XIII. Diabolus. (1/1)

Это, кажется, даже весело — не уметь без тебя дышать,Ждать тебя у прокуренной лестницы, жадно вслушиваясь в каждый шаг.Ты в меня, как иголка, врезалась, и больней оттого, что ты —Невозможно, топлёно-нежная, с наступлением темноты.Окончательно Хлоя заболевает к концу следующей недели, и не помогают ни горячий чай, ни маски, ни профилактические таблетки (две красные капсулы под язык во время обеда). Скрепя сердце она работает с утра до вечера — сначала со шмыгающим носом, а затем с лихорадочным румянцем на щеках. Середина зимы — страшное время года, это знают во всех больницах; не спасают даже работающие без устали хирурги и аптекари, раздающие таблетки от простуды направо и налево. Хлоя режет, шьет и зашивает, закидывается антибиотиками и оранжево-шипучим витамином C, литрами пьет кипящий кофе, но в пятницу утром все равно обнаруживает на градуснике тридцать восемь.Чейз недовольно поджимает губы — ее, никогда не болеющую, дергают со всех сторон сильнее, чем остальные блоки, и теперь из-за еще одного заболевшего медика ей придется вызывать подмогу.— Займись бумагами тогда, — бросает она Хлое. — И сиди дома, пока не выздоровеешь. Иначе положу тебя в инфекционку.Разморенная, с трудом соображающая Прайс кутается в огромный шарф-плед, влезает в две толстовки сразу и греется у маленького радиатора, одолженного у диагностов. Ее знобит — ледяные кончики пальцев резко контрастируют с горящими щеками, и она закидывается перкоцетом*, заботливо выписанным ей Уильямсом. Пришедшая на час раньше Колфилд сгибается под тяжестью бумаг: теперь аккуратные красно-синие папки ждут своего часа в кабинете кардиохирурга; и Макс, глядя на Хлою, не может удержаться:— Давайте я сама все это разберу.Прайс молча переводит на нее затуманенные температурой глаза с покрасневшими овалами вокруг них, с минуту думает и наконец говорит:— Давай. И принеси мне ведро ледяной воды. — Хотите помыть пол? — Макс непонимающе делает пометку в блокноте.— Нет, — отвечает Хлоя. — Хочу утопиться.Колфилд пытается улыбнуться, но, глядя на впалые щеки кардиохирурга с линейно-вычерченными скулами, чувствует желание отвезти Прайс домой.— Вы не можете уйти? Я могу Вас прикрыть. Скажу Чейз, что Вы на операции.— У кого? У гинеколога? — Хлоя закатывает глаза. — С ней такое не прокатит. Но мне нравится твоя мысль. — Она встает, опираясь ладонями о стол. — Пойду спать в ординаторскую, там есть свободная кушетка, я точно знаю.— Откуда?— Там Уильямс как-то спал. — Зевая, Прайс скидывает с себя белый халат. — Если что, скажи Чейз, что я на обходе в интенсивке. — А что, если...Дверь захлопывается прямо у студентки перед носом, и Макс раздраженно фыркает: похоже, Прайс не то что не воспринимает ее всерьез — она вообще ее никак не воспринимает.Колфилд знает: с чертового субботнего вечера прошло уже тринадцать дней, и слова, которые Прайс сказала ей за все это время, можно пересчитать по пальцам. Сегодняшний диалог, пожалуй, самый конструктивный: Хлоя хотя бы ответила на ее вопросы. Обычно Макс появлялась в ее кабинете с утра, получала листок с заданиями и убегала их выполнять, отчего к концу дня валилась с ног от усталости.Прескотта она больше не видит и почему-то думает, что к этому приложила руку Прайс. Нейтан все еще работает в реанимационном отделении, но, говорят, почти не ассистирует — только смотрит да записывает показания приборов.