростью ветра приблизился к толпе девушек, стоящих у зеркала. — Турхан хатун, готовься, поднимайся! Ну-ка, девушки, дайте же ей пройти. О, Аллах, прямо-таки прицепились к ней! Давай, милая, иди сюда, - подзывал он ладонью Турхан, - вот... А-а! Какая прелестница, чтоб не сглазить... Сулейман ага, пойдём, не теряй время понапрасну. — Сюмбюль, скажи мне ещё раз: что должна я сделать, прежде чем поцеловать подол его одежды? - дрожащим голосом спросила Турхан, пытаясь догнать евнуха. — Постучат в дверь, а ты войдешь. Он будет сидеть прямо на своём ложе... Так. Ты подползёшь к нему на коленях, а уж потом поцелуешь его подол... Он даст тебе знак, и только потом можешь лечь на его ложе. Потом... - он будто опомнился и нахмурился, - а потом ты сама знаешь. — Да, знаю, - поспешно ответила она в ответ, но всё также ломая пальцы, - а что ему сказать? — Ничего! Ничего ему не говори просто так. Вот спросит что нибудь и только тогда отвечай ему, но не будь многословной. И не улыбайся много, в глаза не смотри, сама одежду с него снимай, но... Хотя нет, не снимай, а то... Поскольку евнух сам запутался и был в взвинченном состоянии, Турхан ещё больше взволновалась и заробела. Однако на помощь ей вдруг пришёл Сулейман ага, который шёл позади, но весь разговор слышал. — Я знаю, что тебе нужно делать, - тихо сказал он и взял её под локоть, - побеседуй с ним, но так, чтобы без глупостей... Ты ведь умница, так? Понимаешь ведь, в каком месте он жил и как, самое главное? К нему нужно особый подход найти, уверяю тебя. Не слушай Сюмбюль агу, он толкового тебе ничего сейчас не скажет, ибо волнуется дико... А меня послушай. Ты прежде чем заговорить с ним, опробуй почву... — Какую ещё почву? - спросила Турхан и поморщилась так, будто перестала видеть. — Почву какую? Да чтобы в болото не угодить - опробуй почву. Ведь сейчас мы все находимся на краю обрыва, какое-то неправильное движение, слово и всё с этим! - он сделал чёткий жест рукой, - но самое главное - поговори с ним, не полезай к нему сразу под рубаху, а прояви гуманность... — Откуда такие научные слова, Сулейман ага? - пыталась кое-как отшутиться Турхан, но по-прежнему сохраняя в глубине души дрожь от волнения и беспокойства. — Вот коли не желаешь прислушиваться к моим словам, то слушайся Сюмбюля... Но ты всё же припомни, что я сказал тебе. Без глупостей! Из всей бессвязной тирады Сулеймана аги, она поняла лишь половину, но зато, когда они подступили к дверям, за которыми был падишах, её волнение куда-то улетучилось, но появилось теперь возбуждение от приближавшейся встречи. Сердце в груди колотилось неустанно, в горле пересыхало так, что она и слова не могла выговорить. Евнухи уже оставались позади, когда она оказалась в опочивальне султана. Поразительно огромные покои предстали перед её взором. Кругом играли блики от зажжённых свечей, блестели золотые вязи на куполах, сверкали канделябры, курительницы. Прямо от двери под навесом стоял роскошный диван, а впереди него, в шагах пяти, стоял маленький фонтанчик с тихо журчащей водой. Справа был зажжённый камин и диван со столиком; чуть поодаль был выход на террасу. По левую сторону от дверей, как и в покоях Валиде, была комната, над которой сверху был антресольный этаж; эта комната была скрыта тюлем и фигуры предметов были нечётко видны. Турхан медленно ступала в ту сторону и, отодвинув тюль, упала на колени. Перед ней на краю большого ложа, застеленного белыми простынями и пышными подушками, сидел султан одетый в шёлковую рубаху. Колени её задрожали, но она, несмотря на волнение, подползла к нему и случайно прикоснулась пальцем обнажённого участка его кожи; она почувствовала, как лицо его, которое ещё не разглядела, вздрогнуло. Коснувшись горячими губами краешек его рубахи, она почувствовала касание его пальцев на своей челюсти и была вынуждена взглянуть на него. Как поразили они оба друг друга! Он обомлел, взглянув на её огромные, исполненные невинности и робости глаза, так добро и по-детски смотрящие на него. Глаза эти у прямых, несколько согнувшихся вниз ресниц, росших совершенною дугой по краю века, были темны от сурьмы, но бликами блестели от влажной синевы. Соболиные тёмные брови мягко выделяли большой круг у глаз и дерзостью черты вздымались вверх к виску. Рот её был всё также красен и влажен от жара и едва приоткрыт. Щёки неистового горели, выделяясь яркостью краски на белом, словно мрамор, лице. Мягкий овал её лица кольнул его прямо в сердце; он затаил дыхание, когда