Часть 1 (1/1)

Юньшень взмывал высоко вверх, в самое лиловеющее небо, и вместе с ним в это самое небо, по тщательно подметенным лестницам, пристроившись за двумя девицами в местных одеждах, взбирался Нэ Хуайсан.Одна, с корзинкой на локте, говорила: столько молодых господ, сейчас меня отпустят, и я сбегаю посмотрю. А вторая, с коробкой непонятного назначения, отвечала: все наследники здесь, уж и занятые будут месяцы, уж господа из знатных кланов – это не какие-нибудь. Они со своими слугами, отвечала первая. Ты думаешь, нам не придется побегать, спрашивала ее вторая.Чем выше положение и лучше воспитание, тем строже скромность, возразила первая. Это ученики из мелких кланов все хотят показать, что они важнее, чем есть на самом деле.Это ты еще не видела людей из Цзиньлинтая, хмыкнула вторая. В коробке у нее что-то постукивало, на боку ее извивалась змея с человеческим лицом. ?Божественный земледелец?, покровитель земледелия и врачей. И вряд ли в такой богатой коробке сушеные бобы. Значит, лекарства. Кто болеет? Цзэу-цзюнь? Как некстати и как печально. Ну, может быть, я его развеселю.Хуайсан остановился отдышаться. Девушки быстро ушли вперед.Пели птицы. Хуайсан замотал головой. Прошептал: вот ты где. Только ты ли это? Дикие поют одинаково, это домашнюю отличишь от дикой, а диких одну от другой… Много мне попалось желтых вместо тебя. Но я видел тебя, красная искорка. Я тебя не упущу. Хуайсан подержался за бок, распрямился, соступил с лестницы на траву и тут же чуть не покатился вниз по крутому склону, ухватился за кусты, замер, не дыша. Долго пробовал, куда ступить, сунул сапог в корни куста, оперся и выбросил себя обратно на ступени.Пошел по лестнице дальше, а лестница все не кончалась. Быстро темнело. Пробовали голос ночные птицы. Сверху сбежала первая девица, уже без корзинки. Чуть не налетела на Хуайсана, придержала шаг. Поклонилась-таки.Хуайсан, тяжело дыша, показал веером наверх.– Что там цзэу-цзюнь, здравствует?– Здравствует! Почему господин спрашивает? Здравствует и всегда будет! – Она махнула было рукой, но быстро прибрала ее к подолу ханьфу.Хуайсан кивнул. Значит, уважаемый Цижень. И то, возможно, не болеет, а, наоборот, поддерживает здоровье, в почтенном возрасте пора уже заниматься этим не только когда прижмет. Не хотел бы я вступить в тихий дом, где болезнь – главная жилица. Тогда им там всем будет не до меня. Это и хорошо – с одной стороны. С другой – я не желаю этого цзэу-цзюню.– Господина проводить? Господин заблудился? – спросила девица. – Вы ведь прибыли с остальными учениками?Новенькая, подумал Хуайсан, ни я ее не видел в прошлые разы, ни она меня.– Я здесь уже бывал, и, как вижу, ничто не меняется: ни прекрасные виды, ни крутые лестницы. Ха-ха!Девица тоже посмеялась. Попятилась, обогнула его и побежала вниз.Надо было сказать ей про второй стол, подумал Хуайсан. И про светильники. Мэн Яо, конечно, все сделает и так, как бы не уже к моему возвращению, но все-таки. О своих нуждах нужно оповещать как можно больше народу.Он оперся на колено и толкнул себя вверх. Ступенька, ступенька, а ночь густеет, и крикнул козодой, и отозвался вдалеке еще один. Проснулись, подумал Хуайсан. Когда дома клана Лань показали себя, он окончательно выбился из сил, и брел уже, шаркая. Раскрыл веер, стал обмахивать жаркое лицо. Теперь налево, это он помнил, это они так ходили с братом. Брат сначала взял его с собой, представил, а потом отпустил во двор. Потом кричал и бегал, разыскивая, потому что Хуайсан ушел в кусты и засел там, и не отзывался.Потом еще несколько раз, и ему разрешали побыть в доме подольше. В доме интересно, особенно картины. И окна – как рамы, а виды с горы – это картины. Велик будет мастер, который первым сделает окно в форме веера или в форме свитка. Можно даже прикрепить к раме кисти… Хуайсан остановился на секунду подышать прохладным воздухом. Направился дальше мимо дерева, по короткому мостику через символический ручей, и к дверям.Из дверей на него выдвинулся Лань Сичень. Хуайсан вскрикнул. Лань Сичень распахнул глаза. Хуайсан отступил, схлопнул веер и церемонно поклонился. Лань Сичень сказал ласково:– Хуайсан. Я рад видеть, что ты прибыл без задержек.– Вы кого-то ждете, цзэу-цзюнь, – сказал Хуайсан. Поправился: – Вы кого-то ждете? Я не помешаю вам?– Нет, нет, что ты, я рад встретить тебя отдельно. – Лань Сичень улыбнулся. Поглядел поверх плеча Хуайсана. Хуайсан не стал оборачиваться за его взглядом. Подумал: он кого-то вызвал или кто-то должен ему доложить. Как раз вечер, вечером отчитываются за дневные дела. А Лань Сичень сказал рассеянным голосом: – Я жду Ванцзи, но он пока не вернулся… жаль, было бы славно, если бы вы повстречались сейчас, до церемонии, в спокойствии и уюте. Как раньше. Ты помнишь?– Лучше всего я помню ваш прекрасный чай, цзэу-цзюнь!Лань Сичень улыбнулся еще и пригласил Хуайсана войти. Хуайсан немедленно сел за столик и скрючился на ноющий бок. Лань Сичень движением пальцев зажег огонь в жаровенке.Лань Сичень смотрел внимательно. Хуайсан вытянул прядки по сторонам лица.– Ты так подрос. – Вы говорите это каждый год.– И каждый год я прав. Какой была твоя дорога, приключилось ли с тобою что-то интересное?