Колфилд — волком воющий раненый зверь, но она делает все, чтобы не говорить об этом миру; лишь ее движения становятся вымученными, острыми, четкими: больше не поправляет волосы, не перебирает пальцами бусины браслета, не вертит в руках длинный заточенный карандаш. Макс — ходячая стабильность, заземленный ток, ушедший разрядом в землю. Но она знает, как и Хлоя, наверное, тоже уже знает, как знает и Истер: это чувство, с каждым днем пускающее в ней корни все сильнее и сильнее, уже не пройдет. Макс не добавляет ?никогда? — она ненавидит это слово, — поэтому просто кивает себе самой: да, не пройдет.Она ловит мгновения с Прайс, собирает их и закупоривает в бутылку, носит в себе и лелеет, никому не показывая: Хлоя, пьющая кофе из бумажного стаканчика (Макс стыдится принести ей снова термокружку); Хлоя, наклонившаяся к ней, чтобы поправить халат; Хлоя, курящая в закоулке у служебного входа; Хлоя, долго сидевшая в машине, прежде чем поехать.Вся жизнь Макс делится на больницу и ее комнату. В больнице она живет, в комнате — пытается выжить. Но она все еще боится себе признаться, что Хлоя Прайс стала для ее внутреннего моря тайфуном, царственно-прекрасным в своей немой опасности.— Что насчет шторма? — спрашивает Макс у Джастина. — Ой, простите, я имела в виду, что насчет мисс Смит? Я была в ее палате, она сказала, что карта до сих пор у Вас...Уильямс — в теплом вязаном свитере с оленями, широких джинсах и лиловых кроксах — качает головой.— Макс, ты себя загонишь, — говорит он. — Пойдем выпьем чаю?Колфилд соглашается.Электрический чайник у Джастина в кабинете весело кипит, переливаясь всеми оттенками радуги, и Уильямс подает сидящей на кушетке Макс огромную кружку чая — сразу с тремя пакетиками. Студентка щедро сыпет четыре ложки сахара и с наслаждением делает глоток.Уильямс разглядывает ее голубыми глазами из-за очков-половинок и думает, что Колфилд похожа на мокрого воробья.— Ты много делаешь, — замечает Джастин, дуя на обожженные стеклом кружки пальцы. — Ради чего? Хочешь ?отлично? в листе практики?— Доктор Прайс никогда не поставит мне ?отлично?, — грустно улыбается Макс. — У нас с ней... некоторые разногласия.Уильямс прислоняется к столу и молчит; в голове у практикантки проносится мысль, что он и Хлоя неуловимо похожи. Прайс вообще имеет свойство оставлять частичку себя в предметах или людях; наверное, Макс просто теряется в одинаковых цветах глаз.Но вот взгляд у них совершенно разный: у Хлои — колючие талые льды, давящие и тяжелые; у Джастина — внимательные и понимающие, такие бывают у мудрых, познавших жизнь стариков.— То, что ты сделала, — медленно проговаривает мужчина, — ты хочешь об этом поговорить... не с ней?Макс кивает; и на миг в ее влажных глазах мелькает блестящая поверхность моря.— Вас там не было, — шепчет она. — Это было еще хуже, чем рассказывают. Это убивает меня. Я будто предала, а меня заочно простили, потому что ожидали подобного, но я-то знаю, что я сделала это не специально, — честно говорит она, и пальцы предательски вздрагивают. — Я просто глупая маленькая девочка. Вот и все.— Рад, что ты признаешь это. — Джастин делает глоток. — Смотри, самый большой шаг — признание вины за собственные поступки — уже сделан. Остался еще один — устранить все последствия. Или хотя бы свести их к минимуму.— Боюсь, с доктором Прайс это не прокатит. — Макс вздыхает. — Она со мной не разговаривает почти. Я даже не знаю, как выйти с ней на контакт. Хотя бы на какой-нибудь. Не притаскивать же ей апельсины домой?Джастин усмехается и вновь щелкает кнопкой чайника — мирное гудение электроники среди послеобеденной суеты всегда успокаивает его.