1 часть (1/1)
Рыбак и Стась нашли в лесу, что почти сразу за полицейским участком, красивый и живописный, но крутой и опасный обрыв, покрытый высокими, зелеными травами и усыпанный разноцветьями мелких полевых цветов. Ветер мирно шумел в траве и дружелюбно шевелил головки скромных цветов. Внизу, под обрывом, слышался веселый плеск воды. Там текла темная, глубокая и спокойная, но таинственная река. Небо над рекой, обрывом и лесом было чистым и безмятежным. Никаких следов опасности. Ничто не предвещало беды. Разве кому-то может прийти в голову, что где-то под этим сверкающим, глубоким, синим и ледяным небом проливается солдатская, багровая и дымящаяся кровь?..Рыбак в белой рубахе и солдатских брюках подошел почти к самому краю обрыва и посмотрел вниз. Речной, быстрый и озорной ветер тепло поприветствовал солдата, точно нового друга, ласково растрепав на лбу отросшие волосы. Рыбак вдохнул полной грудью и задрал голову, устремив взгляд в небеса, и почудилось ему там, в милосердной синеве, что-то родное, что-то, что он знает с рождения.Голова у полицая закружилась. Рыбак закрыл глаза, приготовившись невесомо и покорно полететь вниз, в ледяные объятия темных, равнодушных речных волн. Но Стась не дал этому случиться. Прежде сторонившийся этого обрыва, полицай, уловив, как Рыбак едва заметно качнулся, бесстрашно шагнул к обрыву - вернее, к Рыбаку. Стась решительно и крепко обвил руками талию Рыбака и упал вместе с ним на спину - так тонкие, но удивительно крепкие и живучие стебли вьюна обвивают деревянные, сухие и теплые заборы деревенских домиков. Рыбак и Стась лежали вдвоем, в высокой траве, среди россыпи цветочного многоцветья, и терпкий, живой запах разнотравья дурманил их головы. Травы участливо скрыли их от всех посторонних глаз, которые могли помешать двум мужчинам наслаждаться теплом друг друга, но не от высокого неба, безучастно и холодно, но с безмолвным согласием и даже каким-то одобрением взирающего на них свысока. Горячая и твердая, прогретая летним солнцем, родная земля стала для них самой мягкой и раздольной постелью - почти, как кровать в родительском доме.Стась счастливо и легко улыбался в горячих объятиях Рыбака, пахнущих его пышущим жаром телом. Рыбак же, опьяненный каким-то непонятным, естественным счастьем, сонно уткнулся носом в златовласую макушку Стася и ненасытно водил крупными ладонями с широко растопыренными пальцами по раздавшейся в плечах, молодой спине полицая.Стась сел, подогнув под себя колени, и его голова, а затем и голова Рыбака, показались над беззлобно и умиротворенно покачивающейся поверхностью травяного озерца на обрыве. Рыбак снял со Стася его рубаху и, одурманенный своим естественным счастьем, прижался пылающей щекой к загорелой, блестящей от чистоты спине молодого парня, обнял его сзади, закрыл глаза, да так и замер, точно заснул. Весь остальной мир, кроме этого, ставшего милым его сердцу, обрыва с этим густым и прохладным лесом, этой тихой рекой и этим милосердным небом, сгорел для Рыбака в его огненном, испепеляющем счастье. "Это все природа, - вдруг зашевелились отчего-то совершенно ясные и отчетливые мысли в голове Рыбака, - Я одурманен ею. Я понимаю это. Но почему так беспокойно ощущаю, что мои чувства не укладываются в рамки этого ограниченного в своем значении слова?..""Эта природа... Нет ничего прекраснее, чем это единое небо над моей головой. Нет ничего лучше, чем эта молодая трава, которую я могу так легко и беззаботно пропустить через пальцы. Нет ничего приятнее, чем этот ласкающий слух плеск речных ленивых волн. Нет ничего мягче, чем прикосновение этого резвого летнего ветерка. Нет никого моложе и естественнее, чем этот красивый парень с пылким и жадным сердцем в груди..." Взаправду, разве может где-то под этим единым небом идти жестокая война, на фронтах которой человек убивает человека?..Лаская обнаженное и свежее, пахнущее таким же терпким, как молодая трава, потом, тело Стася, Рыбак вспоминал, с чего у них все начиналось. С первого же дня, как он вступил в полицию, то решил держаться Стася - не больно уж был он Рыбаку приятен, но поприятнее, чем все остальные... Стась и сам попервой приглядывал за Рыбаком, а там уж и подружились, да так, что и водой их уже было не разлить. Рыбак и не надеялся обрести в полиции такого друга - тем более, полицая, предателя Родины. Но, вопреки всему, Стась с Рыбаком сошлись - даже разные характеры (Рыбак был спокойным и рассудительным, даже замкнутым иногда, Стась же переменчивым, точно ветер, который дует то в одну сторону, то в другую: то вспыльчивый и злой, бросающийся во все крайности, то всепрощающий и милосердный, готовый пожалеть и посочувствовать любому, а если не прогадать момент, то и помощи от него можно дождаться!) были их дружбе не помеха. Стась не отходил от Рыбака, Рыбак же никогда не бросал Стася - все время они были вместе, нельзя было увидеть кого-то еще в их обществе...