Бессонная ночь. (1/1)

С момента последнего разговора наших героев, брата и сестры, прошло чуть меньше недели, и то, чего они так боялись - случилось. Их разлучили. Думаю, будет лишним в подробностях описывать эту трагедию, эти потоки чувств, исходящие из раненых сердец, потому как и эти описания я нахожу лишними. Потому что те чувства, которые они испытывали при этом ни за что не сравнятся с теми чувствами, которые испытают в скором будущем. Тот неизведанный, исполненный загадок, новый мир заставит их изменить взгляд на жизнь, хотя и каждый поймёт это по-разному. Когда их корабль прибыл в Константинополь, всех рабов и рабынь отправили на невольничий рынок и продали как товар. Так случилось, что человек, который купил Наденьку, не пожелал брать в рабство юношей, и потому Надиного брата продали другому рабовладельцу, мужчине богатому и почтенному, и, как показалось некоторым, очень совестливому. Смели так подумать лишь по его отношению к рабам и рабыням, он не стеснялся спрашивать имя у несчастных, не забыл спросить и о состоянии духа рабов, об их здоровье. А те, кто чувствовал себя настолько отвратительно, что падали вниз лицом наземь, он предлагал им воду из своей личной бутыли. И приказывал своим слугам заплатить с лихвой торговцу за этих людей. Наденька видела этого человека, и на сердце у неё отлегло, когда она увидела, кому продали брата. Настолько он показался ей благородным человеком, что она лишь порадовалась за такой подарок судьбы. Но несмотря на это, расставались они всё же очень громко, не без слёз и грустных слов о последней их встрече. Привлекли они этим того почтенного господина, и стало ему жалко брата и сестру, и захотел он выкупить Наденьку у толстого торговца. Да только тот никак не соглашался. Господин и золото предлагал, и цену в три раза выше обычного, но работорговец всё же стоял на своём, повторяя одну и ту же фразу: " Такую продавать не стану". Обозлилась тогда Наденька на весь белый свет и зарыдала на весь рынок, попеременно проклиная всех и все, очень, кстати, напугав многих таким поведением. Так вот и рассталась Наденька с братом. И теперь она осталась сама у себя на попечении в этом чужом мире. Через несколько часов, под вечер, когда солнце почти зашло за горизонт, а холод спустился на землю, Наденька согласилась выкушать хлебную лепешку с горячим супом. После стольких потрясений, произошедших с ней за последние часы, голод у неё разыгрался страшный. Торговец с ухмылкой, прокручивая густые усы, смотрел на Наденьку и остальных троих девушек, жадно поедающих свой скудный ужин. А ночью, когда на рынке уже не было ни души, он пригласил войти их в помещение. Это была бедно убранная комната, с такой же бедной мебелью и коврами на стенах, на полу. Когда она переступили порог, то заметили, что помимо этой комнаты, есть ещё одна, только огороженная разрезной деревянной стенкой. Кругом стояли бронзовые канделябры с зажжёнными свечами, но в помещении, однако, стоял сумрак,и с трудом можно было разглядеть, что расположено в другом конце комнаты. Слева от входа валялись грязные матрацы с мешками, наполненными пухом, по всей видимости заменяющие подушки. Справа от двери стояло небольшое корыто с чистой горячей водой, полотенца и рубахи из грубой ткани. В другой части помещения была более богатая и чистая мебель, по видимому, обладал ею сам хозяин. Там стоял низкий диванчик, очень вместительный и приглядный, черепаховый столик и одна большая подушка, на которую торговец, войдя в комнату, немедленно присел, сложив ноги по-турецки. Он снова оценивающим взглядом посмотрел на девушек и указал на корыто с водой. — Вымойтесь хорошенько, - затем указал на матрацы, - и ложитесь спать там. По началу девушки робели и не имели желания обнажаться перед незнакомым мужчиной. Но одна рабыня, похоже, самая старшая из них всех, начала скидывать с себя грязную одежду на пол и начерпывать в ковш воду. Наденька вся с головы до пят покраснела: до того ей стыдно стало от этой ситуации. Она исподлобья поглядела на торговца, но тот, казалось, их не замечал и занимался чтением какой-то книги. Мало-помалу она стала снимать с себя засаленное платье и кафтанчик, расплела густую косу и начисто вымылась. Рабыни, уже лежали на своих матрацах и расчёсывали друг другу волосы. Они уже мало чего боялись и не робели, а напротив - шутили и даже смеялись. Общая беда всё же объединила их и сделала подругами положения. Наденька надела рубаху