Хуайсан выдохнул и сказал:– Я встретил шесть чудес и двенадцать диковинок, но я тут же забыл о них, когда увидел бурлящие ручьи Юньшеня и лезвие журавлиного крыла, которое рассекало облака. А пока поднялся к вам – уж и подавно все вылетело из головы! Вот моя дорога, длиннее, чем из Цинхэ. Как хорошо, что ученики живут не на самой вершине. А вас мне не жаль, цзэу-цзюнь, такому прекрасному заклинателю, как вы, все нипочем!Лань Сичень засмеялся. Сказал:– В этот раз ты тоже станешь прекрасным заклинателем, если будешь стараться. Я, конечно же, присмотрю за тобою, ведь школа Гусу Лань не может опозориться перед твоим уважаемым братом, кстати, как его дела?..Недолго вы держались вежливых разговоров, подумал Хуайсан, перешли сразу к волнующему. Ну хотя бы спросили про дорогу, у брата, когда он чует вести от вас, нет и такой выдержки. Он достал из-за пазухи пухлое письмо и протянул Лань Сиченю с поклоном. Сказал:– Дагэ велел кланяться и передавать вам… а также подарки, но я их оставил внизу, поскольку лучше вы спуститесь, чем я потащу их наверх, ведь я не виновен в том, что ваши предки удумали поселиться на самой высокой и самой крутой горе на свете.– Мне казалось, тебе нравились горы.– Созерцать, а не карабкаться, цзэу-цзюнь, – сказал Хуайсан, покачав веером. – Большая разница.Лань Сичень подержал письмо обеими руками и положил его на край стола. Сделал вид, что забыл про него, но взглядом то и дело возвращался к печати с головой быка и серебристой кисточке.Хуайсан все-таки рассказал про дорогу. Лань Сичень в ответ рассказал про дела в Юньшене: в порядке, согласно правилам, своим чередом. Рады видеть молодежь. Ты успел уже с кем-нибудь познакомиться?Разлил чай по чашкам. Хуайсан взял свою и подержал на ладони. Подумал: глину достают сырою из земли, но земля не того же цвета, что сырая глина. Запеченная приближается цветом к земле, словно только в огне открывает сродство со своим элементом. Но из запеченной глины не наделаешь краски. Насколько было бы проще: расколотил местную чашку – и вот тебе оттенок, а не разводить, пытаясь передать, что здешние камни не такие, как камни в Цинхэ.Хуайсан встрепенулся, отпил чаю, и тут же прибавилось сил. Он сказал:– Я видел гуляющих в Гусу, их сложно не заметить, все держатся стайками, все в своих цветах. Кого знал – с теми поздоровались по дороге в Юньшень, а остальных не следует беспокоить, пока они не расселятся, потому что не устроенные все какие-то злые, я правильно говорю, цзэу-цзюнь?Лань Сичень разлепил розовые губы, посидел так и сказал: – Правильно. Да-да. Как жаль, что Ванцзи не вернулся. Помнишь, вы с ним общались?Мы с ним общались, потому что вы с дагэ общались, подумал Хуайсан, а нас надо было куда-то деть, и вы вручали меня Лань Ванцзи под опеку, хотя на самом деле опекал его я, потому что мне казалось, он всем не доволен. А потом я понял, что ему было это не нужно, и он только раздражался. Старшие братья так хотят, чтобы младшие тоже дружили. Словно дружба – это то, в чем младший должен преуспеть вслед за старшим точно так же, как в воинском умении, искусствах и самосовершенствовании. А когда младшие намекают, что у братьев разные судьбы, очень расстраиваются.– Да, – сказал Хуайсан. – Я помню. Как он поживает? Слава о его искусности и воспитании дошла и до наших краев.Лань Сичень расцвел.– В самом деле? Что ж, не будет ли горделиво с моей стороны сказать, что слава заслужена? Ванцзи очень старается в учении. Совсем не жалеет себя, и потому уже так многого добился.Начинается, подумал Хуайсан. Что дагэ, что вы. Он спрятал лицо за чашкой, а чашку – за рукавом, и промычал согласно. А Лань Сичень продолжал: – Ванцзи посвящает учению всего себя, и он взял на себя много обязанностей школы, например, поддерживать порядок. А дело это непростое, мне было совсем не просто, когда я этим в свое время занимался, ха-ха! Ванцзи очень серьезно подходит ко всему.– Что ж, где бы мы были, если бы не люди, к сияющей добродетели которых нам только и остается, что стремиться? – сказал Хуайсан и допил чай.– Ванцзи так погружен в учение и заботы, что, я боюсь, упускает весенние дни юности. Которые, как известно, следует проводить с любимыми друзьями.– У Ванцзи появились друзья? – спросил Хуайсан с удивлением. Раскрыл веер и прикрыл рот. Подумал: попросить прощения или нет?Лань Сичень сказал спокойно:– Я бы хотел, чтобы появились. Вы же с ним ладили когда-то, верно? Это вы со всеми ладите, подумал Хуайсан. А у меня недостаточно было манер, чтобы понравиться Лань Ванцзи тогда, и кто знает, достаточно ли сейчас, чтобы понравиться ханьгуан-цзюню. Планка его наверняка взлетела вместе с заслугами и добродетелями. Хуайсан вздохнул.– Просто попробуй, – сказал Лань Сичень. – Это моя личная маленькая просьба. Ты знакомый, не новое лицо…– Отвыкают от знакомств, особенно от детских, очень быстро, цзэу-цзюнь. – Глаза у Лань Сиченя сделались грустными, и Хуайсан быстро добавил, покачивая веером: – Я с большой радостью, конечно же, я все понимаю. Дагэ тоже…Дагэ приказывал детям наших солдат брать меня в игры, когда я бы лучше сидел и складывал из двусторонней бумаги коров. Игры были громкие, нужно было отбирать друг у друга мяч, толкаясь, или бить камень и друг друга палкой, или просто возня, и из этой возни, конечно, вырастают воины, но я лучше бы сидел складывал коров. Не потому я не играл, что меня не брали. Но дагэ решил по-своему. Решил, что мне это будет полезно. Или что я страдаю от одиночества.