49. О памяти (1/1)

Анна словно пробуждается. Под мерный, нарастающий в громкости, стук разум полностью отрезвляется, открывая события прошлого и настоящего?— особенно о волнении Йо, тарабанящего в дверь,?— как нечто новое, заставляя ее слететь со стула.Память о сброшенном неаккуратно пистолете еще свежа, а движения, хоть и чересчур размашистые, но точные. Раз, пистолет скрывается под подушкой, два, кобура накрывается одеялом, три, в несколько шагов она преодолевает расстояние до двери и чересчур резко открывает, отчего-то не боясь ни его испуга, ни того, что вновь придется солгать о своих поступках.В ее сознании поселяется штиль, как после долгого шторма. Все кораблики-мысли разбредаются по своим гаваням, а туман, сковывающий в последние несколько часов рассудок, рассеивается. Она успокаивает его-прошлого.Тогда как Йо-настоящий перенимает ее туман.Изначально ему казалось, что этот костюм сделала Анна, как в дань уважения их встрече?— тот же покрой, тот же цвет, те же дурацкие шорты, ставшие причиной множества смешков. Ему казалось, что к моменту их первого боя с Хоро-Хоро она вспомнит его, что он был именно в этом костюме, и поэтому таким образом могла, скорее всего, закрепить это самое воспоминание в нем физически.Однако получается, что костюм?— вернее первые наметки?— появились задолго до первого этапа, да и в принципе задолго до самого Турнира. И они явно не располагали к тому, чтобы вспомнить его самого. Костюм?— да, но не Йо.Ведь если бы она вспомнила даже его-мальчишкой, то процесс построения причинно-следственной связи логично запустился бы, и Анна увидела бы, что некоторые факты вымышленной истории совпадают с тем, что рассказал бы ей он?— стоило только спросить.Но она не спрашивала. Ни тогда, когда на нее напал необъяснимый фантом, когда она скрючилась от боли и чего-то неосязаемого, неслышимого остальными; ни тогда, когда он надел впервые этот костюм?— никогда. Йо не слышал расспросов о себе, его прошлом, их прошлом, а значит, она либо полностью получила информацию извне (от того же Ханы, например) и ею удовлетворилась, либо не считала важным, в принципе, спрашивать.Последний вариант задевает ощутимо сильнее.Он потирает переносицу, чувствуя, как невидимые стальные прутья забираются под кожу, а ему становится душно. Кажется, Йо даже краснеет?— по крайней мере, прилив беспричинного жара говорит о том, что ему пора на выход, остудиться, глотнуть чего-нибудь свежего и прохладного.Но ладонь, внезапно опустившаяся на спину, стягивает с покалывающих конечностей весь раскаляющийся и раскаляющий огонь к себе. Йо оборачивается?— Милли смотрит на него снисходительно и немного иронично; по крапинкам в глазах, тому, как они множатся, искрятся, затухают и возгораются заново с удвоенной силой, невозможно сказать что-либо определенно: жалеет ли она его, хохочет ли мысленно с того, как сильно он в этом вязнет, разбирает, додумывает?— и выдыхает:—?Она вспомнит тебя, Йо,?— поглаживает меж лопаток, снимает напряжение. —?Пусть не через костюм и какие-то отдельные моменты, но вспомнит. А поэтому расстраиваться и загоняться сейчас нет смысла.—?Да, но как она смогла вспомнить костюм отдельно от меня? Вряд ли он улыбался ей обаятельнее,?— нервный смешок. Он потирает шею, понимая, как это наверняка глупо выглядит, но ничего не может с собой поделать. Милли дергает краешком рта и совершает жест кистью.—?Боюсь, это в принципе невозможно,?— она ободрительно пихает его локтем в живот и, немного погодя, становится серьезной.Вместо Анны и него в полумраке-полусвете комнаты и коридора появляется Анна в полном свете ламп на кухне в их доме. Сгорбившаяся над столом, она судорожно что-то вычерчивает на листках в полоску-клетку, перебирая то черные, то оранжевые карандаши, маркеры и просто ручки, вырисовывая детали с каждым разом все ярче, все тщательнее.