и поняла, что та ей велика, да и к тому же колется, раздражая нежную кожу тела. Облачившись, она прилегла на матрац, лежащий в самом углу. Теперь, когда её тело почувствовало облегчение, душа и сердце вновь заныли от боли и печали. Она отвернулась к стенке и тихо заплакала под задорный смех рабынь. Прошло уже более часа, и девушки наконец-то стали укладываться спать. Однако их сну помешал громкий стук в дверь. Торговец поднялся со своего дивана (он тоже собирался лечь отдыхать) и отворил дверь. Начался между ним и неизвестным разговор, который едва доносился до ушей засыпавшей Наденьки. — И что же?.. — Аллах только ведает, как быть... — Нужно им помочь. — А как иначе. — ...я иду. И вошёл он обратно в помещение, с минуту посмотрел на девушек, притворяющихся спящими, и, ничего не сказав, снова вышел, но уже плотно заперев дверь на внешнюю щеколду и ключ. Когда прошло несколько минут, и Наденька убедилась в том, что тот ушёл на достаточно большое расстояние, она приподняла головку, чтобы посмотреть на остальных рабынь. Те, казалось, спали. Она тихонько встала на ноги и подкралась к двери. Не поддаётся. А как же, он ведь закрыл её! "Досадно" , - пронеслось в её голове. Что же делать теперь, как выбраться отсюда? Ведь из её планов полностью исключалось её нахождение здесь, в этом грязном помещении на невольничьем рынке. Стоит серьёзно задуматься над тем, как выбраться отсюда. Она решила пройти в соседнюю комнату, где прежде располагался торговец, и попытаться найти выход там. Однако, к величайшему сожалению, ни дверей, ни окон, ничего полезного тут не оказалось. Наденька, унылая, совсем огорченная своей неудачей, поплелась обратно к своей лежанке. — Что ты делала? - заговорила самая старшая из девушек. Надо заметить, что она и вправду была не из робких. Об этом можно судить из тона её голоса; он был несколько дерзкий, но не нахальный или грубый. Глаза черные, живые и быстрые, очень ловко она впивается своим взглядом в какой-нибудь предмет и так же ловко и бесцеремонно его изучает. Её нельзя назвать девушкой образованной; она была обыкновенной крестьянкой из бедной семьи, в которой дорожили каждой монетой. Увы, но в этой жизни она не смогла найти утешения на родной земле и потому её и продали татарам. Впрочем, сама она была лишь рада этому. В прошлой семье она занимала не самое лучшее место: вся грязная и изнурительная работа лежала на её плечах, и ей часто приходилось жертвовать собой и своим здоровьем во благо семьи, которая не ценила её труд. Бедной девушке была лишь на руку её продажа татарам. А в этом то и находится оправдание её хладнокровию к такому положению. — Совершенно ничего, - глухо отозвалась Наденька. Её собеседница хоть и была необразованна, но обладала быстрым умом, и её нельзя так легко провести или обмануть. — Ты не умеешь лгать, девочка, - стараясь принять равнодушный тон, ответила она. — Я Надя. — Неужто? А я - Вера. У Наденьки прямо таки глаза расширились от удивления, не ожидала она такой неожиданной встречи. А в случайности она вовсе не веровала. — А Любови ведь здесь нет, - почти шутливо ответила она. — Зато имеются Марья и Настасья, - заговорил голос за Верой. Наденька обратила внимание на других двух девушек, которые, как показалось ей, заснули. Они ведь одинаковы лицом! — А как же, они ведь сестрицы, - улыбнулась нежно Вера. Обе они были русоволосые, почти беленькие, с голубыми, васильковыми глазами и курносыми носами. На деревне их часто нарекали ангелами за их дивную, невинную красоту и добрый нрав. Но всё же они очень отличались друг от друга. Мария являлась девушкой хоть и доброго, но очень вздорного нрава, часто входила с кем-то в спор и, бывало, даже дралась. Но все её проказы очень быстро забывались, ибо злопамятной она никогда не была. Настасья же зеркальное отражение своей сестры, абсолютно не походила на свою сестру. Робкая, наивная и очень сообразительная сестрица была лишь подтверждением тому, что похожи они только внешним обликом. — Сёстры... - грустно проговорила Наденька, - а у меня брат... Был! И вновь она залилась громким плачем, слёзы текли по её бледным щекам, личико покрылось красными пятнами. Никто и ничего, казалось, не могло её утешить сейчас. — Ну, полноте, милая, полноте, - тихо сказала робкая Настасья, голосок у неё был и вправду дивный, мелодичный и сладкий, как мёд. Наденька поддалась её сладким чарам и взглянула ей в глаза. — Мне без него никак, понимаешь? - вытянув