Никакой старший брат не избавлен, значит. – Я попробую, цзэу-цзюнь, – сказал Хуайсан. – Я буду рад обновить знакомство и все в том же духе. – Это прекрасно! Общение с ровесниками незаменимо.– Только… ах, как жаль! Нет, ничего, пожалуй, не получится, откуда же у меня возьмется на это время, если учение в Гусу Лань такое сложное, а мне надо приложить всего себя, чтобы справиться. – Хуайсан сделал напуганные глаза. Затрепетал веером. – Я ведь до ночи буду сидеть, переписывать задания без ошибок и ломать голову над задачками. А если я отстану в учебе, брат меня… – Хуайсан легко чиркнул краем веера у горла. – Он грозился! Какой позор! Кто же мне поможет в такой сложной ситуации?Лань Сичень улыбнулся, прикрыл глаза. Сказал:– Я не буду делать за тебя задания, Хуайсан.Хуайсан цокнул языком. Сказал: – Но попробовать стоило!Лань Сичень засмеялся, и Хуайсан вместе с ним.Еще по чашке. В окнах стало совсем темно, кроны сливались с горами, и очерчивали на небе единую форму.– Я, конечно, всегда тебе помогу, если тебе будет что-то непонятно, не стесняйся подойти, – сказал Лань Сичень. – Я обещал Минцзюэ-сюну, что ты будешь здесь как дома.– Если я буду здесь как дома, то горе мне. Дагэ наверняка все вам там описал, – Хуайсан показал веером на письмо на краю стола, – как ему тяжко со мной, и как только на вас и на уважаемого господина Лань Циженя вся надежда.– Уверен, что он тебя, наоборот, хвалит.Хуайсан покачал головой и сказал, что ему пора, а то ночью можно заблудиться. Допили чай. Лань Сичень с фонариком проводил его до самой лестницы.Хуайсан поклонился ему и сказал:– Я вас понял, цзэу-цзюнь, и я сделаю все возможное.– Я бы не хотел, чтобы это было обязанностью, – сказал Лань Сичень мягким голосом. – Скорее, просто предложение.– Я понял, и я всю дорогу от Цинхэ провел в нетерпении, ожидая встречи с ханьгуан-цзюнем. Столько всего произошло, стольким можно поделиться!Лань Сичень кивнул с улыбкой, передал Хуайсану фонарик.И в самом деле, думал Хуайсан, старательно глядя под ноги, ведь я бы так и так наткнулся на ханьгуан-цзюня рано или поздно, так почему бы не завязать разговор. Все получилось бы естественно и само собою. Цзэу-цзюнь старается лишнего. Впрочем, старшие братья всегда стараются лишнего, когда дело касается нас. И это стыдно, и сладко, и что поделать. Перекрикивались козодои. Хуайсан останавливался послушать, и обмахнуться. Лицу стало прохладно, и ко всему остальному телу холодок подбирался тоже. Хуайсан глубоко вздохнул. Как тут было бы хорошо, если бы не учиться! Как тут было хорошо до того, как учиться. То есть брат брал его с собою с мыслью, что он почерпнет что-то в Гусу Лань, и Хуайсан неизменно почерпывал, но не то, на что рассчитывал Нэ Минцзюэ.Как было бы хорошо быть здесь совершенно беззаботным! Хуайсан в очередной раз остановился, нашел взглядом луну. Подумал: если темное небо, то светлая земля, иначе будет слишком темно и ничего не понятно. Снег. На темном небе светлое пятно луны, на светлой заснеженной земле темное пятно… допустим, дома. Или какого-нибудь круглого животного, чтобы пришлось в рифму с круглой луной.Хуайсан глубоко вдохнул и подумал: как-нибудь я останусь тут на зиму. Нужно было спросить у цзэу-цзюня, какая тут зима. Или у ханьгуан-цзюня, раз мы теперь главные друзья.Придумал цзэу-цзюнь тоже. Нет, Ванцзи превосходный юноша, во всех отношениях образцовый, но ему никто не нужен. Это, кстати, добавляет к его превосходству. Явно нуждающихся не называют блистательными, даже если нуждаешься в компаньонстве. Не монашеский ли идеал – уединенное размышление о себе и мире? Самосовершенствование в этих размышлениях. Отрешение от мира и, одновременно, от забав дружбы?Что мне скажет ханьгуан-цзюнь, когда я попытаюсь вторгнуться в этот идеал. Наверняка он держит его близко к сердцу, не зря же о нем идет слава.Хуайсан вздохнул и, выставив фонарик вперед, зашагал дальше. Вниз, через очередной ручей, все горы ими испещрены, сквозь бамбуковые заросли, мимо площадок для упражнений, мимо каменного сада – поглядеть бы, да темно – и мимо отдельно стоящего домика, которого в прошлый раз тут не было… и этого тоже не было…. Хуайсан остановился и огляделся. Нашел взглядом стену, цокнул ей, что так долго пряталась, и пошел вдоль нее – уж она-то как-нибудь выведет к ученическим комнатам. Что значит видеть дорогу один раз и при свете. Раньше, с дагэ, их селили как почетных гостей в другой стороне, а к ученикам Хуайсан сам не ходил, хотя и болтал, если доводилось встретить: а ну дагэ решит, что ему пора и самому пройти обучение, раз тянет. Не надо подавать дагэ идеи. Он сам придет к ним, но позже, а это уже несколько прекрасных спокойных лет отсрочки.– Второй молодой господин!Хуайсан остановился, дал Яо подойти.Яо тут же сделал брови. Хуайсан сказал, упреждая:– У меня было важное дело у цзэу-цзюня, и я знаю дорогу.– Но разве можно уходить так надолго? – Яо сложил руки у живота и улыбнулся. Он улыбается не потому, что весело, подумал Хуайсан, а показать дружелюбие, даже если на самом деле хотел бы сказать совсем не дружелюбную фразу. Вроде ?Где тебя носит?. Люди попрямее называют это подобострастием, люди поизысканнее понимают, что это хорошее воспитание и сдержанность. Вываливать свои настоящие мысли всем подряд – что останется тебе самому?