47 (1/1)

После такой беды, случившейся с товарищем, ?орлы? дрались еще ожесточеннее. Десяток самых старших бойцов даже преодолел одну из стен временного лагеря джелали. Правда, вскоре янычарам пришлось отступить – но они знали, мятежники немало попотеют, снова укрепляя оборону. Эта небольшая победа многих подбодрила, и штурм продолжился, еще яростнее, чем прежде.Несколько дней Заганос не выходил из лазарета. Даже еду и питье ему приносили туда, и, в спешке подкрепившись, он продолжал осматривать раненных, вскрывать гнойники, иссекать омертвевшие ткани, делать перевязки. Больше всего он волновался из-за того, что у Ибрагима , раны начали гноиться, не проходил жар, и никакие средства не помогали. Когда-то мощный мужчина на глазах превращался в исхудавшего, иссохшего старика, бледную тень прежнего себя.?Что я сделал не так? В чем ошибся?? - упрекал себя Заганос, обрабатывая раны. В один день Якуб, увидев, что он почти не выходит из лазарета и даже у общего котла не появляется, подошел и сказал:- Послушай, Заганос, пора тебе и о себе подумать. Ибрагима ты уже не спасешь.- Я должен! Какой тогда из меня лекарь?..- Лекари тоже не всё могут. А Ибрагима слишком поздно принесли на стол. Гниль уже успела отравить кровь. Я не раз такое видел, - глухо, едва слышно, произнес Якуб. – Поверь, мне самому, как подумаю, что такой хороший человек пропадает, хочется пойти и всю эту шваль порубить, как капусту. Да только что поделаешь!Умом Заганос понимал – Якуб скорее всего прав. На войне так случалось часто - сколько людей погибли просто из-за того, что их не успели вовремя доставить в лазарет… и бессильны были даже самые лучшие врачи. Но, когда такая беда настигала чужих, это не отзывалось такой болью, как теперь, когда умирал товарищ, с которым было пройдено столько дорог.И Заганос не сдавался, раз за разом обрабатывал раны… но Ибрагиму не становилось легче, он метался в жару, бредил, едва слышным шепотом умолял:- Ясемин… доченька… нельзя мне ее оставлять…*Изматывающая жара неожиданно сменилась проливным дождем. В обоих лагерях наступило затишье. Капли барабанили по ткани шатров, по крышам навесов и временных построек.В очередной раз обойдя раненных, Заганос сел в своем углу, чтобы чуть-чуть отдохнуть. Голова кружилась, виски будто сдавливал железный обруч. Несколько мгновений покоя неожиданно растянулись надолго – Заганос проснулся, услышав голоса помощников, собирающихся к котлу, а это значило, что близился вечер. Эта мысль обожгла, словно резкий удар. ?Как только быстро время пролетело! А я столько еще не успел…?.Заганос поспешил к раненным, и увидел, что Батур и Якуб перекладывают Ибрагима на носилки.- Постойте! Что вы делаете?!.. – вместо крика из горла вырвался сдавленный хрип.- Эх, а что делать-то? Ибрагим теперь уже в райских садах. Отмучился, бедняга, - глухо ответил Батур. – Успеть бы его похоронить, пока снова дождь не начался.- Что?! Он умирал, а вы ничего не сделали?! Почему никто меня не позвал, может, я бы…- вскрикнул Заганос, в бессильной ярости сжимая кулаки.К нему подошел Коркут, опустил ладонь ему на плечо.- Тише, птичка. Так это… Ибрагиму сегодня легче стало. Мы с парнями рядом с ним посидели. Он поел немного, улыбался даже… прошлое вспоминал, шутил. Мы уже даже понадеялись, выкарабкается. Но потом он попросил, чтобы кто-нибудь отдал тебе кольцо и амулет и напомнил про обещание… а потом заснул. Вот и всё. - Не может быть!..