шейку и широко раскрыв глаза, прошептала она, - и этот город, эта земля... Чужие они мне... Нет здесь мне родного, кроме него самого. А что, если не увижу я его больше, как быть мне тогда?! — Но послушай, - снова заговорила Настасья, когда крепким объятием заглушила рыдание, - он ведь здесь, в Стамбуле, так? Может, у тебя получится найти его? — Настасьюшка, - заговорила её сестра, - не давай бедняжке никаких надежд. Ты ведь знаешь, что отсюда не выйти и не сбежать нам всем от этого пузыря. На лице Наденьки появилась глумливая улыбка. — Пузырь... - и залилась таким же громким смехом, - ха-ха-ха! Трое остальных рабынь тоже засмеялись, но не так резво и громко как Наденька. Но ребячество продолжалось недолго: она опомнилась, и смех снова сменился плачем. И лишь когда ей наскучило проливать слёзы, она стала внимательно изучать этих девушек. — Отчего вам не тоскливо? Неужто вы не скучаете по своему дому, родным и близким? Девушки, показалось, насупились. — Зачем же нам тосковать? Мы ведь от ужасной жизни избавились. Радоваться - теперь наш удел, - ответила Вера. Наденька сама пришла в ужас, услышав эти слова. Настолько её поразила простодушная Вера своими доводами. — Радоваться?! Да чему же, извольте спросить?! - закричала она, срывая голос, - как можно предаваться радости, когда находишься в разлуке с родными, с теми, с кем рос с самого рождения? Грешно вам должно быть! Почему не думаете о том, каково вашей матушке или отцу, они ведь горюют по вам, наверняка думают о вас каждую минуту и молятся за вас. Это неблагодарно с вашей стороны, такое отношение с родителю - огромный грех! Мне даже стыдно подумать, чтобы я могла порадоваться моему положению! Я - рабыня теперь, нет мне теперь свободы! Не смогу я больше с утреца выбегать в поле при тумане, днём на реку сходить, в лес за ягодками, вечером не смогу больше за одним столом с матушкой и отцом посидеть, потолковать! Не приласкают меня больше мамины ручки, не погладит по головке отцовская рука... Всё пропало, всё!!! А вы о радостях жизни смеете говорить... так пропади оно всё пропадом, если это радость и счастье для вас! Ошеломлённые такими речами Вера, Марья и Настасья ещё долго молчали, возможно размышляли над её словами. С минуту другую молчание было нарушено Верой. Говорила она, в отличие от Наденьки, спокойным, умеренным, но внушаемым голосом. — Послушай, девица, не гневайся, только послушай меня, а затем Марью с Настасьей. Мы поведаем тебе нашу жизнь, отличную от твоей беззаботной жизни. Наденька обратилась вся во слух и стала слушать. — Нам понятен твой гнев; ты говоришь правильные слова, что нет ничего роднее в этом мире, как твоя семья и близкие. Но ведь не всем дано быть любимыми... Не у всех есть семья и отец с матерью, брат или сестра. У меня была семья, но... Я не была любима ими так же, как ты была любима своими. Если быть честной, я признаюсь тебе в большой своём секрете. Я никогда не была свободной. Ты вот сейчас говорила о полях, о реке, о родных просторах, о семейных разговорах , и я для себя поняла, насколько я бедна... У меня никогда не было крыльев, как у тебя. Их с рождения ножичком срезали, чтобы я никогда не улетала из клетки. Я была так глупа и тупа, что мне не было даже свободы, чтобы взглянуть на ту красоту, что окружает меня. О, как я была слепа! А слепа я была по вине тех, с кем я с рождения росла. Не дали они мне глаз, чтобы я могла видеть... Понимаешь ты, те, кто с самых яслей должен был наградить меня глазом и чувством, лишь загубил их зародыш? Это ужасно, Наденька, но я познала истину тогда, когда я стала теперешней рабыней. Тогдашняя рабыня была глуха, слепа и глупа, и ничего она не понимала, потому что ей не давали этого делать... Пока Вера говорила, Наденька всей душой прониклась и к ней, и к Марье с Настасьей, она почувствовала душераздирающую жалость. В ней проснулось чувство, доселе не неизвестное ей. Оно словно вышло из глубокой спячки после холодной, суровой и продолжительной зимы, и вдохнуло весенний воздух. Озарение осветило душу Наденьки, отчего и взгляд её прояснился. Она схватила руку Веры и стала молиться целовать её тонкие пальцы. — О, бедная, как ты настрадалась, чего натерпелась. Какое же сильное сердце у тебя в груди, как сильна ты, Вера. Как твоя истерзанная душа пережила такие ужасные минуты... какие ужасные шрамы остались у тебя. Прости меня, прости за слова, что я наговорила, клянусь я не была права, и нет правды в