Помидорки. На фразу: "Карточный домик" (1/1)

Дин держится за стремительно распухающую щеку и смотрит на отца. Без осуждения, без злости. Он изумлён настолько, что ни о чём другом думать просто не может. Даже о том, чтобы спросить: ?За что??Лицо Джона Винчестера не более выразительно, чем передняя часть головы шагающего идола с острова Пасхи. Как будто и не он только что отвесил сыну затрещину.– Папа… – начинает Дин, наконец-то обретая дар речи, – что…– Помолчи, сын, – равнодушно роняет Джон. В его голосе нет гнева.Дин послушно замолкает. В последний раз он получал оплеуху шесть лет назад, на своё девятилетие. Но тогда было – за что.Джон достаёт из сумки колоду карт. Не то чтобы новую, но и не сильно потёртую. Он садится к столу и начинает возводить ажурную стену из картонных прямоугольничков. Это муторное занятие, но руки у него не дрожат, и стена растёт довольно быстро. Первый ярус, третий… Дин молчит. Он уже не держится за щеку, он просто смотрит.– Ты сказал, – негромко говорит Джон, когда колода заканчивается, – что охотники лучше остальных людей. Я правильно понял?– А разве это не так? – между приказом молчать и необходимостью ответить Дин выбирает второе. Возможно, зря. – Они не просто не знают о всяких там злобных призраках, но и не желают об этом знать. Они не признают их существования, даже если этот призрак откусит им нос. В благодарность за спасённую жизнь они объявят буйными психами нас с тобой, Бобби, пастора Джима... Они как страусы прячут головы в песок, вместо…– Дин. Я не выиграю конкурс на звание лучшего отца в штате Канзас, но я точно знаю одну штуку. – Он выразительно приподнял брови, и каменный лик стал живым. – Каждый человек – дремучий эгоист. Всё, что он делает, он делает только для себя.– Но охотники не берут денег за свою работу.– Они всё равно берут их из оборота страны и карманов налогоплательщиков. Но не в этом суть. Те, кто становятся охотниками… им это нужнее денег. Дин, среди нас хватает буйных психов, потому что ни одно дело не даёт такого выброса адреналина в кровь, как охота на нечисть. Я знаю таких, да и ты видел Лайла Вустера, он из них.Дин кивает. Вустера он помнит хорошо, и воспоминания о нём относятся к категории тех, без которых легко можно обойтись.Джон продолжает:– Адреналиновые наркоманы долго не живут. Их азарт… он, скорее, с той, с противоположной стороны, а играющий по правилам врага обречён проигрывать. Среди нас полно идеалистов, которые охотой кормят свою веру. Без этого им не для чего жить. Это лучшие из нас, и я верю, что их прикрывают ангелы.Дин усмехается, теплея взглядом. Отец наблюдает за ним из-под ресниц. Уголки его губ опущены.– Есть такие, как я или Бобби. Месть, вина, безразмерная дыра в душе, которую можно заткнуть только отчасти и только делая то, что не смог в своё время сделать сам. К чему не был готов.Дин замирает, настороженный, как флюгер между порывами ветра.– А к какой категории ты отнесёшь меня? – спрашивает он вдруг. То есть это ему кажется, что вдруг, потому что Джон ждал этого вопроса.– Ты… – неспешно отвечает он, проводя пальцем по верхнему ярусу картонной стены, – вы с Сэмом… Я хотел, чтобы вы были вне категорий. – Джон неуловимым движением выдергивает одну карту снизу домика, и конструкция почти беззвучно рассыпается. Дин вздрагивает. – Чтобы вы были совершенными. Не карточный домик, собранный из разномастных страстей, а что-то целое, что-то, что выдержит любую бурю… Не охотиться, а защищать, не мстить, а восстанавливать справедливость… Хороший пекарь делает хлеб просто для того, чтобы все были сыты. Ты понимаешь, что я хочу сказать?Дин кивает очень медленно. Он хочет ещё что-то спросить, но за окном раздаётся характерное фырканье раздолбанного мотора и чихание тормозов: школьный автобус привёз Сэмми из школы.Джон поднимается и идёт к двери. В редкие дни, когда он дома (что бы ни подразумевалось под этим словом) в такое время, он всегда выходит встречать младшего сына.Дин с места не трогается. Открывшаяся дверь, как шлюз в иной мир, впускает в серый коридор поток закатного сияния. Когда широкая спина отца исчезает за дверью съёмного домишки и алое захлёбывается сумерками, он проговаривает одними губами:– Я просто люблю тебя, папа.