6 (1/1)
Золотой город поражает - но и поражать можно по-разному; не всегда в хорошем смысле.
Например, это точно не блаженное благоговение, какое охватывает у алтаря, - вид золотых гор, беспечно сваленных под ногами, венчает разве что с бесконечной тревогой, но вовсе не способствует освобождению от мирского и лёгкости мыслей. Тулио вообще не помнит, каково это испытывать (он, наверное, никогда не был на это способен) - и беспомощно садиться на ступени, потому что ноги тебя не держат, нечаянно собирать в уроненную на колени шляпу несколько монет от проходящих мимо прихожан, такой несчастный и беспомощный у тебя становится вид. А всё же картина незнакомого, совершенно иного мира мимо него не промахивается - не ножом в живот, конечно, не так остро, а вот кулаком под дых... когда изнутри выбивает весь воздух вернее, чем пробку из шампанского; когда сильнее обычного ощущаешь плечевые суставы там, где они всегда и были, просто ты об этом не помнил. Тулио старался не ввязываться в уличные драки, но и это чувство испытать ему довелось.
И теперь - с новой силой.
С новым смыслом: моргнёшь, и ты труп. Оступишься - не подымут, ошибёшься - не выдержишь, не увидишь новый рассвет, пусть даже обычно ты его так и так просыпаешь. Мигель между его неудобнейшим образом разведённых ног ёрзает, возвращая Тулио чувство действительности с железистым привкусом от прикушенной внутренней стороны щеки. Кто бы подумал, что они досюда доберутся? Это кажется просто невероятным - да что там, их же точно не должно здесь быть.
Альтиво тоже как будто немного шатает - по незнакомым камням и площадям шаг у него более тряский, так что Тулио невольно вцепляется в широкие плечи, затянутые красной тканью, в поисках опоры и, возможно, доказательства, что он не спит. Честное слово, стоило бы быть заведомо благодарным этому месту и его колдовской, незнакомой, жутковатой красе - в любых других обстоятельствах столь откровенная поза привела бы к неуместным последствиям, хотя можно было бы уже и привыкнуть... Они так же тащились сквозь казавшиеся бесконечными джунгли - сонные, больные или взбудораженные, шедшие к цели, потому что им больше ничего не оставалось, и растерявшиеся, найдя её.
Окружившие двоих воины, спору нет, выглядят довольно внушительно - тут невольно начнёшь опасаться за свою шкуру, которая в любой момент может быть вспорота острым копьём, и все невысказанные вещи, скинутые в неё, словно в огромный вонючий мешок отвратительной выделки, тогда вывалятся наружу с оглушительным треском. Но Мигеля это не оправдывает - сложно было придумать момент менее подходящий для того, чтобы покоситься за спину и негромко, напряжённо начать:
- Тулио, я давно хотел сказать... - Тулио делает ему отчаянные знаки глазами: не здесь и не сейчас, что бы тебя ни тянуло мне открыть, какую бы грязную истину ты ни... Глупо, конечно, думать, что он и сам не догадывается - думать так очень в духе Мигеля; пока ничто не было произнесено вслух, позволительно отводить глаза и не догадываться, вот чем это удобно. Пальцы переплетаются - неровно обгрызенные ногти впиваются в нежную кожу у костяшек. Может, и не понятно, к чему это, и Тулио чувствует себя негодяем, пнувшим щенка, но своего добивается. Отчасти. - Я всегда тобой восхищался, - говорит ему Мигель и больше уже не оборачивается - смотрит так прямо, словно шея занемела.Её натянутая линия твёрже виднеющегося вдали горного хребта.
Тулио, так-то, тоже выбирает отвратительно неверное время, чтобы подумать: отвёл бы я пальцами неровно обкорнанное золото, коснулся бы выступающих жил, намечая место, которое поразил бы... Поразить ведь можно по-разному.
- А я - тобой.
Это не то чтобы неправда: кое в чём Мигелю нельзя не завидовать. Подумать только, ему ведь правда всё одно. Без такого отношения к жизни в их деле далеко не зайдёшь, безусловно, но Тулио щупает своё сердце в собственном же заскорузлом горле - и не может понять, как его нахальное притворство ещё не было раскрыто. Он ведь только делает вид, что ему всё равно. Что он совсем ничего не боится (ни кары небес, ни костра инквизиции, ни копей с блестящими ядом наконечниками) и совсем ничего не чувствует - даже того, какие мягкие, тёплые у Мигеля пальцы, как это восхитительно - держать его за руку, держаться с ним бок о бок, не быть единственным, кого не пощадят в случае провала.