"Это наш с тобой блюз" (1/1)

Эй,Всем налей,Кружку возьми!Давай выпьем, сосед:У нас было столько бед!МыВ этот деньВспомним, сосед,Как жили мы с тобойПо соседству с бедой…Благословен родной дом, где родители и вся дорогая семья. Благословен маленький кусочек родной, отцовой земли на большущей планете, который назывался Хасси-Ррмель. Назывался, ибо сегодня его нет, как и нет нашего дома, и даже названия нет.Ничего нет.НамВ этот деньМожно налить,Можно выпить с тобойЗа себя по одной.Больше всего,Чем в счастье любить,Довелось нам по жизниБедствовать-горевать…От Хасси-Ррмель остались лишь обломки руин, уже густо заросшие, как заповедная Чернобыльская зона, в том самом месте, которое больше всего пострадало от аварии 1986 года.Ведь было так!Выпей, сосед,И давай вспоминать,Как мы жили.Это судьбаИ наша жизнь…Это наш с тобой блюз!Хасси-Ррмель тоже не стал исключением. Но здесь теперь не только заповедная зона, доступ к которой, тем не менее, имеют мародёры, выживальщики и всякого калибра уголовные элементы?— она сама по себе место исторической памяти.Ты,Мой сосед,Так же, как я,Потерял всех родныхИ не знаешь о них,Ведь про тех,Что исчезли в ночи,Не расскажет никто,Не подскажет, за что…От дома моего детства остались только фрагменты фундамента. Когда я бываю здесь, то долго всматриваюсь в тропинки своего детства, и оживают воспоминания: мамины руки прислоняют меня к сердцу, а по аллее широко ступает папа, я ему только по грудь, и, увидев меня, он всегда улыбается под рыжеватыми усами и всегда поделится своими мыслями.*Ведь было так!Выпей, сосед,И давай вспоминать,Как мы жили.Это судьба,Это наш путьИ наш злой рок.Здесь есть ведь всё:Радость и боль,Даже любовь.Больше надежд на детей!Это наш с тобой блюз!А земля говорила с нами. Она понимала нас, окружала духом прошлого всего нашего народа и большой любовью деревьев, полей. Нам было хорошо на весеннем солнышке, на дожде и на ветру, мы весело шагали в своих одеждах зимою, а на дороги ласково светила луна.*Так было.Затем всё прекратилось.Эй,Всем налей,Кружку возьми!Давай выпьем, сосед:У нас было столько бед!Меня и многих детей похитили. Остальных?— кого убили, кого изувечили, над кем?— надругались. А затем на Хасси-Ррмель сбросили грязную бомбу?— очень расчётливо, чтобы никто не выбрался?— и Хасси-Ррмель прекратил быть.И мои родные прекратили быть.Папа и мама ?— тоже прекратили быть.Тех же, кто остался, пустили на эксперименты, будто бы наш народ?— это не разумные существа, а так, хуже животных. Наверное, ?они? посчитали, что расположение и конфигурация ушных раковин и наличие гибкого покрытого мягкой шерстью хвоста?— вполне достаточные признаки, чтобы отменить существование всего народа: кого?— на опыты, кого?— в качестве инкубатора, кого?— ?на запчасти?, ну, а кого-то, чтобы не мелочиться?— сразу в биореактор.МыВ этот деньВспомним, сосед,Как жили мы с тобойПо соседству с бедой……Нет, о ненависти к ?ним? никто не говорил. Чувство, которое испытывали все наши от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих кусков биомассы людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и гнуса, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения…***Ведь было так!Выпей, сосед,И давай вспоминать,Как мы жили.Это судьба,Это наш путьИ наш злой рок.Через минуту в лабораторию ворвалась абсолютно чёрная с циановыми проблесками тень, и ад, который готовили ?те? для меня, начался для ?них?.Ублюдков, а вернее, то, что от них осталось, перемешанное с крошевом, некогда бывшим той самой закрытой лабораторией, распознают лишь по шевронам, издевательски оставленным на самом видном месте.А пока, среди разгромленной лаборатории, золотистый щиток моей спасительницы приподнимается, освобождая несколько непослушных аквамариновых прядей волос; тёмные ресницы, дрогнув, раскрываются, являя на свет алые кольца оптосенсоров; те постепенно гаснут, обнаруживая под собой невозможной синевы глаза; мягкие черты лица, внимательный взгляд, тонкий прямой нос; тонкие розовые губы шепчут:—?Живая…Меня освобождают и прислоняют к себе. Тепло. Я плачу: ужас сменился облегчением. Губы моей спасительницы льнут к моему лбу, её голос чуть дрожит:—?Тише, маленькая, всё закончилось… Я пришла за тобой… Больше никто не посмеет тебя тронуть…Собираю остатки смелости и целую её в ответ. А щека?— солоноватая… или мне показалось?Сознание милосердно гаснет…Здесь есть ведь всё:Радость и боль,Даже любовь.Больше надежд на детей!Это наш с тобой блюз!***Не было бы моей спасительницы?— не было бы и Саши, которая сейчас тихарится в хитросплетениях коммуникаций Убежища Сто Двенадцать и набивает эти строки.Я видела кого-то похожего на неё?— кого-то родственного, но не её саму. Та, другая, проявляла лишь неагрессивное любопытство. Не знаю, могу ли ей доверять, как… как той девушке. Она называла себя Искрой. Эта же, по повадкам, больше похожа на её младшую родственницу. На дитя, да.Искра и Дитя. Ласковая и яростная?— и непосредственная и любопытная. Может ли вторая быть продолжением первой?Если мои догадки верны, то… память?— единственное, что у меня о ней осталось.