Заганос стоял на месте, глядя, как исчезают из виду мужчины, уносящие тело товарища. И не верил в то, что потерял старшего друга. Спокойствие и уверенность Ибрагима столько лет придавали сил всем ?орлам?. Услышав неторопливое: ?Ну что вы суетитесь, сейчас я докурю и гляну…?, главные буяны орты прекращали спорить и спешить. А теперь казалось, будто незыблемая опора их жизни рухнула.- Шш. Лучше иди в палатку и ложись спать, не то сам скоро с ног свалишься. – Коркут так и остался рядом с Заганосом, чуть придерживая его за плечо, словно опасался, что Заганос бросится вслед за Ибрагимом.Заганос почему-то кивнул, хотя ему хотелось кричать, не хотелось верить и понимать то, что сейчас происходило. Но он послушно вышел на улицу… После духоты и вони лазарета свежий воздух и запах дождя ударил в голову, как глоток крепкого вина. Заганос с трудом дошел до палатки, лег и снова провалился в сон. Ему отчаянно не хотелось что-то чувствовать и переживать, не хотелось жить в этом мире, где каждый день приносит новые потери. …Миновали дожди, и штурм продолжился снова. Заганос не помнил почти ничего из того, что произошло в эти дни. Из мыслей не шла смерть Ибрагима, кольцо и амулет на тонкой цепочке будто обжигали. Как смириться с этим, как жить с чувством вины за то, что оказался бессилен, не смог спасти?..Жить становилось невыносимо. Каждый день Загонос снова и снова спрашивал себя: ?Зачем, для чего всё это – воевать на родной земле, с людьми той же веры, видеть, как гибнут друзья и знать, что ничего не изменится??Никогда. Ничего. Не изменится.…После очередного дня в лазарете, глядя на то, как секбаны уносили тело парня, который умер от боли, прежде чем ему успели помочь, Заганос вдруг с холодным равнодушием подумал: хватит. Он не может спасти всех… люди умирают, хоть он делает всё, чему его учили, всё, что может. Ночью, когда все уже заснули, он открыл второе дно своего сундучка со снадобьями и достал пузырек с венецианским ядом. Поблескивало стекло в мутном свете огарка свечи, темная жидкость притягивала взгляд.Вот оно, избавление. Легкая смерть, которую люди примут за сердечный приступ.Заганос улыбнулся, открыл флакон и уже готов был выпить, но к нему приблизился Коркут.- Птичка, ты что, снова тут ночуешь? Сколько уже говорить тебе, иди в палатку, ты же здесь себя угробишь. Стой… что это у тебя за штука?- Н-ничего. Лекарство, - Заганос закрыл флакон и сжал в руке.Коркут стоял, напряженно присматриваясь к нему, будто зверь, чующий опасность, но не умеющий объяснить словами, отчего так насторожился.- Не верится мне что-то. А глянь-ка на меня. - И что ты думал увидеть? – обернувшись, Заганос криво усмехнулся. – Сам понимаешь, денек у меня выдался жаркий, вряд ли у меня парадный вид.В мыслях билось: ?да уходи же, уходи скорее, что ты на меня так смотришь?!?. По телу пробежала предательская дрожь.- Неет… не только в том дело, - Коркут нахмурился. – Отдай-ка мне эту болтушку. О ч?м мислиш? То н? ?сть добре. [1]Коркут сжал его ладонь своей, и Заганос, пораженный даже не сопротивлялся, когда он разжал его пальцы, сжимающие яд. Только вздрогнул еще сильнее, услышав родную речь, пусть и звучащую как-то странно. Этого он не ждал. Они учились и служили вместе, и никогда, за столько лет, Коркут ни разу даже не обмолвился о своем прошлом, никто из приятелей не знал, какой язык нему родной. Коркут еще несколько секунд смотрел на Заганоса, потом шагнул назад и сел в углу. Заганос повинуясь неясному внутреннему чувство устроился рядом с ним, спросил на русинском:- Ты знаешь по-нашему?! Неужели и ты…- Нет, не русин, - Коркут покачал головой. – Из Польши я. Но у нас в селе и с Украйны много народу было. Да то пустое. Что было, то прошло. Не о том я хотел сказать… вот, как тебя пробирает, - он коснулся ладонью лба Заганоса, - а жара нет. И лекарство с таким видом не пьют.