Хуайсан взял Яо под руку и повел обратно в ворота ученического двора. Сказал, похлопывая веером ему по локтю:– Я сердечно поощряю тебя прогуляться по Юньшеню без спешки и в одиночестве. Оценить элегантное сплетение природного и человеческого. Это совсем другая красота, чем Цзиньлинтай или Юньмэн. Цзиньлинтай такой вычурный, а Юньмэн стелется по земле, хотя я и не имею ничего против разнообразия форм. Но здесь, – Хуайсан рассек воздух веером снизу вверх, – нерукотворная вертикаль! И растительность, которая эту вертикаль покрывает. Это не наши голые склоны, это совсем другое, и я настаиваю, чтобы ты погулял и составил мнение.– Сейчас уже темно, а завтра церемония…– После церемонии! Яо улыбнулся, не разжимая рта. Сказал:– Мое скромное мнение не будет иметь того же веса, что мнение молодого господина.– Неправда, мне интересно, что ты думаешь. – Хуайсан отпустил его, и Яо открыл перед ним двери. Хуайсан вошел, огляделся. Два стола вместо одного стояли сдвинуты и уже укрыты войлочным ковриком, а светильник нависал над ними, как ива. Хуайсан взял веер в обе руки и покивал. – Отлично, отлично, ты все успел.Яо поклонился и сказал:– Только потому, что вас долго не было, второй молодой господин. Я волновался. Вы не сказали, на сколько уходите.– Могу ли я знать наперед, что меня ждет в путешествии и, тем более, в гостях?Яо покачал головой. Обошел Хуайсана и занялся перекладыванием одежды из одного распахнутого сундука в другой. Хуайсан сел на скамеечку у окна, раскрыл веер и, навалившись на раму, высунулся к звездам.– О цзэу-цзюне говорят, будто он господин непревзойденного воспитания, – пробормотал Яо.– Да, – ответил Хуайсан. – А также кротости и талантов. А также, – он повернулся к Яо, – необыкновенной красоты. Яо промолчал. Хуайсан сказал: ты наверняка слышал именно это в первую очередь, не мог не слышать.– Красота сама по себе не обещает никаких других достоинств, – сказал Яо, – так что бесплодно думать о ней слишком или делать по ней выводы.– Но все равно мы думаем о красоте и замечаем ее, – сказал Хуайсан и отвернулся опять к звездам. – И запечатлеваем. Что уж тут поделаешь. – Я слышал также, что и второй молодой господин Лань замечательно прекрасен, – сказал Яо, – и как раз вашего возраста. Хуайсан повернул голову. Яо разглаживал рубашку и улыбался – не как обычно, а будто делал что-то в одиночестве, и ему нравилось, как получается.– Что это ты такое говоришь, а? – возмутился Хуайсан, со щелчком сложил веер и направил на Яо.– Всего только пересказываю, что слышал. Разве не так?– Так, но вы все как будто сговорились!Яо сделал совиные глаза. Хуайсан раскрыл веер и отгородился от него.Невидимый Яо сказал:– Я ничего не имею в виду, кроме того, что обучение в Гусу Лань – это то, как знакомились поколения будущих лидеров раньше и как знакомятся сейчас. Любой бы многое отдал, чтобы побыть в такой компании… – Он вздохнул. Хуайсан взглянул на него поверх веера. Мэн Яо на полу, с рубашкой на коленях, покачал головой и сказал с вежливой улыбкой: – В такой созданной для знакомства и дружбы ситуации как не познакомиться…– И не подружиться, – сказал Хуайсан. – Дагэ дал тебе задание?Мэн Яо сделал на щеках ямочки. Опустил глаза. Переложил рубашку. Сказал:– Чифэн-цзюнь упомянул, что ханьгуан-цзюнь будет иметь на молодого господина хорошее влияние. Я бы хотел этому способствовать.Да, подумал Хуайсан. С отличниками дружат, потому что на них можно положиться, если не сказать – перевесить свою учебу. Они всегда подскажут и подтолкнут. В крайнем случае, можно просто у них сдуть. Лань Ванцзи, однако, до сих пор не облеплен неуспевающими приятелями, и даже теми, кто надеется просто куда-то пролезть от соседства со знатностью. Хуайсан прикрыл рот веером. Яо потихоньку шуршал. Потом встал и начал греметь, негромко извиняясь: двигал сундуки и переставлял коробки. Хуайсан сложил веер и пошлепал пластиной под губой. К Лань Ванцзи не пристали даже такие. Что это значит? Что он дает им от ворот поворот, вот что это значит. Иначе цзэу-цзюнь так не переживал бы, роились бы толпы, с подобной дружбы можно много поиметь. То есть, с наставнической и покровительственной стороны к нему не зайдешь. Можно было бы – уже зашли бы. Много здесь таких, не самого высокого рождения, но которые хотят приблизиться к нему, а какие у них шансы, кроме славы о талантах, которую еще надо заработать, и близкой дружбы с нужными людьми? Хуайсан поглядел на Яо. Яо бережно переставил ящик с красками на пол. Отер рукавом, задвинул под стол. – Оставайся, – сказал Хуайсан. – Ты намного лучше сможешь помогать дагэ, если будешь знать, с кем имеешь дело. Кто знает, как скоро сегодняшние ученики станут главами школ? И с кем Цинхэ придется сидеть бок о бок на банкетах. А ты прекрасно запоминаешь все о людях. Ну и подхватил бы одну или две мудрости от уважаемого Лань Циженя!Лицо у Яо застыло, и застыли руки на крае войлочного коврика. Он сказал:– Мэн Яо благодарит молодого господина, но это невозможно.– Я напишу дагэ, что ты мне здесь необходим. Это ты будешь иметь на меня хорошее влияние!Яо улыбнулся. Пересел коленями в сторону, принялся ворошить мешок с очередной одеждой. Сказал:– Чифэн-цзюнь предупреждал, что молодой господин так скажет в надежде, что Мэн Яо возьмет на себя его учебные труды…– Нет! Как ты мог подумать!