1 часть (1/1)

Корейская война — конфликт между Северной и Южной Кореями, длившийся с 25 июня 1950 по 27 июля 1953 года. Корея с 1910 года до окончания Второй мировой войны была колонией Японии. 5 апреля 1945 года Советский Союз денонсировал Пакт о ненападении с Японией, а 8 августа, в соответствии с соглашением, заключённым с США, объявил войну Японской империи. Советские войска вошли в Корею с севера, американские же высадились на Корейский полуостров с юга.10 августа 1945 года, в связи с неизбежной японской капитуляцией, США и СССР договорились разделить Корею по 38-й параллели, предполагая, что японские войска к северу от неё сдадутся Красной армии. Полуостров, таким образом, был разделён на северную, советскую, и южную, американскую, части. Предполагалось, что такое разделение является временным.Страны антигитлеровской коалиции предполагали, что через некоторое время Корея должна воссоединиться, однако в условиях начинающейся холодной войны СССР и США не смогли договориться о деталях этого воссоединения.В предрассветные часы 25 июня 1950 года северокорейские войска под прикрытием артиллерии перешли границу с южным соседом. Едкий дым, крики и страшный запах пороха, крови и гари, который уже, наверное, за этот короткий срок въелся в кожу и волосы. Забившись в угол, Сынхён остекленелым взглядом смотрел перед собой и, дрожа всем телом, судорожно вдыхал этот жуткий задымленный воздух. Где-то глубоко в сознании, в той части, которая как-то могла еще мыслить вне зависимости от парня, промелькнула мысль, что гарью воняет от горящих заживо людей. Сынхён слышал их. Слышал, как они кричали и рыдали от боли. Мужчины. Защитники, бойцы, воины - все эти громкие слова равнялись с землей и растворялись в горячей багровой крови, которая огромными лужами растекалась под бьющимися в конвульсиях телами, которые были так нелепо продырявлены свинцовыми пулями и изваляны в пыли, словно старые, грязные, поломанные игрушки. Сынхёну, казалось, уже было всё равно, и хотелось умереть, - все же лучше, чем видеть этот ад на земле? - но каждый раз он вспоминал о маме. О том, как она собирала его, о том, как провожала на войну. Она была так внешне спокойна, что парень счел свой страх за предательство, - мама любит его и непременно ждет. А вот так умереть - это значит оставить ее одну, без мужских рук, без мужской помощи и сыновьей любви. Сынхён с каким-то неизвестным солдатом подтащил раненого к грузовику и, когда его начали втаскивать в машину, парень увидел жуткую дыру в его животе, из которой обильно текла темная кровь. Тут же отвернувшись и ругая себя за то, что он такой впечатлительный, Сынхён услышал знакомый голос. - Эй ты! - окликнул Сынхёна капитан Кан, уже не обращающий внимания на побоище вокруг, - отнеси боеприпасы на позицию Киганпхо. Мужчина стал навешивать на него ленты патронов, гранаты, и сунул ему в руки еще какие-то боеприпасы, которые тот по инерции сжал крепкой хваткой. - А? - переспросил парень, не расслышав - то ли от грохота рвущихся гранат и пулеметных очередей, долбящих по перепонкам, то ли от растерянности и страха, который сковывал голову. - Солдатам на крыше! - громче сказал капитан, и Сынхён, наскоро кивнув, не столько капитану, сколько самому себе, побежал по заваленной развалинами города земле. Не надо было задумываться о гуманности. На войне ее нет. Нет, не было и не будет. Ранить человека - как это? - думал Чхве Сынхён, натыкаясь взглядом на мертвых и полуживых солдат, которые окровавленными тушами лежали в пыли, будто пытаясь увидеть в них ответ на свой вопрос, оправдать смерти этих людей. Но Сынхён не мог этого сделать. Оправдывать человеческую бесчеловечность было сейчас последним делом, которым бы занялся Чхве, а в первую очередь он хотел, чтобы война закончилась и он не умер так же глупо и бесславно, как тысячи других солдат. Сынхён нырнул в самое сердце перестрелки. Он чувствовал себя мишенью в дартсе, и от этого сердце стучало где-то в горле. Справа от парня что-то вспыхнуло, и Сынхён, рывком обернувшись, тут же упал на землю. Через пару секунд пулеметные очереди прервались оглушительным взрывом, а по щеке потекло что-то противно горячее. Вокруг внезапно стало тихо, и Сынхёну на мгновение показалось, что перестрелка закончилась, но это была лишь секунда, после которой Чхве понял - его оглушило взрывом, надо бежать дальше, потому что он все еще под прицелом десятков автоматов. До цели оставалось совсем немного - надо было лишь подняться на крышу невысокого трехэтажного домика, который теперь выглядел страшно, уныло и грустно. Внутри, казалось, было еще опаснее - серые побитые стены в любой момент могли обрушиться от разрыва гранаты и навсегда оставить Сынхёна погребенным под руинами. В голове роем носились мысли. Парень подумал о том, что сказала бы мама, узнай она о его смерти. Как бы она плакала и сжимала в ладони его первое и последнее письмо...