в эту минуту смотрел на неё. Она же была поражена его схожести со своей фантазией. Та же глубокая болезненность лица (впрочем за год он поправился, а бледность почти исчезла), чувственный взгляд и благородные черты. Его борода клином была не длинна, но уже темна в цвет волос, мягко лежащих на благословенной голове. Серые глаза изучали её лицо, но как несчастно и печально смотрели они на неё, такую здоровую и не измученную страдальческой жизнью. В них не было зависти или злобы, был лишь тонкий, ещё не потухший от холодности мук, свет. Он держал её указательным и средним пальцами своей правой руки почти у шеи, а затем без слов дал ей знак сесть. Она села, однако ещё дрожала, и её почти колотило. Были они бок о бок рядом друг с другом; его широкая, но малую толику сгорбленную от стеснения и её узкий, тонкий стан, с гордостью держащийся прямо. Она не смела взглянуть на него, в то время как он, покраснев до кончиков волос от стыдливости, повернул одну лишь голову и изучал её изящный профиль, локоны шёлковых волос, едва касавшихся белых обнаженных плеч. Сидя рядом с ней, он вполне мог объяснить причину своей стыдливости, так грубо нашедшей его сейчас, в такой деликатный момент. — Как тебя зовут? - почти шёпотом спросил он, всё так же не спуская с неё глаз. — Турхан, повелитель, - ответила она и, повернувшись, застала его с покрасневшим лицом, которое он впоследствии отвёл в сторону. Какую жгучую жалость вдруг почувствовал она к нему! — Зачем же ты пришла, Турхан? - спросил он вновь с дрожью в голосе. — Я пришла для того, чтобы сделать вас счастливым, - сказала она и уже прикоснулась к его колену. Он вдруг встрепенулся, поглядел на её руку, а затем посмотрел на неё саму словно с укоризной. — А если я не захочу? — Вы султан и вам решать, повелитель, - ответила она и без прежней робости убрала ладонь с его колена, - если хотите - я уйду. Проговорила Турхан последние слова через грудь: томно и горячо; и решилась она на дерзкий шаг, - она встала и решилась уйти, но вдруг его рука удержала её. Он схватил её за запястье крепко, однако ласково, как бы боясь причинить боль. Она повернулась к нему и посмотрела ему в лицо. Оно было иным, чем минуту назад: глаза его блуждали, осматривали её с ног до головы, с интересом изучая. Ибрагим усадил девушку рядом и вдруг увидел манящий узелок на её груди, и под властью какой-то влекущей силы, он дёрнул этот узелок. Пред ним внезапно оказалась та истина, которую он целый год избегал и трепетно боялся, она открылась и привлекла его своей прелестью и тонкостью изящества. Белое платье почти сливалось с цветом кожи, но два розовых сосца приковали его взгляд к себе и заставили султана склонится перед телом рабыни. Он упал на колени перед ней, касался её, вдыхал аромат кожи, целовал и краснел от своей несдержанности и стыдливости. Он почти навалился на неё своим телом, почти грубо прижимался к ней, но меж тем не собирался делать то, что должен был сделать. Им овладевала страсть, которая исчезла почти сразу же, после того, как понял это. Ибрагим отстранился и прижался к деревянной колонне кровати и с ужасом посмотрел на Турхан, лежавшую в постели, разгоревшуюся от горячности поцелуев его уст и от прикосновения его рук. Как только он увидел её вновь, но уже в другом для себя свете, он ужаснулся и схватил свою голову руками, сжимая в них волосы. — Что же со мною делается... Ты чудо как хороша, Аллах видит! - воскликнул он и вновь посмотрел на неё, - О, ты так прелестна, что ни за что с тобой не сравнятся те, кто был до тебя... Но твоя кожа пахнет молоком и так сладка она, как мёд... Ты так чиста, как ребёнок! Ты и впрямь дитя... Невинное, белое, с добрыми детскими глазами! Как малы твои груди, как малы ладони и ножки... У тебя, знаешь, очень красивы глаза. Да... - он словно впадал в беспамятство и то восклицал, то почти шептал, - я видел такие, но уж не помню где... Может, во сне. Он пришёл в себя и оглядел её вновь. — Кто тебя сюда привёл, а? Как такого дитя можно отдать такому как я? - спросил он ласково, пожимая её руку и прикрывая её обнажённое тело. Турхан опустила голову, но взглядом следила за султаном, ещё боясь спугнуть его своим поведением. — Я пришла сюда сама, - растягивая слова, проговорила она, - и если уж кто бы не приказал мне сюда явиться, моя воля полностью совпадает с волей этого человека. Её тон был дерзок и невежлив, но оказался очень кстати: султан прекратил стоять и, наконец, сел вновь рядом. Руки, покрытые