Когда она закусывает от напряжения губу, Йо понимает, что пусть внезапных приступов боли и обмороков у нее больше не случалось (по крайней мере, на его памяти), она получила с этим воспоминанием другую болезнь.И кажется по тому, как она осматривает рисунок, как хмурит брови и отбрасывает его в сторону, с некоей обреченностью подперев лоб, Анна осознает, что ее действия не вполне нормальны.—?Я как маньячка,?— заключает она, одергивая себя от того, чтобы вновь ухватиться за карандаш.—?По-моему,?— рядом повисает облаком Элиза, оглядывая новый набросок и кучку рядом, практически одинаковых. —?В этот раз получилось как-то более остро, что ли? Вы уверены, что таз должен быть таким угловатым?—?Да плевать мне, каким он должен быть,?— честно признается Анна, однако щекотливое чувство перфекционизма, паранойи и расцветающего раздражения не дают усидеть спокойно. Нет, не плевать.Рисунок снова оказывается в ее руках?— она уверена, что вставки на плечах были именно такие? А этот карман, он точно был на этом самом месте на бедре или все же чуть ниже? —?она нервозно сминает его по краям и шлепает на стол картинкой вниз. Совсем с катушек съехала.—?Тогда зачем ты это делаешь? —?Хана отходит от рыжего кухонного островка с заваренным чаем, заставляя ее дрогнуть, немного потупить взгляд, и все же посмотреть в ответ. Обстановка между ними не разрядилась, о произошедшем после фестиваля они так и не поговорили, хоть и прошло несколько суток.Анна выпускает с шумом воздух через ноздри.—?Психологи считают, что если у человека есть какая-то навязчивая мысль, то ее можно устранить путем реализации: нарисовать, вырезать из дерева, слепить из глины и далее по списку. Я же пошла немного дальше, и в момент, когда силуэт вставал перед глазами, старалась как можно тщательнее вычертить детали, вплоть до ниток на швах. Мне казалось, что таким образом я смогу вспомнить что-то поверх того, что уже знаю, как бы достать из подсознания, но… —?она оглядывает в который раз сложенную кипу и качает понуро головой. —?Но это не помогает.—?Что за силуэт? —?Хана настороженно спрашивает, отодвигая стул напротив нее и садясь, поджимая под собой пятки, тогда как Анна выпадает из реальности, вертя в руках черный маркер, которым ранее закрашивала большую часть в набросках. —?Мам?—?Мальчик,?— отзывается она спустя время. Взгляд становится осознаннее, просветляется, стоит посмотреть на сына и то, как нервно он хватается за чашку.?Будто бы боится?,?— проносится в ее мыслях, но она быстро отбрасывает это.—?Я видела мальчика, он звал меня по имени. ?Ан-на?.Йо вздрагивает. Она воспроизводит это почти с той же интонацией и тем же напором на первую Н и выдохом на второй А, как и он тогда, когда она представилась ему, а он повторил ее имя вслед.—?Я не видела его лица?— лишь общие черты; видела, что у него короткие волосы?— максимум, по плечи, но ни их цвета, ни цвета кожи или глаз?— ничего. Абсолютно черный силуэт?— только улыбка выделялась, широкая, похожая на прорезь,?— она очерчивает в воздухе несколько линий, вырисовывая эту самую улыбку, и наконец откладывает маркер в сторону, складывая пальцы перед собой в замок. —?В первый раз, когда это случилось, я не смогла толком ничего разглядеть, но во второй…—?Случаев было несколько? —?сильнее настораживается Хана, напрягаясь и подаваясь вперед, но Анна не отклоняется от этого напора, остается неподвижной в ровной спине.—?Да, первый раз был, когда мы с Йо готовились к истории, а второй?— после случая на фестивале. Это было словно тайфун,?— она касается висков, с неприятием вспоминая, как тогда весь мир померк, а перед ней всюду, куда бы она ни повернулась, стоял-сидел этот беспросветный мальчик, зовя, истошно крича ее имя. —?Но именно в этот самый тайфун я и смогла разглядеть его костюм, после чего вспышки прекратились. Будто бы мое подсознание кинуло в меня окончательную картинку, чтобы я с ней разобралась, но я даже понятия не имею, как и с чего.Короткая усмешка, поднятая к потолку. Анна ведет плечами, сбивая неприятное покалывание меж лопаток перед неизвестным.