Янтарь 02.01.2021 (1/1)

Ворин сидит — не на троне, но на золоченых носилках — и по обе руки его стоят ординаторы в золоте и в серебре. Ничего не меняется ни на Вварденфелле, ни в Дешаане — Ворин не идет, не касается стопами земли и не произносит ни звука. Просто сидит и смотрит, безмолвный и недвижимый, точно скованный янтарем. Ворин и сам янтарь: сияющий, твердо-хрупкий — и мертвый тысячи лет.Такие почести не положены канонику и не положены лишенному Дома, будь он хоть трижды герой, но они положены хортатору. Или все думают, что положены.На него надевают корону, созданную по древним фрескам. Она тяжела — двемерское золото, эбонит и стекло сплелись в ней, равно подобные языкам пламени, лучам черного солнца и ребрам священных птиц. Во всем этом нет значения — и не было никогда, потому что все те, кто по-настоящему _ помнят _ — мертвы или равнодушны.Все прочие просто желают на кого-то — на что-то — молиться.Ворин помнит, что настоящая корона была из кожи, костей, перьев и тонкого обсидиана: нордские жилы скрепляли, смиряли друг с другом перья индорильских крыланов и обсидиан Вварднфелла, а мелкие ребра вечно путались в отрощенных после войны волосах... Корона была легка и вплеталась в волосы, она была символом власти — и знаком надежды. И сам он был солнцем в зените, черным огнем, первой кровавой каплей, красящей небо.Ворин сидит, и спина его пряма, а сам он недвижим, как черные воды Обливиона, разлитые под не-ребрами. Его лицо и руки выкрашены позолотой, его волосы заплетены на индорильский манер и украшены заколкой из янтаря и чистого золота — его любимая костяная, вырезанная им из собственных ребер, давно не покидает тайника. Кость, пусть резная, выглядит _просто_ — данмеры слишком привыкли к “божественному” сиянию и дешевому блеску, чтобы увидеть, почувствовать, осознать истинно-велотийскую красоту.Он помнит, что прежде красил поседевшие еще в юности волосы в рыжий и белый, что никогда не мог отрастить их ниже лопаток — и что лишь спустя годы смог позволить себе скреплять прическу не грязными смолами шалка, но лучшим дреугским муском. И помнит, как бесился Аландро, что не может высветлить свою вварденфелльскую черноту и перекрасить в индорильский рыжий — и стать к хортатору еще хоть немного ближе...Ворин почти всегда молчит, говорит лишь взглядом и жестами: никто не достоин подлинного внимания хортатора. При живых богах все было иначе, но Ворин — не бог и никогда им не был. Он — хортатор, вещь в себе, точка, в которой пересекаются многие струны мира. Взгляда хортатора достаточно, чтобы карать и миловать, его слова достаточно, чтобы направить народ по новым дорогам…Ворин Телас — каноник благословенного трижды Храма, и он знает, как сказать и как промолчать. Но от него ждут не слов любви или слов утешения — от него ждут решения всех проблем и чуда, рожденного щелчком пальцев.Альмсиви отошли от мира, Благие Даэдра немы и все еще замещены, Храм расколот, а весь Тамриэль жаждет данмерской крови — чтобы выжить, велоти должны верить во что-то — в кого-то — другого. В кого-то нового — или очень хорошо забытого старого.Им не нужен Ворин Телас, каноник, нереварин и бродяга с ногами в пыли — им нужен Неревар, хортатор и милосердный спаситель, равно далекий от смертности и того, кем он был на самом деле.Им нужен символ, вырезанный в янтаре и темном дереве, в двемерской позолоте и вварденфелльском эбене, недвижимый и безмолвный, как черные воды…Им нужен символ, который просто любить — и который разрешит все проблемы щелчком золоченых пальцев.Это слишком много для Ворина — и это не то, для чего существует хортатор.Неревар Индорил — и все до него — тот, кто ведет велоти по хребтам врагов, и одет он не в шелк и янтарь, но в кости и снятую наживо кожу, выкрашен не золотом, но хной и кровью.Хортатор всегда впереди, но по его следам идут тысячи тысяч, до тех пор, пока не научатся писать историю сами — пока хортатор не растворится в звездной пыли и каплях крови из его лишенной сердца груди.Ворин Телас — хортатор, надевший старую кожу на новое тело, и первые его следы давно утеряны в потоке Реки Снов, а новые не могут быть оставлены, потому что те-его ноги были съедены, а нынешние не касаются земли.Ворин Телас уже не мер, не каноник, не осколок души Неревара — золоченая костная пыль, символ, который просто любить и который бросят в огонь, когда он утратит хоть каплю блеска.Ворин Телас одет в шелка и парчу, в золото и эбен, янтарь и стекло, и эти одежды — не по нему, не на него-настоящего, но на идеал, которого не существует — тянут его к земле, приковывают цепями к ложному долгу и ложному значению…Он хортатор и чувствует, как рождается новая эра — эра, в которой ни ему, ни Первому Совету не будет места. Янтарь пойдет трещиной, позолота стечет мутной водой, корона и ритуальные вещи пройдут сквозь его плоть и кости, пока не коснутся самого сердца земли…Ворин сидит, и по обе руки от него стоят ординаторы в золоте и серебре. На его голове корона из двемерита, эбена и стекла, сплетенных как пламя, лучи черного солнца и обнаженные кости. В его волосах, заплетенных на индорильский манер, заколка из янтаря и чистого золота.Ворин молчит, и глаза его — кроваво-красный и эбеново-черный, глаза Велота, глаза Шармата — всегда полуприкрыты.Руки его и лицо выкрашены золотом — но лучше бы пеплом и кровью.Он стал символом, который просто любить — и который бросят в огонь, как только он утратит хоть каплю блеска.Ворин чувствует дым и жар этого огня.Он готов спрыгнуть с носилок в самое сердце пламенной бездны.Он хочет почувствовать ступнями землю.