голубыми жилками, он положил на колени, а несколько воспалённый взгляд направил на Турхан. Она, в свою очередь, мирно сидела на своём же месте и ждала только нужного момента, чтобы исполнить свою роль. — Расскажи мне, кто ты, откуда, как попала ты сюда? - спросил он вдруг. И стала она рассказывать ему в самых мельчайших подробностях о жизни своей в Османской империи, об обучении во дворце Атике султан не забыла добавить, рассказала об её малыше и о том, какой милый родился он у неё. Ей показался разговор этот таким душевным и тёплым, что она стала рассказывать не только о жизни, как таковой, но и об переживаниях, страхах и чувствах, испытываемых ею. Приведя в разговор такие интимные подробности, она почувствовала, что стала ему понятной и близкой, будто бы знакомство их длилось пару десятков лет, и они уже крепкие друзья, преодолевшие множества трудностей и препятствий. Так Турхан стала судить, когда Ибрагим стал открывать ей, обыкновенной рабыне, свою душу, выворачивая её наизнанку и не боясь, что его осудят и не поймут. Она считала, что он не боялся этого исключительно потому, что он уже? доверился ей. Он вставал с ложа, ходил рядом с ней, хватался за голову, удивлял и поражал её своими рассказами, о юдоли, о страданиях в кафесе и о главном страхе его жизни. — А разве сейчас могу ли я позволить себе бояться? - вопрошал он, стоя перед ней, - Валиде говорит мне, что страх мне теперь неведом, ведь я султан и никто не посмеет навредить мне... Но так ли это, а? Разве мой брат Осман, да упокой Аллах его душу, не был падишахом? Он, как я слышал от честных лиц, был справедливым правителем, даже несмотря на свой юный возраст... Четырнадцать лет ему было, если не ошибаюсь... Когда взошёл на престол. Был справедлив, умён, талантлив, но...! Он не угодил этим мерзавцам и они убили, казнили его!.. Как могу быть я спокоен, зная, что убирают с трона правителя - достойного и мудрого... Покамест я, такой больной и неспокойный духом, занимаю трон? Чем я лучше его? Захотят и меня тогда сместят, а что им стоит?.. - он стал говорить всё тише и тише, как будто его подслушивали, - я всё думаю... Когда у меня родится... Если мальчик родится... То что со мной будет? Придут немые палачи и не постучатся в двери... Я и сейчас их слышу... — Нет, повелитель, вам всё кажется, всё вздор! Разве ваша матушка не для того вас спасала? Для того самого! Чтобы вы жили! - улыбалась она, взяв его руку и прижимая к обнажённой груди, - и родится у вас сын... И вы познаете родительское счастье, будете к сердцу прижимать ваше дитя, поцелуете его в лоб, наречёте, прочтёте молитву над ним. Как только вы возьмёте его на руки, вы поймёте, что все ваши страхи сущий вздор и глупость... И никакой палач не сможет не сможет убить эту жизнь, ибо она скрывается в глубине души вашей... А жизнь эта - любовь и безмятежность... Если вы полюбите, то и смерть для вас станет лишь переходом в бессмертие в бесконечную любовь. Я вот, например, боюсь умереть, потому что мне любить некого... Впрочем, не обо мне говорим. Повелитель, дайте обещание мне, вашей покорной рабе, которая днями и ночами будет молиться о вашем благополучии, что вы больше не станете терзать себя понапрасну пустыми страхами и что вы начнёте дышать полной грудью и жить, и радоваться, как простой человек, наконец-то избавившийся от гнёта и тяжкого бремени. Вы посчитаете, наверное, что я сама того хочу и приказываю вам... Но да, я хочу того! Однако же знайте, что прежде всего вы сами должны для себя уяснить эту простую истину, а уж потом все мы станем вам желать её... Он молча глядел в пол, но каждое её слова выслушал и обдумал. Когда же она договорила, они сидели подле друг друга и молча размышляли, но вдруг Ибрагим почувствовал, как в душе его просияло, словно тяжёлая грозовая туча ушла, давая дорогу солнечному свету, и позволила ему осветить утомлённую мраком душу. Возможно, для себя он и в самом деле что-то осмыслил и понял то, что так давно мучило его. В глубине своего сознания он ликовал от избавления тяжёлого камня с его плеч, но и вместе с тем он боялся, что на место это камня придёт бремя ещё тяжелее и, возможно, вследствие утраты прежней заботы. Его веки смыкались от усталости, но он всё сидел, сгорбившись, и уныло глядел в ковёр. Турхан, сидящая рядом с ним, видела эту резкую перемену в нём и приласкала его. Она уложила его голову к себе на колени, а руки и плечи стала обсыпать дорожками поцелуев. Так, спустя мгновение они и заснули.