В здании кого-то ранило и он страшно кричал от боли. Была бы воля Сынхёна - он бы отнес всех раненых на собственной спине в госпиталь, да вот только страх всё же был сильнее этого желания. Быстрее убежать оттуда, чтобы не слышать, не видеть всего этого. Сынхён быстро выгрузил боеприпасы рядом с солдатами и быстро сбежал по лестнице вниз, направляясь обратно к капитану. Через несколько секунд снова послышался сокрушительный взрыв, от которого кружилась голова, а на коже под одеждой чувствовался жар. Обернувшись, Сынхён отчаянно посмотрел на взорванный дом и солдат, которые, спрыгнув с крыши в надежде спастись, разбились об острые осколки развалин. Глупо. Нелепо. И вся война была такой же глупой и нелепой. Солдаты вокруг Сынхёна стали расформировываться и забегать в укрытия. - Не высовывайся, - сказал парню один из них, имя которого Чхве не помнил, но пару раз пересекался с ним. На вид ему было около двадцати пяти и он всегда старался как-то поддержать Сынхёна, когда тот был особо понурым, хотя парень особой взаимностью не отвечал, но всё же в глубине души хранил каждое слово, которое согревало его в худшие дни в этом кровавом аду. Мимо шли северяне, и южные солдаты тут же начали перестрелку. Сынхён, прижимая к себе автомат, боялся. Отчаянно боялся и трясся всем телом, а услышав свое судорожное дыхание, стал трястись еще больше. И тут перед его глазами в живот его знакомого солдата вонзилось острие оружия, а на серую землю закапала багровая кровь. Лицо парня выражало мучительную, невероятную боль, и Сынхён, судорожно пытаясь зарядить патроном автомат, лишь чертыхался в своих мыслях, потому что руки не слушались, а мокрые от пота, дрожащие пальцы соскальзывали с оружия. Убить человека, чтобы спасти другого? В реальной жизни Чхве бы задумался над этим. Но только не теперь. Времени для раздумий не было, а северокорейские солдаты больше походили на нечто безбожное, бесчувственное и чудовищное, чтобы церемониться с ними. И всё же Сынхёну было страшно думать, что сейчас он убьет человека, но страшнее было думать о собственной смерти и смерти товарища. " Ну давай же, давай!.." - кричал Чхве где-то под ребрами, но этот внутренний крик доходил до голосовых связок лишь частым дыханием и жалобным, отчаянным стоном, который потерялся среди неестественного шума вокруг. Выстрел. Сынхён замер и опустил оружие. Пробегающие мимо южные солдаты на пару секунд остановились, смотря на Сынхёна - видимо, приняли его за северянина, - но тут же пошли дальше, даже не задумываясь, наверное, о том, что только что убили человека. - Вставай... - поднимая раненного с земли, простонал Сынхён, боясь отпускать единственного, кто был рядом с ним, - Вставай, пошли! - он чувствовал, как его глаза наполнились слезами, когда он взвалил на себя дрожащее, слабое мужское тело. Погрузив его в машину, Сынхён запрыгнул следом, и, боязливо сжавшись, потерянно смотрел на затянутое черным дымом небо, которое, наверное, должно было быть сегодня ясным. Точно так же Чхве сидел в кузове, когда уезжал на войну, и его мать стояла среди толпы плачущих, несчастных женщин, такая неподвижная, с заботливой улыбкой, чистой и благословлявшей. А сейчас, наверное, она уходила из города, который становился не безопасным, как сотни других беженцев, которые несли на себе самое ценное - зерно, кур, гусей, детей, семейные ценности, которые они бы не отдали войне. Машину качало и подергивало на неровной, ухабистой дороге, и с тряской раненному становилось все хуже - он кашлял кровью и задыхался, постанывая от боли. В этот же час, игнорируя приказы начальства, главнокомандующий северной армии отдал приказ выступать на Пхохан. В лазарете было не менее страшно, чем на поле боя. Все эти раненные, окровавленные, прострелянные люди лежали целыми рядами, и каждый кричал от