Он говорил, мешая русинские и польские слова, с трудом, будто припоминая полузабытый язык. - А если и так?! Что тебе до того? Ты не поймешь… - с внезапной злостью прошипел Заганос. – Что тебе нужно? Всё равно… если б я погиб, на следующий день меня никто бы и не вспомнил.- Не смей и думать так, - Коркут с силой сжал его ладонь в своей. – Для того ли твой приемный отец и наши учителя тебя так растили, чтобы ты закончил жизнь в здешних канавах? А Демир?.. Ему там, на небе, было бы больно видеть, что ты…- Нет! Как ты можешь говорить о Демире?.. ты… ты ничего не знаешь…- Знаю. Вы любили друг друга, - спокойно, без тени осуждения, сказал Коркут.Заганос поднял голову. По телу будто пробежала ледяная волна, мгновенно сменившаяся жаром. ?Как он мог узнать?.. мы ведь скрывались, мы были так осторожны…?.- Но… откуда ты узнал?Коркут вздохнул.- Удивляюсь, почему другие ничего не подозревали, всё ведь было ясно… нет, разве что Айяс, эта хитрая крыса, просек, что к чему. Он украл кулон, который Демир тебе подарил, помнишь? Наверное, он рассказал бы кому-то из старших…- Помню. Ты ему тогда показал! – Заганос усмехнулся.Сейчас детское воспоминание о поступке Коркута словно свеча рассеяло тоскливый мрак в его душе, вернуло на секунду давно позабытую радость, которое всегда дарило Заганосу присутствие Демира.- И в ту последнюю ночь в нашей орте… я тогда не спал… слышал, как вы говорили…- И промолчал… почему?И хотя теперь ничего, что мог рассказать Коркут, не имело значения, от мысли о его знании становилось страшно. Выходит, столько лет их с Демиром секрет знали, и они оба были так близки к гибели?!- Слишком мало людей любят друг друга по-настоящему, - Коркут зажмурился, потер лоб ладонью. – А если любят, нельзя их выдавать. Просто нельзя. Это не в вере дело, нет… просто я так думаю… вот что, птичка… даже не думай про яд… я никому не скажу, клянусь!..Заганос глухо прошептал:- Не могу. - Ты всё сможешь. Вспомни, как ты пришел в орту огланов, такой нарядный, такой похожий на домашнего ребенка, любимчика всей семьи. Настоящий паныч! Как тебе все завидовали, дразнили, нападали, а ты не сдавался. А как ты здесь, у ?орлов?, всем показал, чего ты стоишь… - напомнил Коркут. - То давно было. Так давно, что казалось, будто счастливые дни приснились, или произошли с кем-то другим. Сейчас Заганос помнил лишь то, что ему не удавалось. Людей, которым не смог или не успел помочь. То, с каким презрением Сунуллах-эфенди отозвался о его способе лечить душевные болезни…- Не сдавайся, ну что же ты, в самом деле… я всегда знал, что ты сможешь, и сам держался, даже когда совсем паршиво было. Сейчас я думаю, какими глупыми мальчишками мы были… я тогда, в детстве, вбил себе в голову, что ты такой, как паныч в моей родной деревне, лез с кулаками, а когда понял, как ошибся, было уже поздно. Коркут глубоко вдохнул и выдохнул. Слова эти явно дались ему с трудом.Еще долго они просто сидели рядом и молчали, а когда вернулись в палатку, Заганос вспомнил, что флакон с ядом остался у Коркута… но это было уже не важно.КОММЕНТАРИИ:[1] Что ты себе надумал? Нехорошо это. (польск.).