—?Я хотела разрисоваться так, чтобы меня аж тошнило, я сжигала этот рисунок, топила, хотела, чтобы он так же вылетел из меня, как и влетел, но вместо свободы, я все больше и больше в этом вязну. Большие дядьки в сфере медицины и психологии советуют различные умные штуки, которые ?помогают понять?, но все, что поняла из этих экспериментов я, это что у меня работает фантазия! Какая еще полоумная заберется в поле, чтобы там спустить по ветру пепел от каракулей?Она саркастично фыркает. Ей казалось тогда, что она слышала шелест травы, но то было явной насмешкой природы.—?А сшить не пробовала? —?просто спрашивает Хана, чем вызывает сложный вид, как если бы спросил то, о чем сразу догадался весь мир, но не она. —?Все эти извращения хороши, конечно, но если тебе четко видится одежда, то логично было бы предположить, что ее надо сшить, прочувствовать в руках, после чего уже решать?— оставлять ее или же выбрасывать, сжигать со всеми этими наработками.Он кивает в сторону бумажной кипы, даже не удосужившись толком рассмотреть.—?Наверное, ты прав,?— ей становится неимоверно стыдно, что она не додумалась до этого самостоятельно и с самого начала, но Хана не замечает того, как она отстраняется, придвигается вплотную к спинке стула, скрещивая лодыжки под столом. —?Да, пожалуй, прав.Неопределенно реагирует она, а Хана все так же продолжает на нее смотреть.—?Но тебя это не пугает? —?после чего интересуется, вызывая легкое недоумение. —?Что на тебя наседают какие-то силуэты, доводя до края и заставляя копаться в себе?—?Уже нет,?— отвечает она, и настает черед Ханы удивляться. —?Я не помню, говорила тебе или нет, но около года назад из меня неудачно извлекли демона Они, последствием которого стала частичная потеря памяти.—?Что?! —?он аж приподнимается на стуле, упираясь ладонями в стол. Округлившийся рот и вытаращенные глаза говорят о том, что Королева вряд ли проходила через нечто подобное в свое время.—?Я не помню того, что происходило со мной до одиннадцати лет?— пока Эна не ввела в меня свою кровь, которая начала контролировать на тот момент еще присутствующего во мне демона. Она сдерживала его, отдирая от моих внутренних органов и постепенно подготавливая к извлечению с помощью медиума или могущественного шамана,?— она облизывает губы, горло высыхает в нервозности, стоит только вспомнить, как внезапно ее скрючило в школьном коридоре, как тело пронзило, обожгло чернотой изнутри.Она делает рваный глоток воздуха, внутри все мелко потряхивает, но она старается держаться.—?Госпожа… —?начинает встревоженно Элиза, но Анна прерывает ее, отмахиваясь.—?Но из-за непредвиденных обстоятельств демон начал вырываться из меня раньше, и пришлось действовать по ситуации. Как рассказала потом Эна: она сдерживала меня, пока мой одноклассник и, по совместительству, хороший друг вытаскивал на живую демона прямо в школе,?— кадык Ханы нервно дергается. Мальчишка не смеет шевельнуться, так и застыв в агрессивно-подавленной позе, шарит глазами по столу, стараясь подобрать слова, но те словно пролетают мимо рассудка.—?Это… ужасно,?— выдавливает из себя, понимая, что это?— больше, чем ужасно.—?Но, как оказалось, это было не все. Извлечение демона удалось выполнить успешно лишь наполовину, и какая-то его часть до сих пор остается во мне.—?Что?! —?восклицает в этот раз Йо, неосознанно делая шаг вперед.Ему казалось, что вместе с Оксфордом там, в школьном коридоре, все и закончилось, Анна наконец смогла избавиться от его участи, вышла более-менее невредимой… но нет.Анна стучит пальцем по виску.—?Несколько крохотных капель?— они находятся в височных долях головного мозга, отвечающих за долгосрочную память и эмоциональную составляющую, тем самым в режиме реального времени блокируя все то, что я вроде бы должна помнить, но не помню?