Яо поглядел на Хуайсана. Хуайсан выставил губу. Яо слегка пожал плечом, все улыбаясь. Сказал:– Мне жаль. Я бы не хотел нарушать просьбу чифэн-цзюня. Но я надеюсь, молодой господин станет мне писать, а я постараюсь отвечать так быстро, как это возможно. Или молодой господин изучит технику энергетических посланий…– Ну нет! Сначала одну, потом другую, и в чем тогда будет смысл спрашивать у тебя ответов, если я буду все уметь сам?– Разве не приятно все уметь самому? – спросил Яо. – Это сила. Это уважение со стороны других. Уважают лишь тех, кто что-то умеет. И то не всегда. Но того, кто не обладает никакими способностями…– Это правда, это я, – сказал Хуайсан, снова отвернувшись к звездам. Закинул на скамеечку ногу, привалился бедром к стене.– Нет, конечно же, молодой господин очевидно талантлив. Но судить вас будут по тому, что вы умеете как наследник Цинхэ Нэ. По тому, что умеет ваш высокоуважаемый брат. – Я не хочу уметь того же, что он.– Тогда молодому господину придется уметь что-то другое, но на отлично. И, я боюсь, искусство живописи не считается.– Потому что совершенствующиеся не нашли лучшего, чем постоянно мериться силами и устраивать соревнования, кто кого зарежет или перестреляет, – сказал Хуайсан.– Потому что самосовершенствование и обретение силы позволяет защитить народ от монстров, бесов и призраков, и народ, в свою очередь, воздает за это любовь и почет. И богатства.Звезды светили мелко и скромно. Нужно уйти туда, где темно, подумал Хуайсан.Понял, что давно ничего не говорил, и что Яо сидит тихо. Сказал:– Художников тоже почитают.– Не так. Не в такой степени. Не в мире, где мы с вами родились. И сможет ли художник себя защитить против клинка или проклятия одним своим искусством?– Для этого у меня есть ты. И дагэ.Яо опять помолчал. Потом сказал:– Я восхищаюсь умеренностью молодого господина.– Может, я научусь большему, если буду читать твои ответы на вопросы старика… – Хуайсан прижал веер к губам, – уважаемого старика Циженя, а не сам бесплодно ломать над ними голову?– Я сам не хотел бы покидать молодого господина, – сказал Яо печальным голосом. – Я зачарую и оставлю вам бумаги для посланий, вам останется только сжечь их духовной энергией, это совсем несложное заклятие. И я сразу услышу и сразу отвечу. Боюсь, правда, на уроке это будет заметно.Звезды стали ярче. Ничего, подумал Хуайсан, урок можно продремать.– С тех пор, как ты появился в моей… нашей с дагэ жизни, все стало идти намного глаже.Яо сложил руки и низко склонился над мешком. Сказал:– Мэн Яо счастлив это знать.Вот так, подумал Хуайсан. С ним легко. Нужно его иногда хвалить. Легко с теми, кого только унижали всю предыдущую жизнь. Дагэ рассказывал, препротивная история. Но такие истории создают очень верных людей: нужно только быть лучше, чем предыдущий их несправедливый мир, а это легко. Для дагэ дважды легко, он по натуре – все, чем не были гонители Мэн Яо. А кем нужно быть, чтобы заслужить привязанность ханьгуан-цзюня? Что можно предложить человеку, которому довольно братской любви, почета, признания заслуг?Это как ломать голову, что преподнести старику Циженю, чего ему еще не подносили поколения выпускников. Но и тут на помощь пришел Мэн Яо. И вот если бы он остался, мы бы что-нибудь придумали насчет ханьгуан-цзюня. Ну то есть, он бы придумал, а я бы участвовал. Надо показать какие-то телодвижения. Цзэу-цзюнь попросил, не хочу ему отказывать. Но пока эта задачка и не думает подставляться легким боком.Хуайсан почесал веером висок. Вытянул прядки, подержал, наклонив голову. – Молодого господина что-то заботит, и я не могу предполагать, что только разлука с Мэн Яо.– Как заводят друзей? – спросил Хуайсан.Яо оставил узел шелкового платка, в который была завернута коробка с тиглем, тем самым изобретательным подарком Лань Циженю, – с целой приготовленной речью, – и сложил руки на коленях. Приоткрыл рот, глаза – как две черные луны. Сказал шепотом, словно тайну:– Понятия не имею. У меня не было друзей.– О, – сказал Хуайсан и подумал: зря я. Сказал быстро: – Да, я не подумал…– Я бы хотел помочь молодому господину…– Нет, не принимай на свой счет…– …я чувствую себя неполезным в этом вопросе…– …я имею в виду, что мы с тобой ладим…Глаза Мэн Яо заняли теперь четверть лица, а между бровей собрались складки. Он спросил так же шепотом:– В самом деле?– Да, – сказал Хуайсан. К щекам почему-то прилило, и он закрылся веером. – Разве нет?– Да, конечно, я хотел бы так думать…Опустил глаза. Что-то там ковырял на коленях, плечи слегка двигались, но под столиком было не видно.Хуайсан обмахнулся. Мысленно перешагнул через горячий камень смущения. Сказал:– Но у нас это получилось само собою. Верно?– Не знаю, – сказал Мэн Яо. – Если молодой господин так говорит.– А вот теперь ты правда неполезен! Я имею в виду, я знаю, как все происходит, когда не ищешь этого, само собой, и это обыкновенный путь. А что делать, если решил взять все в свои руки? Как подружиться с человеком, намереваясь сделать это, ни больше, ни меньше?– Может быть, находиться рядом и ждать, чтобы все произошло, как говорит молодой господин, обыкновенным путем?– Находился. Не произошло, – сказал Хуайсан.Яо поднял глаза. И снова улыбка, и снова – другая, чем раньше, новая, словно у него припрятана целая шкатулка улыбок, и он меняет их, как богач вышитые пояса.– Молодому господину кто-то понравился.