— Знаешь, — серьезно говорит он, — не все последствия можно решить словами.В серых глазах Макс впервые за две недели загорается надежда.* * *Когда Макс выходит от Джастина, то направляется прямиком в ординаторскую. Хлоя действительно спит там — синие волосы разметались по подушке, на щеках болезненный румянец, грудь тяжело вздымается и опускается, она хрипит, и Макс думает, что, наверное, горло у медика уже почти мертво.Макс ставит огромный поднос с лекарствами на стол, рассортировывает их по пластиковым контейнерам и бросает пару шипучих таблеток в высокий стакан с водой.А потом садится около Хлои на колени и, стараясь не дышать, прикладывает тыльную сторону ладони к обжигающему лбу.Хлоя пахнет синтетическим цитрусом, хлоркой и сигаретами, и Макс теряется в этом запахе — на миг ей кажется, что все снова хорошо, и сердце в груди радостно сжимается.Над больницей сгущаются сумерки, и тихий треск старых люминесцентных ламп умиротворяюще действует на Колфилд. Поэтому она кладет голову на руки и, клятвенно обещая себе поспать всего пять минуточек, закрывает глаза на пару часов.Хлоя просыпается первой, и ее горло сразу взрывается сухой болью; Макс сразу же подскакивает рядом, протирая кулачками сонные глаза.— Колфилд? — выхрипывает Прайс. — Какой сейчас век?— Восемь, доктор. — Макс находит в себе силы улыбнуться. — Пора принимать лекарства.— Ну мам! — Хлоя жмурится, но дикий, иссушенный кашель мешает комичности этой ситуации.Студентка приносит ей горсть таблеток и растворенный в стакане аспирин, и Прайс выпивает их залпом, даже ничего не спрашивая.— А если бы я хотела Вас отравить? — Ты уже отравила мою жизнь, — закатывает глаза Прайс. — Хуже просто некуда. Макс поджимает губы от боли, кольнувшей ребра, но проглатывает — заслужила, знает.Сколько нужно еще боли, чтобы получить прощение?— Колфилд, не надо. — Хлоя будто слышит ее мысли. — Перестань все это делать. Защищать меня перед Прескоттом. Таскать таблетки. Выполнять мою работу. Мне это не нужно.Макс чувствует, как ее щеки заливаются румянцем стыда.— А что Вам нужно? — спрашивает она, и голос срывается. — Что Вы хотите? Что я должна сделать, чтобы Вы поняли, что я действительно раскаиваюсь?Прайс с трудом поднимается с кушетки и медленно-медленно, словно в замедленной съемке, идет к выходу, шаркая подошвами по линолеуму.— Мне ничего не нужно, — отвечает кардиохирург уже в дверях. — Спасибо за таблетки.— Вы не можете закрывать передо мной дверь каждый раз, когда я пытаюсь что-то Вам сказать! — Макс подлетает к двери.— О, нет, Колфилд, — ухмыляется Хлоя. — Я могу.Дверь захлопывается.* * *В субботу Колфилд громко заявляет о себе всему общежитию, впервые за последние две недели появившись онлайн на своей страничке.Всегда пустой профиль вновь заполнен сообщениями оскорбительного характера; но Макс это не волнует — она нажимает на кнопку ?DELETE? и подтверждает удаление аккаунта, разрывая еще одну ниточку, связывающую ее с внешним миром.Но вместо старой и потрепанной веревки она вьет новую.Закусывая губы от старания, Макс выкладывает отсканированные полароиды на свой маленький, но уютный сайт — светло-серое оформление с простой геометрической панелью, содержащей всего два раздела: краткое ?о себе? и заполненная фотографиями галерея.