Эпилог (1/1)

Короткий, полный вздох. Рука шарит под покрывалом, шелкоблеск уже давно не холодит, он греет, как и тело, что под ним лежит на её животе. Возможно, она уже беременна вторым, точно не знает, но чуйка осела приятной тяжестью. Шуха в спальне нет. Сегодня он спит в другом месте, под присмотром женщин, а пока сын Цзиро пожелал остаться с так называемой женой один, чтобы научить её, как правильно принадлежать. Но Ангва, верно, науке плохо поддавалась.—?Ты либо глупая, либо ведьма,?— пробормотал он ей в кожу, заставляя женщину откинуть голову и засмеяться. —?А может, и всё сразу.Все шутки беззлобные, все прикосновения давно изучены, но оттого не нравятся меньше ни ему, ни ей. Забавно, но женщины с других планет не стали навещать его в большой спальне: раз было и второй, но Ангва после в постель с ним не легла. И Цавок-Ла решил не доводить до крайности. В конце концов, не так уж ему и хотелось…Спать вместе?— особая привилегия для них обоих. Им жарко, от любовных ласк всё кажется зноем, хотя минуло три месяца, стояла холодная осень. Снаружи дождь окроплял горы, грозой разверзся над ущельем. Вдали погромыхивало, изредка небо и обнажённая ведьма, как и когда-то легко седлая мужчину, озарялись вспышками молний.Что было за эти короткие месяцы?..Молчание. Ночные короткие встречи. Холод, вытравливающий из легких воздух. Задыхаясь, она ложилась в постель, не принятая здесь никем и спасающая своего сына. Мальчика, который нужен был как батарейка и не больше. Смешного бутуза, который сопел, кряхтел, пыхтел, пытался держать головку, колотил ручкам и ножками, сосал грудь и с писком ложился и на отцовскую тоже. Холод уходил… когда была поддержка, а чужая рука с силой притискивала к себе Ангву сзади и она засыпала, чувствуя, вот так неуклюже, что не одна.И уходил, когда Цавок-Ла медленно и осторожно брал ребёнка из колыбели, зыбкой и покачивающейся, и опускал его на плотную серую кожу, ложась сам на спину и с забавной ухмылкой наблюдая за тем, как малец дергается голым тельцем и уже радуется при виде отца.Холод почти ушёл. Он не ушел бы до конца никогда, остался бы царапающей лапой в глубине сознания, но его выколачивали, выцеловывали, убирали, стирали и заставляли забыть?— хотя бы пока Ангва проваливалась в сон в теплых руках, умащивая голову на сером плече.До того недолго оставалось. Оба уже сделали что хотели, оба устало смотрели друг на друга, зевая. Два молодых родителя, довольных уже тем, что нынче им можно будет выспаться.—?Возможно, это ненадолго,?— объявила ведьма. Цавок-Ла медленно закатил глаза, цокнув языком. Большая ладонь легла ей на живот, вторая?— обхватила поясницу.—?Намёками мне говорить не надо. Не пугай. Пуган уже,?— усмехнулся он.—?Да я и не намеревалась,?— с такой же точно усмешкой сказала Ангва. —?Но так самоуве…Короткий щелчок. Свист. Громыханье грома. Гроза прямо над Домом Шикаройя: Цавок моргнул?— а в следующий момент подхватил тело, пронзённое вибрострелой, на руки и вскочил, не боясь, что стрелять продолжат.—?АНГВА.Не криком, а просто громко и тревожно, голосом, выдавшим с головой, рыкнул он. Сердце было у ведьмы одно, и в него целились метко. Она ничего не успела сказать или выдавить больше?— только перевела на него гаснущий взгляд и застыла навсегда.Снаружи вспыхнули два бластерных выстрела. Короткий свист стрелы не увенчался попаданием в цель, раз не сопровождён был ни вскриком, ни рыком. Но стрелявший и так убил кого хотел.—?Проклятье.Цавок-Ла медленно отложил тело в сторону, встал. Тупой приказ одеться засверлил висок. Следующий был?— выйти наружу и взглянуть на всё. Конечно, убийцы нигде не было. Цавок-Ла оскалился в темноту, но не издал ни звука.Звуков, кажется, не было. Гроза вспышками освещала его лицо, дождь косыми струями падал на кожу, но не обжигал, хотя и был почти что льдом. Ему было далеко до того беспросветного мрака, который ядом пустили по венам. За три сарлачьих месяца он привязался к девке и мальцу. Здорово привязался…Саро, его брат, без спросу вбежал в спальню и остановился рядом с кроватью. Посмотрел оценивающе на стрелу, торчащую из ведьминской груди. Подумал и прикрыл нагое тело простынёй.—?Что будешь делать? —?только и спросил он, как всегда, по делу. Цавок-Ла мрачно посмотрел вперёд.***Хотелось закурить, вот он и затянулся. Дым он выдохнул из точёных дрогнувших ноздрей, зажав когтями сигарету, вновь примкнул к ней губами. Хорошо.Стрелявшую ведьму он вычислил быстро. Это было нетрудно.Он сразу узнал, где её дом. На краю деревни, по счастью самой деревни. И это было нетрудно.Цавок-Ла прислонился к высокой калитке и смотрел, как в крепкие стены и заколоченные окна пылающего ада, в который превратился простой амбар, бьются обгорелые тела ведьм, больших, молодых, малых и старых, он не ощутил ничего. Думал, будут облегчение и возмездие. Будет что-то, что воздастся ему за те минуты, когда он вынул стрелу из тёплого нежного тела и снова её обнял,потихоньку прижал к плечу. И за сожаление, что что-то упустил, когда не додумался прилететь сам, всё ещё все девять месяцев разлуки видя пляшущий меж гор зеленый огонёк.Он и сейчас танцевал в его зрачках, вился дымком, кружил и загорался, тлея во мгле.Ему на плечо опустилась широкая серая ладонь брата. Саро, понимающе выждав, спросил тихо, низко:—?Летим домой?..В руке у Цавока словно ещё скользила гладкая тёмная коса. Она была холодной каждую ночь, будто никак не могла согреться. Тело требовало, чтобы его обняли. Засыпала она не сразу, но сопела так, что спать нужно было приноровиться. Цавок-Ла докурил.Небрежно откинул сигарету в огонь, слыша гортанные вопли и захлебывающиеся крики. Но даже от этого гигантского костра, от вспыхнувшего как спичка дома ему не было хоть чуточку теплее. Холод Ангвы как проклятье передался и ему. Он сглотнул. Горечь не глоталась.—?Летим.Дом его брат Саро скоро покинет, но пока об этом никто не знает: он сбежит к ведьме Кайсине, не станет идти против сердца. Навсегда перестанет быть одним из Шикаройя. Скоро и в его руках, но ненадолго, окажется сын, алый, как закат на севере. Вот только Кайсина – не Ангва...Дома – север, тихая охота, клан. Дома дитя ждёт отца и никогда не дождётся матери. Дома?— память. И зелёный огонёк, всё пляшет и пляшет, всё манит, но приблизиться к себе не даёт.