Нет, хотел сказать Хуайсан, но остановил себя. Почему – нет? Нельзя сказать, что Лань Ванцзи ему не нравится. Даже, скорее, наоборот. Как не восхититься полностью самодостаточным юношей.Это я не нравлюсь Лань Ванцзи, подумал Хуайсан.Сказал:– Мне никто по-настоящему не нравится, кроме некоторых птиц и ?Источника гармонии?. Яо смотрел на него, как будто знал про Хуайсана больше, чем тот сам про себя.Хуайсан прижал и расслабил локти. Подумал: он просто решил, что я хочу кого-то очаровать.Хочу. Допустим, хочу, допустим, к дружбе тоже можно подступиться как к любовным ухаживаниям.– Ладно. Допустим, ты и прав, – сказал он. – Что тогда делать?– Молодой господин спрашивает меня? – Не тебя ли брат считает умнейшим среди многих, раз спрашивает твоего совета?– Не в подобных вопросах, – сказал Яо, вновь отведя взгляд.А сам розовел.Хуайсан подумал: зачем я ступил на землю любовных увиваний, наверняка там все намного сложнее, чем в дружбе. Наверняка между знакомством – или обновлением давнего знакомства – и тем, что рисуют в книжках развязных картинок, совершаются еще какие-то события.Яо, наконец, ожил. Проговорил:– Относиться с почтением. Дарить подарки. Говорить ласковые слова. Не делать зла и не менять тут же на другого.Хуайсан указал на него веером. Сказал твердо:– Отличная мысль! Подарки! Отличная мысль! – Если бы молодой господин сказал Мэн Яо, для кого он ищет подарок, то Мэн Яо мог бы ему в этом помочь, как до сих пор помогал в выборе такого рода…Хуайсан глядел на него прямо. Яо заговорил тише и замолчал. Хуайсан засмеялся, сказал: ах ты хитрец! Решил выведать у меня!.. А Яо скромно улыбнулся. Занялся снова коробкой с тиглем. Пробормотал под нос: мне тоже интересно. Нет уж, подумал Хуайсан, зачем рассказывать, пока ничего не получилось. Зачем вообще про себя рассказывать лишнего, а то кинутся мешать или, что бывает не менее катастрофично, помогать. Он поднялся, прогнулся, потер себя над ягодицами. Одернул ханьфу, сказал:– Подай мне силки, я пойду расставлю, а ты добудешь нам что-нибудь на ужин. Как тебе такой расклад?Яо тоже поднялся, сказал: я пойду с молодым господином. Хуайсан ответил: куда? В заросли? Охранять меня? Здесь нет диких животных и, тем более, зловредных заклинателей, весь Юньшень окружен барьером по ночам. Яо сказал: я все же хотел бы сопровождать молодого господина.– Думаешь, я уже побежал на любовное свидание? И хочешь проследить, с кем? И рассказать дагэ?– Хочу убедиться, что молодой господин не подвернет ногу впотьмах, а если такое случится, то будет, кому отнести его обратно. – Не обижайся, но от тебя в ловле птиц мало помощи.– Не обижайтесь, молодой господин, но ловлю птиц можно отложить до утра. Время терпит, только если у вас в самом деле не запланировано свидания, но и в таком случае живая птица – это не лучший подарок.– Для меня был бы лучший.– Счастливчик, который влюбился в свое отражение в серебряном блюде, недолго радовался, ведь правда скоро открылась, и он остался один.Хуайсан вздохнул. Надул губы. Сказал:– Ты будешь выпасать меня, как стадо коз?– Стадо коз сговорчивее молодого господина.Хуайсан покачал головой и, переступая через узлы, принялся сам искать силки. Яо постоял, заохал, что молодой господин всегда делает по-своему, и принялся помогать.Дорожки едва виднелись, их было больше слышно, чем видно: хруст камешков, и стук сапог по доскам настилов, и, в конце концов, глухое шарканье утоптанной земли среди трав. Ветер в верхушках. Гулкие схватки бамбуковых стеблей. Хуайсан перешел мост и взобрался по крутому берегу, вошел в заросли. Обогнул кусты, все равно зацепился полой ханьфу, попытался выпутать рукой с фонариком. Ничего не вышло, и Хуайсан просто пошел вперед, ханьфу натянулось, и ветка в конце концов треснула и отпустила. Хуайсан обернулся и посмотрел на куст. Подумал: а что. Я видел мою красную искорку прямо с тропинки, она подлетает близко к людям. Питается тем, что обронят. Людская еда ей вкуснее: судя по чистому голосу, она потомица домашних, одичавших, а привычки сохраняются. Хуайсан воткнул палку, на которой болтался фонарик, между ветвей дерева, и, встав на колени, принялся устанавливать силок. Разложил клетку, пальцами ввернул колышки в углы, чтобы она не сложилась. Подергал. Клетка стояла. Хуайсан сунул внутрь плошку с семенами и орешками. Подогнул проволочку механизма, чтобы дверца оставалась открытой, а не захлопывалась сама собою. Встал, перевесил фонарик, достал из-за пояса моток прозрачной нити и принялся делать петли и развешивать на кусту. Кто знает, что сработает в этот раз? Сеть бы… не поймаю так – разложу сети, подумал Хуайсан. Достал из-за пояса ножичек, отхватил нитку.Подобрал сумку с остальными силками, выдернул фонарик и пошел дальше вдоль дороги, останавливаясь у каждого достаточно пышного куста. Свистел козодой. Поет, подумал Хуайсан. Начал тоже насвистывать. Короткий-длинный, который отдается эхом.Наклонился к руке с фонариком, потер нос. Прижал к руке. Не помогло: рука тоже была холодная.