Среди последних — китайские фонарики из лапшичной, руки санитара, заботливо поправляющие плед на пожилой женщине, селфи с Уорреном на фоне озера и кусочек синих волос — как Хлоя не замечает закрытую пальцем, но все равно яркую вспышку, Макс не знает; или замечает, но предпочитает ничего не говорить. Фотография — кляйновый всполох с солнечными бликами и фалангами пальцев, сжимающих почти докуренную сигарету у губ; и Макс улыбается — ей достался персональный кусочек Хлои.Под каждой фото — памятная подпись, и, загружая последнюю — разбитый пустой стакан на полу ординаторской, — Макс печатает: ?Не все последствия можно решить?.Взгляд рассеянно скользит по вещам на столе — вот старый радиоприемник, вот испорченные фотокассеты, вот несколько флэшек...Синевой обложки мелькает тетрадь, когда-то нагло украденная (Макс предпочитает ?одолженная для ознакомления?) из лекторной, и студентка вдруг понимает, что за все это время так и не брала ее в руки; как отбросила тогда ее от себя, так и не прикасалась.Макс в спешке хватает ее и утаскивает на кровать в надежде найти что-то интересное, но ничего, кроме конспектов двухлетней давности, не находит. Вероятно, Прайс ходила на какие-то курсы: почти на каждой странице нарисовано анатомическое сердце, идеально раскрашенное цветными карандашами — видимо, учеба для Хлои была дико скучной. По полям тетради идут чернильные узоры — такие рисуют на автомате, например, когда разговаривают по телефону.Больше ничего примечательного Колфилд не обнаруживает и уже решается аккуратно вернуть тетрадь на место при случае, как вдруг в необъяснимом порыве раскрывает ее на последней странице.Угловатым Хлоиным почерком с неправильным наклоном наскоро выведено:Рейчел+1 503 176...Макс кидается к компьютеру, вводит поиск городов по индексу телефона и очень быстро находит нужный.Окружной прокурор г. Аркадии БэйДж. Эмбер.11:00 — 18:00.То, что Макс делает дальше, не укладывается в голове даже у нее самой, но события, выстроенные логической цепочкой, адреналином бьются по венам; она берет телефон и набирает номер в слепой надежде, что за два года некая Рейчел оттуда не уехала.Может быть, если она скажет, что Хлоя ее разыскивает, эта девушка приедет к ней? И тогда сердце кардиохирурга хоть немного оттает?Ну давай же, думает Макс, возьми трубку...Щелчок.— Дом Эмбер.Макс, не веря своему счастью, быстро проговаривает:— Здравствуйте, мне очень-очень нужно поговорить с Рейчел... Вы можете ее позвать?В трубке — помехи и треск, но даже сквозь них она слышит тяжелый, протяжный вздох.— Рейчел уехала отсюда больше восьми лет назад, и с тех пор о ней ничего не слышно. — Женщина говорит очень тихо. — Хлоя, это ты?— Да, — неожиданно вырывается у Колфилд. — Это я.— Детка, — голос в трубке почти потеплел, — тебе не стоит сюда звонить, ты же знаешь, Джеймс не одобрял этого.— Чего — этого? — Она вцепляется в обивку матраса.— Вас, — почти шепотом отвечают ей. — Не звони сюда. На заднем плане слышится громкое мужское ?Кто это??, раздается шуршание, и Макс отключается прежде, чем трубку выхватывают.С горящим лицом она падает на кровать и закрывает глаза, сопоставляя факты; теперь она понимает Прайс с этими цветными стикерами — нет в мире лучшего способа расставить все на свои места.Восемь лет назад, думает Макс, сколько было Хлое? Восемнадцать? Девятнадцать? Пропавшая подруга, чей телефон написан на тетради двухлетней давности.Девушка, лежащая в отделении хосписа, у которой Хлоя проводит почти каждый вечер.Макс рывком поднимается с кровати, открывает почту и спешно скачивает снимки медицинской карты. Принтер гудит, выбрасывая страницу за страницей — печать восьми листов, исписанных с двух сторон, тянется вечно.