Часть 1 (1/1)

Eat me, drink meThis is only a gameM. Manson*Я сижу на старой бочке, исполняющей роль стула. На квадратном дощатом столе передо мной стоят стакан воды с лимоном и металлическая пепельница с одиноким окурком.В маленьком полуподвальном баре на окраине Шеллз темно, спиралеобразные светильники украшают только стойку, за которой бездельничает парень с иннсмутским синдромом. Единственная полка за его спиной утыкана редкими бутылками, как стариковская челюсть потемневшими зубами. На плакатах, которыми невпопад обклеены стены, обмениваются нежными поцелуями бородатые мужчины и зубастые рыбы. Розовато-серое чучело гигантского сома, приколоченное над входом, облеплено россыпью ракушек и удивительно похоже на бармена. На малочисленных столиках доживают свой срок огарки свечей. За столиками расположилось несколько иннсмутцев и пара обычных рыбаков в сопровождении тусклых, едва одетых девиц. Негромкая человеческая речь перемежается звяканьем стекла и всполохами джаза из круглой граммофонной пасти.Я занял удобное место напротив входа, чтобы среагировать в случае неприятностей, но сколько ни сижу, по помещению лишь пробегает легкий бриз чужих голосов, и мысли болтаются из стороны в сторону, как вода в стакане, к которому я изредка прикладываюсь. Скрипит входная дверь, впуская зеленоватое сырое дыхание улиц, ей вторят ступени, и ночные тени принимают очертания стройной женской фигуры. На секунду мне кажется, что это Джой, хотя что делать этой пугливой пташке в столь позднюю пору в таком непривлекательном месте... Когда тусклое освещение позволяет рассмотреть лицо, я выпрямляюсь, острожным движением расстегивая пальто, чтобы ?больт? был поближе. Гомон замолкает и глаза ненадолго оборачиваются к вошедшей, прежде чем рты возвращаются к тихой болтовне.Анна Кавендиш неторопливо осматривается – её взгляд скоро захватывает меня, как объектив фотокамеры. Она делает несколько шагов в сторону моего столика, ровный ритм её каблучков нарушает джазовую импровизацию. Не утруждая себя вопросом, нужно ли мне её общество, она перетекает на противоположную бочку-скамью. Тёмные волосы уложены марсельской волной, на коже ни следа искусственной краски, чёрный меховой воротник пальто подчёркивает нездоровую белизну кожи, во взгляде неизбывное осознание абсолютной истины. Мне кажется, все живые и мёртвые святые отцы Церкви искупления – котята по сравнению с этой фанатичной особой.– Не угостите даму? – она ставит на стол вечернюю атласную сумочку.– С чего бы?Анна оборачивается, в ухе тускло светится жемчужная капелька, и подаёт бармену знак. Совсем скоро у нашего столика оказывается иннсмутец и ставит два низких квадратных бокала с виски.– Тогда дама угощает.– Я, пожалуй, откажусь.Она стягивает бордовые замшевые перчатки, лениво взбалтывает крепкое содержимое одного из бокалов, делает не по-женски большой глоток и передает стакан мне. Я не принимаю подарок, и стекло с глухим звуком опускается рядом с пепельницей.– Без рицина, – в умирающем свечном сиянии, среди густых теней её улыбка особенно ужасна.Я наблюдаю, как она берётся за второй бокал, которым чокается о первый.– Когда я услышала, что за недоразумение произошло с вами на рынке, – её манера пить сделала бы честь любому мужчине, – поверьте, виновные понесли заслуженное наказание.– Вы очень долго собирались с извинениями.Анна игнорирует мою интонацию и раскрывает замок сумочки в виде двух рыбок. Я одной рукой расстёгиваю кобуру, надеюсь, мои движения не слишком заметны. Не хочется устраивать здесь пальбу, но долг платежом красен. Она достаёт тонкую сигарету с белым фильтром и вопросительно смотрит.Хорошие манеры никто не отменял. Я поднимаю со стола зажигалку – прямоугольник из меди и латуни, украшенный изображением морской звезды, – на пару секунд лицо Анны озаряет язычок яркого пламени, вызывая у меня причудливые ассоциации с салемскими ведьмами. Кожа её тусклая и глаза обведены розовой краской воспаления и усталости: в Окмонте сложно выглядеть здоровым. Несмотря на это миссис Кавендиш красива и умения владеть собой у неё не отнять. Тоненькая белая струйка из округлённых губ направлена прямо на меня.– Я в сложном положении, Чарли.– Чарльз, – крышка зажигалки щёлкает, погружая нас обратно в сумрак.– Как вы знаете, мой муж ославил себя на весь Окмонт, его карьера разрушена, а мы ведь ещё не успели развестись… Но что намного хуже – репутация ТОД в обществе серьёзно пошатнулась. Вы в своё время так славно потрудились на наше общее благо, заслужив мою признательность.– То есть, это не вы отдали приказ прострелить мне голову? – я говорю тихо, хотя Анна не стесняется беседы. Её глаза расширяются, но остаются совершенно пустыми. Не сомневаюсь, что в маленькой, безобидной сумочке ждёт своего часа дамский револьвер. – Это чудовищное недоразумение, к которому я не имею никакого отношения, как только вы могли подумать, Чарли… Потрясающе упрямая женщина.