Хуайсан повернул назад. Юньшень тихо поскрипывал под сапогами. На камне это не так заметно, подумал Хуайсан. На взгляд – да, камень темнеет от дождя, камень полирует летящий песок, камень вытирается от бесконечных шагов и бесконечных спотыканий о порог. Но на слух он остается юным, таким, как его вытесали и уложили на назначенное место. А дерево быстро показывает возраст. Юньшень не такой уж и старый. В масштабах гор, которые стираются об облака. Дерево иссыхает и начинает скрипеть, и звук уже другой, гулкий, и руки вытерли так, что твоя уже почти скрипит, прилипая. Хуайсан медленно перешел мост, ведя ладонью по перилам. Подумал: в прошлые разы я этого не замечал. Точнее, не думал. Вытертый коленями пол, блестящая на одном конце дисциплинарная линейка, которую тряс мне перед носом дагэ и обещал, что я ее отведаю, никто со мною тут не будет носиться, как в Цинхэ. На следующий год никаких ?не хочу? и ?мне рано, там все старше меня?!..Гуцини вытерты там, где музыканты складывают на них ладони. Ну и рабочие части, где струны вгрызаются в инструмент. Вообще, не знаю, подумал Хуайсан, держась стены. Нужно посмотреть. Если писать какую-нибудь красавицу за гуцинем… чтобы было понятно, что красавица не просто позирует, а что это ее инструмент. Впереди раздались голоса и звон. Хуайсан вздрогнул и прижался к стене. Перебежал от нее к дереву, а от него – к углу дома. Голоса ненадолго затихли, а потом вскрикнули снова. Что-то чиркнуло по небу. Хуайсан задрал голову. С крыши на крышу прыгал кто-то в белом, кажется, ученическом, а за ним парил с выставленным мечом кто-то в другом белом, без знаков. И ткань другая… Хуайсан присел, сложил фонарик на землю, задул. Короткими перебежками подобрался ко двору с камнем правил. Хрустнула под сапогом галька, Хуайсан замер, стиснув зубы, но голоса продолжали разноситься в ночи, и к нему не приближались. Голос. Хуайсан, пригибаясь, добрался до ограды настила и присел за нею. Наблюдал теперь между столбиками, как один, в ученическом, жонглирует мечом и двумя кувшинчиками, а второй пытается его зарезать. Сверкают в свете луны белые ножны с приметной геометрической окантовкой.Жадеит, подумал Хуайсан. Бичень. А это Лань Ванцзи, и он, конечно же, побеждает. Один кувшинчик грохнулся на землю, владелец его вскрикнул с болью в голосе, избег следующего удара и принялся жаловаться на Лань Ванцзи самому Лань Ванцзи. Или небу. Ну ты даешь, безголовый мой собрат, подумал Хуайсан. У него самого нижняя рубашка прилипла к спине, и подмышкам стало влажно, и бежали по этому влажному крупные мурашки. Горлу и челюсти стало слабо. Хуайсан переглотнул. Подумал: я бы умер. Просто от самой мысли выйти против Лань Ванцзи. Такие, как он, мало говорят, зато делают без всяких сомнений. Убьет и сошлется на правила. Вон как опасно режет Бичень воздух, а безголовый соученик извивается и парирует своим. Вот и выходи ночью. Я хожу ночью, а он меня – вжух и пополам. Я, правда, хожу без выпивки, а выпивкой от разбитого кувшинчика потянуло еще как, как только переменился ветер. Хуайсан принюхался. Что-то крепкое, хорошо перебродившее, без дрожжевого дешевого привкуса. И кувшинчик светлый… неужели ?Улыбка императора? из Гусу? Вот это жаль, если это ученик победнее, то сколько у него осталось теперь денег из тех, что ему дали с собой? Безголовый. Кто это, интересно? Знать правила и нарушить их в первый же день, еще до приветствия. Правила надо нарушать потихоньку, чтобы на тебя только шикнули или вообще не обратили особенного внимания. И так, чтобы можно было потом объясниться, и со слезами, ведь ты не виноват. А как можно выставить себя не виноватым, когда ты ночью перелез через стену с вином? Отважный до дурости ученик замолчал на полуслове. Его было плохо видно из-за белой спины Лань Ванцзи. Цзэу-цзюнь все говорит, что я подрос, а ведь кто подрос – это его брат. Что за прекрасная осанка, что за прекрасная форма плеч и соотношение их с ростом, и как прекрасно на этом всем лежит белое ханьфу.Раздавалось мычание. В рот он ему, что ли, что-то запихнул, подумал Хуайсан. Прижал локти к бокам. Лань Ванцзи тем временем схватил мычавшего ученика и поволок за собой. Провинившийся упирался, из-под его ног летели камешки.Хуайсан подождал, пока они не скрылись, и, подобрав ханьфу, посеменил прочь. Цокнул сам на себя, вернулся, подхватил фонарик: всегда прибирать после себя, а то живо поймут, что это ты напроказил. Кто-то вон не боится наказания, а у меня жизнь одна. Не пороли его, что ли? Поротые ведут себя хитрее. Будешь громко заявлять, что тебе плевать на правила – будешь получать, и тебя либо выгонят, либо заставят подчиниться, и в любом случае ты проиграешь, а правила победят. Тут нужно быть осторожным.Но отмахаться от Лань Ванцзи, а не сдаться в первую же секунду!.. Мой герой. Еще и отвлек, а то ханьгуан-цзюнь поймал бы меня, и горе бы мне тогда, хотя я даже без выпивки.Хуайсан облизнулся. Захотелось выпить, и чего-нибудь покрепче чаю цзэу-цзюня, хотя он и очень вкусный. Хуайсан вошел в домик и стукнул дверью, чем спугнул слугу, задремавшего на корточках рядом с умывальным тазом, и Яо, который уткнулся в сложенные на столе руки. Перед ним лежала писанина. Яо быстро встал, сказал с укоризной:– Второй молодой господин!..Пихнул слугу ногой и сказал принести горячего, а то уже остыло, а ты валяешься. Слуга, еле переставляя ноги, вытащил таз прочь.Хуайсан сунул руки под мышки, прижал, дрожа от холодного касания к теплому. Подумал: с Лань Ванцзи надо дружить хотя бы потому, что лучше с ним дружить, чем враждовать. Друга он, может быть, не распополамит с первого же удара. Не пронзит его насквозь, пригвоздив к камню с правилами. Не развалит череп, словно скорлупу. Хуайсан поднял плечи. – Вы дрожите, – сказал Яо и набросил на него одеяло. Принялся подтыкать, приговаривая: – Нужно помнить, какой здесь воздух, и что здесь прохладнее, чем на равнине, особенно ночью.