Женщина, двадцать семь лет, читает она на первой странице. Место рождения — неизвестно. Макс закрывает рот ладонями.Все сходится.Когда Макс заканчивает изучать карту, ее голова гудит, а глаза слезятся от тусклого света в комнате, но она все-таки достает то, что нужно Прайс — недостающий фрагмент мозаики, мешающий поставить диагноз.По крайней мере, она так думает, когда набирает номер Хлои в половине шестого утра, но ее телефон отключен, и поэтому студентка, набравшись смелости, звонит на домашний.Сегодня день надежды на отвеченные звонки, грустно усмехается она.— Прайс. — Хриплый сонный голос отвечает только спустя пятнадцать минут трезвона.— Ее накачали, — сходу выпаливает Макс.— Колфилд, какого?..— Женщина. Ту женщину накачивают. Постоянно. Вы упустили это в карте. Наркотики, — сбивчиво объясняет Колфилд. Повисает тишина, а потом Хлоя абсолютно ровным и проснувшимся голосом говорит:— Я вызову тебе такси.И вешает трубку.* * *В квартире Прайс ощутимо холодно — видимо, Хлоя предпочитает греться местными радиаторами, и Макс сильнее кутается в свою нелепую серую толстовку, большую ей на пару размеров.Хлоя встречает ее в длинной, до колен, черной майке с выцветшей надписью FIREWALK и чудных полосатых гольфах; жар, исходящий от ее болеющего тела, чувствуется за метр, и Макс ругает себя за то, что подняла больного человека с кровати.— Спасибо, что приехала, Колфилд.Прайс смотрит на нее сквозь призму ледяного света — худая хрупкая Макс обхватывает себя руками за плечи и смотрит в пол, ежась от ее колючего взгляда.— Кофе?— Думаю, да, — кивает Макс. — Пожалуйста. Белоснежная кухня Прайс с высоким лакированным гарнитуром не привлекает ее так, как окно, полностью увешанное цветными листочками. Макс где-то читала о психических расстройствах — и, если бы хорошо покопалась, наверное, даже нашла бы ту книжку с подробным описанием. Кажется, оно называлось обсессивно-компульсивным расстройством и являлось хроническим.Хлоя щелкает задвижкой кофемашины, бросает капсулы — сразу две; индикатор заполняется желтыми делениями, а потом тихо пищит, сигналя о готовности, и красная чашка, наполненная кофе с пенящимся в нем молоком, ставится перед Макс, плавно растекающейся по кухне от потрясающего аромата.— Никогда такой не пробовала, — с блаженством говорит она. — Спасибо.На секунду — лишь на секунду! — ледяные иглы в глазах Прайс сменяются теплотой летнего неба.— Простите, что я подняла Вас с кровати, — робко извиняется студентка. — Мне очень жаль, но это действительно важно.— Забей, — бросает Хлоя. — Рассказывай. — Она делает глоток тройного американо со сливками.— С момента приема героина до операции проходит менее семидесяти двух часов, — медленно выговаривает Макс, погружаясь в ворох бумаг, вытащенных из сумки. — После операции ей назначают плазмоцитоферез, а потом, спустя три месяца, еще один, каскадный. Потом ей вводят налтрексон* — это уже ноябрь. Почему так поздно? Хлоя щелкает зажигалкой и кивает, мол, продолжай, а я пока послушаю.— Я думала, что, может, кровь недостаточно очистилась, — Макс сверяется с бумагами, — но после двух подобных процедур любая кровь, по сути, станет почти идеальной. Дальше ей назначают варфарин для профилактики эмболии и прочего, а через какое-то время его антикоагулянтное действие просто пропадает, и печень идет почти в отказ. — Вот тут, — Колфилд протягивает ей листок, — свертываемость крови повышена. Но никто не догадался сделать ей анализ на ломкость сосудов. Видимо, решили, что тромбофилия — одно из последствий наркотиков? Сразу же за этим... — еще листок, — ее кома становится еще глубже, если я правильно поняла, да и все здоровье в целом сильно ухудшается. — Макс маркером подчеркивает цифры. — После выхода из медицинской она впадает в естественную, даже не приходя в себя.