Она замолкает, вероятно, чтобы я осознал свою бестактность, но я раздумываю над тем, случайно ли она заглянула сюда или за мной следили? Я бросаю взгляд в сторону бара, где иннсмутец смешивает коктейли, такие же бесцветные, как он сам. Сколько бы представителей Ордена тут ни находилось, я успею их перестрелять прежде, чем они выкинуть какую-нибудь глупость. Но я вижу только сгорбленные спины, помутневшие от выпивки глаза и никого, кто мог бы представлять очевидную опасность. Кроме Анны, разумеется. Думаю, мало кто в Ордене обладает таким непробиваемым щитом фанатичной верности, какой есть у моей визави. В затянувшееся молчание вплетаются чужие голоса и монотонная фортепианная мелодия. Мне хочется промочить горло, но я стараюсь не отвлекаться. Совсем скоро свет окончательно растворится в воске. Анна быстрым движением накрывает мою левую руку, которая вместе с зажигалкой задержалась на столешнице. Отполированные коготки впиваются в запястье. – У ТОД есть дело для вас. Насколько же легко эта хрупкая молодая женщина играет на моих нервах, если я готов хвататься за ?больт? от любого её движения.– Не заинтересован.– Вы вступили в наши ряды, детектив, не забывайте об этом.– Тогда считайте, что я только что вышел.Я уже не первый день в Окмонте и могу позволить себе выбирать заказы. Анна явно не относится к числу избранных клиентов, однако её уверенность в обратном – очередной повод насторожиться. Её безусловная преданность секте вкупе с лживостью при невинном личике растревожили меня ещё в самый первый раз, когда я увидел Анну в образе спасительницы бедняков среди смрада, чешуи, слизи и рыбьей крови на рынке, – не том месте, где ожидаешь встретить ухоженную образованную женщину. – У нас по-прежнему благие намерения, и я не прошу вас работать волонтёром в этот раз. Я всего лишь прошу вас быть джентльменом. Она давит окурок в пепельнице, подносит мою ладонь к своей щеке и трется о неё, как кошка, не сводя с меня пронзительного взгляда. В угольных зрачках плавают крохотные свечные огоньки. Вдохновенно-влажный блеск глаз, привлекательное лицо и горячая страсть к благотворительности не в первый раз подготавливают почву для всхода причудливых плодов в помрачённом саду моего сознания. Я не отнимаю руки.– Я заплачу.– Оставьте себе.– Когда вы злитесь, Чарли, вы становитесь похожи на быка, сражающегося на корриде, свирепого, но беспомощного. Вы просто прелесть.Её умение отвешивать мучительные комплименты достойно восхищения.Анна улыбается и обхватывает губами мой большой палец, я шумно вздыхаю. Неторопливые непристойные движения гипнотизируют меня. Спиной я чувствую мазки чужих взглядов, а кожей – влажное тепло и невесомое прохладное дыхание. Всё моё честное нутро требует немедленно убраться отсюда, не заводить с этой женщиной никаких дел, тем более позволять ей подбираться так близко, чтобы моё уставшее от портовой вони обоняние дразнил пряный аромат духов, сливающийся с едва уловимым запахом женского пота, запахом тёплого животного, а не липкой рыбины. От него у меня в голове медленно раскручиваются винтики. Я разглядываю нежную линию шеи, обрамлённую мягким глянцевым мехом. Мне нравятся красивые губы, а её рот цвета бледной розы хоть и не изуродован, что только добавило бы ему большего очарования, всё же идеален по пропорциям и будто создан для долгих вдумчивых ласк и эстетического любования. Кавендиш, небось, был без ума от её поцелуев. А уж от рыбоголовых поклонников у Анны, наверно, отбоя нет. Я не вправе судить её личную жизнь, но всё же надо быть человеком определённого склада, чтобы спать с селёдкой. Что, интересно, сталось с её благословенным ребёнком? Кто его нянчит, пока мамочка болтается по предпортовым барам? С чего вообще меня беспокоит судьба её дитя? Я тону в тёмной бархатной воде.В этом безжалостном отчуждённом городе среди больных от кошмаров людей, тайных обществ, воющих монстров, скрытых посланий и параллельных реальностей моё сердце с бумажной лёгкостью размягчается от редкого внимания, отчего я намного острее, чем в прошлой жизни в Бостоне, испытываю признательность за любое чувственное касание. Эта благодарность настолько унизительна в своей искренности, что я не готов смириться с её существованием.– Хватит, – меня не волнует, насколько жёстко прозвучат мои слова.Увы, вместо убедительной реплики из горла доносится жалкий всхлип, гораздо больше похожий на мольбу продолжать, чем на решительный отказ. Анна смешно морщит нос и выглядит очень довольной. Этот раунд я проиграл. – Если это то, чего вы желаете, Чарли, – она притворно легко сдаётся и кладёт мою кисть, словно потерявшую значение вещь, рядом со стаканом виски. – Раз вы такой очаровательный упрямец, мы продолжим разговор позднее. Она берёт перчатки и сумочку и уходит так же, как появилась: кутаясь в ночные тени под надзором чужих взглядов, увлекаемая одной ей известным целями.Я через силу поднимаю правую руку, так долго висевшую безвольной плетью, и проверяю оружие в кобуре. Мои неприятности только начинаются.