– А куда ты положил мои книжки?– Учебные – вот здесь, в полном порядке, – Яо показал на полку. – Здесь история школ, здесь…– Не эти! Ты прекрасно понимаешь.– Понимаю, но все же хотел бы направить ум молодого господина в сторону от… этого, в направлении учения.– У тебя ничего не получится.Яо вздохнул и показал на нижние ячейки. Сказал:– Я переложил их вашими тетрадями, чтобы обложки не бросались в глаза. Насколько я знаю, такого рода картинки запрещены правилами Гусу Лань.– Если ты меня сдашь, я на тебя обижусь, – сказал Хуайсан и направил веер на Яо.Яо сказал: никогда. Как вы могли подумать.Хуайсан переместился к полке вместе с одеялом, по пути что-то опрокинув. Яо бросился поднимать, а потом снова подтыкать. Хуайсан перебрал книжки, пролистал несколько, бросил рядом с собою на пол. Нашел, наконец. Яо заглянул ему через плечо. Ничего не сказал, научился молчать, потому что иначе я не дам ему смотреть, подумал Хуайсан. Яо пока ни на чем интересном не пойман, но это дело времени. Наверняка он сам в свободное время занят чем-то странным или неприличным, и если я узнаю, я не буду его осуждать, потому что если будешь осуждать – тебя выкинут из этой стороны жизни. Поэтому брат не знает. Знает, то есть, конечно, ловил, но мы с ним не разговариваем, я не показываю ему те, что нравятся, и контуры, которые хочу раскрасить, и дожидаюсь, пока он уйдет на ночную охоту, чтобы разложить бумагу и перевести их из книжки: когда все приготовил, уже не спрячешь под стол быстро, как только услышишь громовые шаги. Помнешь или смажешь, если будешь торопиться.Если у брата есть что-то тайное, я не осужу. Вдруг есть. Спросить цзэу-цзюня, так он не расскажет… Я буду рядом сидеть и наблюдать, слова от меня не услышит. А потом потихоньку спрошу… не знаю, что тут можно спросить. Можно дождаться, пока начнет рассказывать сам. А я бы кивал. Ничем бы не показал, как мне странно, и страшно, и противно. Тайное должно быть странным, и страшным, и противным, иначе что его прятать.Как бы он меня тогда любил.Как бы я его любил, сядь он однажды вечером со мною и терпи. Не понимал бы, может, и не старался бы даже, но терпел бы. Как бы тогда…Хуайсан вздохнул, разгладил на коленях книжку. Яо дышал рядом с кичкой, Хуайсану было его слышно. – Лучшие друзья, – сказал он.– Да, это заметно, – сказал Яо шепотом.Хуайсан обернулся на него, и Яо показательно сжал губы. Хуайсан показал ему страничку с текстом: название, короткая история. Двое друзей любили друг друга больше жизни, но был у них один предмет раздора, и как-то они начали спорить, и один схватил меч и пронзил другого, и тут же пришел в ужас от содеянного.У юноши с мечом глаза были и в самом деле безумные. Но меча он не отпускал, а наоборот, налегал на него, пригвождая друга к земле, а по мечу лилась кровь, умирающий извивался, путался сапогами в какой-то непонятной куче что ли одежды, и из его распоротого живота вываливались набок кишки. Многовато для одного пронзающего удара, вон, даже видна печень… Хуайсан передернул плечами. Яо поправил на нем одеяло. Весь извернулся, разглядывая. Хуайсан держал так, чтобы ему было видно. Член убийца из друга не вынимал до конца тоже, головка пропадала между разведенными ногами. Изо рта у любовника лилась кровь, одной рукой он хватался за меч, а другой он схватил кишку и глупо ее пережал, словно скомкал шелковый платок.Хуайсан пролистал. Бросил книжку, взял другую.– Я мог бы составить каталог, – сказал Яо. – В каком томе искать какое изображение.– Хорошая идея! Лучшая идея! Яо улыбнулся и поклонился. Хуайсан в награду показал ему бородатого мужика, который развалил монаху голову здоровенным дао. Из головы лезли мозги, словно переваренный рис из горшка, один глаз выпал и повис, рот раззявился и вывалился язык. Руки и ноги, судя по тому, как они лежали вывернутые, колотились в припадке.Вот так, подумал Хуайсан, разглядывая. Холодный комок в желудке разжимался. Вот так вот мне бы и досталось, если бы я сунулся туда первым. Мой спаситель с кувшинчиками принял на себя весь гнев, и как принял. А я бы там уже лежал. А силки бы потом никто и не проверил, конечно.Член у бородатого мужика напоминал его же дао даже по форме. Это смешно, подумал Хуайсан. А у монаха напоминал его же разделенную теперь надвое лысую голову. Не замечал, подумал Хуайсан, купил книжку ради других картинок, а здесь неожиданное сокровище мастерства. Что за… а, вот это кто. Ну да, тогда понятно, он (или она, доподлинно неизвестно, кто скрывается под псевдонимом) любит развратных монахов.Хуайсан погладил картинку. Подумал: вот так хорошо.Передернул плечами и подрожал. Яо снялся с места за еще одним, что ли, одеялом, но Хуайсан спросил его, упреждая:– А где же ужин? Мы же договаривались с тобой.– Я немедленно займусь. Я специально ожидал возвращения молодого господина, чтобы подать ему горячее. Я знал, что молодой господин замерзнет. Но не знал, когда он вернется, ведь этого никогда нельзя сказать наперед. – Он поклонился. – Я займусь тотчас же.Он вышел, а Хуайсан остался. Закрыл книжку, но перед глазами стоял распоротый живот и расколотая голова. Он пощупал себя за макушку. Вытянул прядку. Вздрогнул под одеялом.