— И, вот оно, — студентка сверкает глазами, — ?coma barbituricum?, кома из-за приема барбитуратов, то, что написано в карте за октябрь. И мне стало интересно, что у нас усиливает действие снотворных и наркотических средств. Пока я искала в карте все последствия, обнаружила, что ей вводили нейролептики внутривенно. Зачем? Чтобы она вышла из героиновой зависимости? Допустим. Хлоя тянется к следующей сигарете.— И тогда я стала думать, что из всего того, что есть в карте, усиливает всю нашу систему и вызывает кому. Ответ оказался прост.— Фенобарбитал, — выдыхает Хлоя. — Но откуда?.. Его было в крови меньше семи сотых процента.— Да, но этот анализ сделан в октябре! Неудивительно, что никому не пришло в голову сделать еще один. — Макс прикусывает губу.— Думаешь, кто-то намеренно пытается держать ее в коме? — Хлоя стряхивает пепел в ярко-зеленую пепельницу.Колфилд, помедлив, кивает.— Кто-то из тех, у кого есть доступ к ней, — произносит она, допивая остатки кофе. Хлоя жестом спрашивает: ?Еще??, и Макс кивает. — Кто-то, кто не хочет, чтобы она очнулась.— Назначу все анализы повторно. — Прайс трет переносицу. — И как я не заметила этого?..— Я бы тоже не заметила, — отвечает Колфилд, — если бы не мое любопытство. И не Прескотт, который... — Который? — Хлоя вновь включает кофемашину. — Который что?— Который наркоман. — Макс поднимает на нее глаза. — Как думаете, он может знать о ней?Сначала Прайс поджимает губы и качает головой: мол, исключено, в хоспис никого не пускают просто так, только по...— По интернатуре. Он мог пройти туда, представившись интерном.Макс вцепляется в керамику кружки, как в спасательный круг. Нейтан связан с Рейчел, понимает она; но должна ли Хлоя узнать то, что знает Макс?..Полуправда — тоже правда, верно?— Я думаю, они связаны, — решается Макс. — Я уверена в этом. Иначе почему Прескотт так хочет остаться в этой больнице? Почему Прескотт так тянется оперировать? Он мог перевестись в Восточный Госпиталь, где условия куда лучше. Или просто купить практику — я слышала, он так уже делал. Но он пошел именно сюда. — А ты не дура. — Хлоя усмехается. — Еще бы, — фыркает студентка. — Доктор Прайс... Пожалуйста, расскажите мне все сами.— Макс, ты хочешь мне что-то сказать?Слова вспарывают воздух подобно ее глазам — острые и ледяные, они пытаются вонзиться Макс под лопатки, туда, где уже начинает противно покалывать тупая ноющая боль недосказанной правды.Макс умеет хранить секреты — она знает тайны многих, но молчит, как молчит и ее ?Полароид?, и ее ?Кэнон?, и пленочный ?Никон?, как молчат все те фотоаппараты, что разбил Прескотт в пылу ссор и перепалок. ?Отдай мне их немедленно, мерзкая, паршивая...? Наверное, она будет видеть это в кошмарах — те кусочки зла на фотопленках, на старых, полузасвеченных снимках: вот Прескотт ширяется за общежитием, вот ходит по узкому бордюру с бутылкой виски, вот хватает за руки Кейт. Щелчок затвора — вспышка — кадр. Макс надеется, что со временем это уляжется в ней — но оно не укладывается, чужеродными мыслями наполняя и без того тяжелую голову.