— сплошные провалы. Эна хотела предложить вытащить его так же, как и в первый раз, но когда мы под надзором бабушки попытались это сделать, сгусток начал распространяться, пытаясь задеть и другие области мозга, после чего мы сделали вывод, что нужен один рывок?— достаточно мощный, который может дать сильнейший медиум, способный как изъять и уничтожить, так и залечить открывшуюся брешь.Анна скрещивает руки на груди, тогда как Хана хочет выпалить, что Король на такое способен; единственное, чего он не может?— это вернуть к жизни бездушного человека, но изгнание какой-то вопиюще злобной частицы без последствий?— он сможет, сможет!Вот только Хана опускается обратно на стул. Как бы ни был всемогущ отец, он является Королем в их вселенной, находится за двадцать лет до окончания этого Турнира, и его не выдернуть просто так. А ждать коронации в этой вселенной еще очень долго.—?Но что ты будешь делать? Как с таким жить? —?не понимает, даже не хочет понимать, он, забирая пятерней челку назад и сжимая у корней.—?Так и жить,?— отвечает она смиренным тоном, да у нее и нет особо другого выбора, кроме как смириться. —?Бабушка ищет для меня способных медиумов, но те либо не имеют нужных сил или практики, либо попросту боятся браться, так как будет всего лишь одна попытка. И если она провалится, демон Они разрастется и поглотит мою сущность.Голос все же предательски надламывается; Анна чувствует, как ее начинает душить прилив слез.—?Я потеряю себя без возможности вернуться.—?Госпожа,?— болезненно лепечет Элиза. Ее плечи опускаются, и вся она становится бледной, почти полностью прозрачной, подавленной. Обреченное осознание, что она совсем ничего не может сделать, чтобы предотвратить эту участь, давит изнутри.—?Однако, как бы Они ни властвовал над моими воспоминаниями и частью эмоций, кое-что периодически выходит из-под его контроля?— так называемые ?вспышки?,?— возобновляет Анна, на что Хана понимающе кивает. —?Они возникают достаточно редко и в моменты, когда обстоятельства к тому располагают: так, например, сев за клавиши, я вспомнила, что в шести-семилетнем возрасте отец учил меня играть на фортепиано. Пусть это воспоминание изначально для меня было мрачным, впоследствии оно оказалось нейтральным, открывающим жизнь по ту сторону завесы. Пока я пыталась играть на гитаре ничего такого не происходило, однако стоило активировать физическую память вместо долговременной, и вспышка не заставила себя ждать.—?И ты думаешь, это связано с Йо? —?внезапно спрашивает Хана, чем вызывает сначала легкое замешательство, а после?— медленное прокручивание событий, разложение тех по полочкам?— наверняка, Анна не задумывалась раньше об этой вероятности, и сейчас соотносила все возможности.—?Пятьдесят на пятьдесят,?— отвечает она, чем заставляет Йо сникнуть, хоть и продолжить внимательно слушать. —?Но я больше склоняюсь к тому, что Йо не причина, а катализатор?— обстоятельство, которое провоцирует эту самую вспышку. Вполне возможно, его образ, ситуация в которой он оказался, в которой оказываюсь из-за него я, вызывают во мне событие прошлого, которое уже случилось, но было подавлено демоном Они.Хана выдает неопределенное ?хм? в качестве реакции и потирает лоб. Сложно.—?Одним из таких катализаторов стала смерть Милли,?— уже почти не запинается, когда говорит об этом, пусть порой и вспоминает пушистость темно-каштановых, мертвых кудрей на своих коленях в лихорадочном поту. —?Когда она умерла, она подняла во мне воспоминание о смерти Нины, которое до этого я знала лишь по словам других. Оно заставило меня вернуться в тот момент времени, заново его пережить и, впоследствии, дало возможность к воспроизведению всей ситуации с нуля. Достаточно болезненный процесс как физически, так и эмоционально,?— заминается она, потирая в неуверенности и остаточной тревожности плечо. —?Однако после этого воспоминание осталось неподвластным демону.—?Тогда тебе тем более надо его сшить,?— заключает Хана, упираясь локтями в стол и пристально смотря на мать. Та переглядывается с Элизой, но видит то же непонимание относительно чрезмерной уверенности сына. —?