словах моих! Они расцеловались и на время успокоились. Время от времени, они прислушивались к дверям, не идёт ли торговец. Стояла такая тихая ночь, что можно было услышать кровь, текущую по жилам. Когда они убедились, что продолжению их разговора ничего не угрожает, то продолжили. — И всё же я и поверить не могла, что такое может быть в самом деле, - прислонившись виском к плечу Веры, глухо проговорила Наденька, - разве можно не любить свою кровь и плоть? Это невозможно! Это жестоко, беспощадно... — Так и есть, Надя, - Вера погладила её руку, - всё мы верим в то, чего может и не быть. Тут Наденька вспомнила, что помимо Веры здесь есть ещё две девушки, две сестры, у которых тоже есть, что сказать. Она попросила и их рассказать о том, почему они радуются тому, что оказались здесь. Рассказ начала Марья. — У нас ведь тоже была семья, прямо таки как твоя, Надя. Да вот только лишились мы её лет пять назад. Сначала отец отправился к праотцам, болел часто, слабым был... Потом матушка. От горя. У нас такая любовь в семье была, Надя, прямо как ты говорила, прямо как у тебя! Да закончилась эта любовь очень скоро... - она перевела дух и снова продолжила, - Когда матушка была на смертном одре, позвала она к себе своего брата, который до денег был жаден, зол и завистлив. Попросила она его, чтобы после её смерти, он взял нас к себе (а мы тогда девочки восьмилетние были, но, вроде, уже многое смыслили). И он согласился. О, лучше бы он отрёкся от нас и от матушки, но слова бы своего не сдержал! О, Надя, как он истязал нас с Настасьей, как мучил, ирод! Не было в нём ничего доброго и ничего святого, лишь скупость и злость вершили над ним. Как матушка только не увидела в нём эти ужасные пороки... - пока она вспоминала и говорила, её правая рука обнимала сестру всё крепче и крепче, - и понимаешь, Надя... Нам ведь в радость было сбежать от него. Наденька долго смотрела в глаза сёстрам и читала в них великую скорбь и грусть. Она уже совершенно забыла о своей беде и стала размышлять о том, каково же было им, как тяжела была их жизнь на родине. Ей стало стыдно за саму себя, за свои слова, сказанные ранее. Она говорила и рыдала, что ей сейчас как нельзя худо, хотя рядом сидели люди, которым было ещё более хуже, чем ей самой. От стыда она её щёки покраснели, а глаза опустились вниз. Внутри она корила себя за такое себялюбие. Но вдруг ей пришла мысль, которую она не постеснялась высказать. — Но вдруг вашим будущим хозяином окажется человек хуже, чем ваш дядя? Откуда знать нам, что ждёт нас дальше? — Надя, а ты помнишь, какие люди здесь проходили мимо нас? Они вовсе не скупы и не глупы. Я заметила, что они очень внимательны, когда выбирают раба... — Что же хочешь ты сказать этими словами? - перебила она, уже чувствуя, как жалость уступает место гневу. — Подожди, не злись. Я говорю только о том, что эти люди не так ужасны, как мы думаем. Я не раз слышала за этот день, что они часто упоминают имя их бога - Аллаха, а это значит, что они очень верующие, а верующие люди очень благочестивы и великодушны. Ты ведь помнишь, какой благородный человек купил твоего брата... Рабов не покупают бедные люди. — Бедные люди? Неужели золото вам так важно... Лучше скажи мне, - заговорила Наденька почти шёпотом, - твой дядя-то, в церковь ходил, Господу-Богу молился? — Да... Наденька услышала ответ, но решила больше не говорить об этом, решив, что она сама переменит своё мнение на этот счёт. Однако теперь одни чувства снова сменялись другими, но уже она не чувствовала за это такую вину и стыд. Напротив, горечь неприязни вдруг почувствовалась ей. Она уже не собиралась бранить себя за те громкие слова, что она говорила, сейчас она только убеждалась в своей правоте. И, ложась, наконец, спать она крутила в голове одни и те же мысли, досконально изучая корни эти размышлений. В ней точно столкнулись два противоречия, и это столкновение не даёт ей покоя. До самого последнего момента до сна, она все думала о том, до чего же несчастны эти девушки, как слепы они, что не видят безусловного, очевидного. Совсем ещё наивные. А Веру так ей особенно жалко. Она ведь думала, что она прозрела, что у неё появились глаза, но как досадно, что это всего лишь грёзы о желанной свободе, которой она, к несчастью, не получит никогда. Наденька окончательно забыла о своих бедах и предавалась грусти от чужих несчастий. Но с наступлением утра, она, утомлённая раздумьями, провалилась в глубокий сон.