— Прескотт угрожал мне, — говорит она Хлое, потому что думает, что поступает правильно. Потому что у нее больше нет другого выхода — на ней и так много вины за все поступки, обдуманные и нет. Иногда Макс кажется, что она синоним этого слова. — Я снимала его, думала, может, так удастся остановить этот бессмысленный поток всего, что он творит. Это были страшные фотографии. Я видела, как он протыкает себя шприцами, видела кружочки таблеток, видела, как он угрожал Кейт. Я пыталась сказать ему, что если он будет так себя показывать, то ему ничего не поможет.Хлоя смотрит на нее: удивленные, широко распахнутые темные глаза, взъерошенные волосы и привычные сухие губы.— Он ведь едва ли старше меня, — качает головой Колфилд, будто оправдываясь. — Я пыталась помочь. — Помочь в чем? — уточняет Хлоя. — Спасти душу? — Нет. — Макс вздыхает. — Я просто хотела, чтобы он отстал от меня. Я пыталась помочь не ему — самой себе. — То есть шантажируя? Боже, Колфилд, ты не дура, ты идиотка. Думаешь, из-за шантажа он отстанет от тебя? — Прайс закатывает глаза.— Я надеялась. — Макс обхватывает себя руками. — Я знаю. Я ошиблась. — Ты не просто ошиблась. — Хлоя встает и нависает над ней, ладонями опираясь о стол. Хрупкая Макс скукоживается под ее гневным взглядом. — Колфилд, я не верю, что он просто так начал к тебе цепляться. Ты знаешь что-то, чего не знает никто. Верно? Расскажи мне.Макс молчит; дыхание Хлои обжигает ее жженым кофе и отчего-то совсем не пугает; но жгучая спираль внутри живота начинает скручиваться еще сильнее, и она жалеет, что вообще открыла рот — ценные мгновения искренности утеряны. Поэтому Колфилд осторожно уворачивается от расставленных по обе стороны от нее рук и направляется в коридор.— Мне нужно идти. — Колфилд, стой. — Хлоя оказывается так близко, что Макс вжимается в ледяную стену лопатками. — Почему ты все это делаешь? Почему ты помогаешь мне?— Вы не хотите знать ответ, — шепчет Макс. Их взгляды встречаются: снова и снова, высекая искры. Колфилд не в силах отвести глаза, ей больше негде спрятаться и некуда убежать, а Хлоя просто не позволяет их зрительному контакту прерваться.— Все же?И она сдается.Просто потому, что больше не хочет, больше не может держать это внутри.Макс встает на носочки — почти на самые кончики пальцев ног, которые сразу же начинают зудеть, и прижимается к горячим сухим губам.Все замирает.Время в бутылке, так тщательно собираемое ею весь последний месяц, покрывается трещинами и падает, падает, падает вниз.Растекаясь водой.Утекая сквозь пальцы.Каждая трещинка, впадинка, каждый иссушенный кусочек губ Хлои на минуту становится ее. Прайс не отстраняется — просто терпеливо ждет, пока Макс насытится, наполнится, напьется этими долгими секундами. Хлоя наконец-то чувствует всю недосказанность, все свои подозрения и догадки в этом поцелуе. Мысль о Рейчел колет ее, кажется, куда-то под ребра, но Макс — мягкая, теплая Макс — пахнет горьким кофе с молоком и так доверчиво держит ладонь на щеке Хлои, что та не может сдвинуться с места. Бутылка с крупицами мгновений внутри в последний раз отскакивает от пола и со звоном разбивается. Времени больше не существует. А если бы существовало, то с каждой прошедшей секундой ледяная стена, выстроенная Хлоей, таяла бы все быстрее. Прайс коротко и резко выдыхает через нос, словно проигрывает борьбу самой себе, а потом кладет руку на поясницу Макс. Но Колфилд, испугавшись, делает шаг назад. — Пожалуйста, простите меня, — рвано всхлипывает студентка, выбегая из квартиры.— Макс, подожди!Чернильные цветы пеплом осыпаются к ее ногам.