боли, прося о помощи бегающих между ними медсестер, которых не хватало на всех, в заляпанных кровью белых халатах. Сынхён сжимал руку товарища, не брезгая пачкаться в маслянистую коричневатую кровь, пока тот бился в предсмертных конвульсиях. Он чувствовал себя виноватым. Он мог бы спасти его, мог. Сынхён боялся смерти в любых ее проявлениях, а сейчас на руках у него умирал его знакомый, почти что друг, которого он не смог защитить. И это было очень паршивое чувство. Спустя короткий промежуток времени тело бессильно обмякло и одним голосом умирающего стало меньше. Подошедший врач сказал лишь: " Унесите труп." Труп. Он был еще теплым, еще вчера мечтавшим о мирной жизни со своей женой, которую он оставил. Еще вчера он улыбался Сынхёну, когда тот грустил по матери, и говорил, что все будет хорошо. Все будет хорошо. Труп... Почему? Как жизнь человека может так резко и бессмысленно оборваться? Сынхён не понимал этого и только чувствовал, как вместо ответа на все эти вопросы по его щекам потекли слезы. Неужели он так же уйдет из жизни?.. К Сынхёну склонилась медсестра, смотря в его заплаканные, испуганные глаза, но тот тут же поспешно отвернулся от нее и встал, чтобы выйти в коридор, где носился бесконечный поток людей в грязных халатах с лекарствами и кровавыми повязками и где пахло грязью, спиртом, кровью и еще чем-то неприятным. - Стой, подожди... - послышался мягкий женский голос позади, - ты ранен... - перед парнем снова возникла та же медсестра, с обыденным спокойствием смотрящая на его разорванную руку, - пойдем. Женщина завела Чхве в чистую и менее пугающую комнату, где не было стонущих раненных солдат, по полу не была размазана кровь и не воняло жженой кожей и волосами - только спиртом. Наклонившись к протертому влажной, холодной ватой уху Сынхёна, от чего тот нервно дернул указательным пальцем правой руки, женщина тихо сказала:- Ты слышишь меня? Голос донесся будто издалека, но перед глазами все стоял северянин, лишающий жизни безымянного товарища Сынхёна, и парень даже не подумал отозваться. Отпрянув, женщина сочувственно посмотрела на него и стала протирать спиртом открытую рану на его руке. - Похоже, тебя оглушило... - тихо говорила она, тщательно оттирая засохшую почерневшую кровь, - как тебя зовут? Парень все еще не хотел говорить и, отвернувшись, стиснул зубы, когда в руку впилась игла и ловко прихватила разорванную кожу, словно ткань. Заботливо затянув швы, женщина тепло посмотрела на него. - Ты даже не заметил, как тебя ранило?.. - улыбнулась медсестра как-то беспечно и открыто, от чего Сынхён почувствовал себя виноватым за свою понурость, в которой он прибывал последнее время. Эта женщина почему-то напомнила ему о матери, о доме, о том времени, когда беспокоиться было не о чем, и Сынхёну вдруг стало чуточку спокойнее. Капитан Кан, сдерживая порывы гнева, но всё же чувствуя, как сердцебиение ощущается где-то в горле, ворвался в кабинет главнокомандующего и сжал кулаки от злости. - Вы обещали прислать нам подкрепление, но мы воевали без союзников! - зарычал он, с болью вспоминая, сколько молодых солдат погибло за последние пару дней, и с двух сторон его тут же схватили два офицера. Командир, сидящий за письменным столом в окружении охраны, спокойно посмотрел на него. - Отпустите его, - безучастно кинул он офицерам, - нам, к сожалению, некого было прислать вам. Четвертое артиллерийское подразделение было полностью уничтожено, - сказал он, сделав акцент на слове "полностью", будто если бы там осталось человек десять, то их бы прислали в качестве подкрепления и сложили руки, мол, подкрепление доставили, справились. Капитан стиснул зубы и посмотрел на командующего, который, казалось, врос уже в свое кресло за письменным столом в окружении офицеров и даже представления не имеет о том, что творится там, за территорией базы. - Пхоханское подразделение направляется к реке Нактонган, - сказал главнокомандующий, - также с вами будут пять южных дивизий, - он на какое-то время задумался, смотря в стену обширной палатки, - но будь то пять, десять, двенадцать дивизий, необходимо закрепиться по периметру реки Нактонган. Это приказ сверху. Капитан всё же понемногу успокоился и понимающе кивнул. - Битва у Нактонгана обещает быть кровавой... - задумчиво произнес командир, - отступать больше некуда - это наша последняя оборонительная линия...