Рыбак и Стась лежали, примяв траву, обнаженные, разгоряченные и восстанавливающие дыхание после любви. Стась лежал на спине, уставившись в головокружительно высокий небосвод, одна рука за головой, другая - на животе, ноги скрещены. Рыбак же лежал на боку, приподнявшись на локте, и с нежностью глядел в загорелое и веснушчатое лицо с голубыми, точно небеса, в которых застряли мелкие, но колючие льдинки, глазами и мужественным, квадратным подбородком.- Если бы ты поехал в Германию, то немцы сочли бы тебя за своего: уж больно личико у тебя арийское, - заметил Рыбак с открытой улыбкой. Стась заглянул Рыбаку в глаза и улыбнулся своими малиновыми, мягкими губами. Рыбак заметил пробивающиеся над его верхней губой светлые усики, и сердце его сжалось от непостижимого, но приятного чувства. Разве кому-нибудь понадобится выяснять природу странных, но, в то же время, безумно нежных чувств?.. Рыбак и не собирался. Он был счастлив, и его более не заботило, почему.- Что касается немцев, то... Хочешь услышать одну историю? Рыбак хотел.- Что ж, слушай, - начал Стась и положил обе ладони на живот, - Однажды, то того, как ты вступил в полицию, нам нанес визит один немец. Внешность его была непреодолимо далека от арийского идеала. Если бы я заранее не знал, что он немец, то, несомненно, принял бы его за еврея. Кроме того, что он выглядел как еврей, он был еще и чрезвычайно хорош собою. Тогда ему было, я думаю, около сорока, и когда он улыбался, то его левый глаз, будто сам по себе, щурился сильнее, чем правый. Вообще, у него была очень ласковая улыбка, точно он был рад каждому, кто мог видеть его улыбку. Он мне понравился. Но навещал он, разумеется, не меня, а начальника нашего, спрашивал с него какие-то сведения, документы. Как раз тогда, когда этот немец был в кабинете Портнова, начальник вызвал и меня из-за какой-то - сейчас я уже не помню - мелочи, и, уладив все, я уже собрался выйти за дверь, но немец попросил меня остаться. Я аж обалдел! У того немца было весьма невысокое звание, но весь его вид внушал мне какое-то уважение и почтение. У него были жиденькие волосенки и светлый пушок на лбу. Он, несмотря на вежливые возражения Портнова, предложил мне сесть на стул напротив. Я сел. Я не помню, о чем он со мной говорил, потому что его красота пленила меня, в голове у меня все смешалось... Однако закончился тот разговор тем, что он предложил мне поехать с ним в Германию - разумеется, не в тот же день. Он наказал мне основательно взяться за немецкий. И только потом, когда я согласился поехать с ним и пообещал подучить немецкий, он укатил обратно. Я никогда не любил учиться, науки были не для меня, а я - не для них, но, вдохновленный обещанной поездкой, я изучал немецкий с невероятным для меня рвением и усердием. Я дни и ночи корпел над учебниками, достал всех в полиции, и мне удалось кое-чего достичь. Немец теперь приезжал раз в неделю и справлялся о том, как у меня успехи с языком. Он лично проверял меня: в распахнутом черном кожаном пальто почти до пят, немец садился на стул напротив моего стола, открывал учебник, тыкал в него пальцем и просил, скажем, поговорить о чем-нибудь на немецком. Я радовал его, и он каждый раз хвалил меня. Что же обо мне, то, нет смысла скрывать, я с каждой новой встречей все больше влюблялся в него. В какой-то я миг я переступил установленную мной же самим черту: я поцеловал его. Совершенно безгрешно дотронулся своими губами до его губ. По его отклику на мой поцелуй я понял, что он позволил мне его поцеловать: он не оттолкнул меня, но после, когда я посмотрел ему в лицо, он мягко улыбнулся, как всегда, и сказал что-то в духе: между нами не должно быть ничего такого, однако то, что ты сейчас поцеловал меня, не отменяет моего предложения - я все еще хочу забрать тебя с собой в Берлин.- Но ты так с ним и не уехал?- Нет, - вздохнул Стась.- Почему?- Он пропал. И все закончилось. Я не знаю, где он сейчас, что с ним. Одно знаю точно: он жив и до сих пор занимается еврейским вопросом. - Отчего ты так уверен?- Отчего? - Стась издал смешок, - ты разве не знаешь, что служба Гитлеру чем-то напоминает пожизненный найм? Если фюрер назначил тебя туда-то делать то-то, то ты не можешь пойти против его воли и сменить место службы. - Понятно, - заключил Рыбак и лег на спину, прислонился плечом к плечу Стася.Помолчали.- Как звали того немца? - спросил Рыбак. - Адольф Эйхман.22. 01. 19 – 23. 01. 19