Если это поможет тебе вспомнить хоть что-то о твоем прошлом, запустить цепочку событий, которая была тебе важна, то почему бы этим не воспользоваться?Анна отводит глаза, явно сомневаясь. Все предыдущие попытки не увенчались успехом?— стоит ли убеждать себя в том, что это может сработать, когда остальные варианты вылетели в трубу?—?Мам, то, что это преследует тебя,?— это явно не просто так. Оно должно что-то значить,?— с жаром заверяет ее он, отчего в Йо поселяется надежда, легкий домысел, что его догадки касаемо информатора-Ханы верны, и он действительно потом расскажет ей обо всем, вот только… —?В конце концов, не думаю, что там что-то невыполнимое.Он берет листки с набросками впервые. Бегло оглядывает их с задумчивым видом, что-то мыча, и не выдает ровным счетом ничего. Йо вглядывается, напрягает все свое зрение, все свое понимание невербальных сигналов, но Хана не морщит нос в попытке вспомнить нечто подобное в его вселенной, не впадает в прострацию, вспоминая это самое ?нечто?, даже не усмехается, про себя обзывая его ?мальчиком с симпатичными икрами?, подобно Хоро-Хоро?— ничего. Ничего.Йо отступает назад, молча переваривая результаты собственных исследований и не зная, что с ними делать дальше, тогда как Элиза выступает в поддержку Ханы:—?Более того, Госпожа, если, как вы сказали ранее, смерть Нины позже не пропала вновь, то не в этом ли тогда смысл всех попыток и порывов? Самостоятельно вспоминая себя и свое прошлое, вырывая из-под контроля демона все больше и больше воспоминаний, вы тем самым уменьшаете количество работы медиума, который будет лечить вас, а также увеличиваете шансы положительного исхода в этой войне.Она ставит точку. Окончательную и четкую, сметающую все предыдущие сомнения, все ?возможно сделаю? на своем пути. Анна понимает, что едва ли не отдала себя в лапы демону заново, чуть не пустила все на самотек, и произносит тверже:—?Убедила,?— даже поднимает руки на радостные хлопки хранительницы и победоносное ?Ура!?. Анна отталкивается от спинки стула, подтягивает к себе ближе стопку с рисунками?— вроде бы одинаковыми, но разными в мелких деталях?— осматривает на предмет шероховатостей, лишних линий, чтобы отобрать для примера наилучший, как ей кажется, наиболее соответствующий тому силуэту.И когда откладывает три максимально схожих, до нее неожиданно доходит.—?Есть проблема,?— в ответ на вскинутые брови сына она сгребает все три экземпляра и поворачивает рисунком к нему. —?Это костюм для ребенка.На секунду Хана повисает, толком не улавливая, в чем здесь может быть проблема, если необходимо только сшить, и вот на этом ?только сшить? до него медленно начинает доходить. Снятие всех мерок, прорисовка выкройки на ткани, подметка, правки, примерка с этими вечно колющимися булавками, и после всего этого?— если все идеально, не надо ничего править! —?вооружившись швейной машинкой, лампой и прочим набором магических штук, которым на его памяти занималась либо Лили, либо швея в ателье, можно приступать к сшиванию, созданию костюма.—?Нет,?— проговаривает он, видя, как Анна кивает, повторяя ему в такт такое же протяжное ?Да?. —?Не-не-не, я не буду живым манекеном! Вон, пускай Йо отдувается!В его голосе слышится одновременно и ревность, и обида, и тайное желание позлорадствовать?— последнее пропадает, стоит Анне встрепенуться, удивленно-раздосадовано нахмуриться.—?Но почему нет? —?как-то глупо спрашивает она, наверняка не ожидав внезапного перевода стрелок.—?Потому что я тебе ничего не дам,?— замечает Хана резонно, но, как оказывается, резонно для него одного. —?Мам, как бы я ни хотел в этом участвовать, вряд ли это был я и вряд ли я смогу помочь тебе, потому что не я эти самые катаклизмы вызываю. Возможно, дело не в Йо, возможно, дело действительно в обстановке и атмосфере какой-то придурковатой простоты, которая вечно с ним, как рюкзак за спиной, но это происходит с ним, в его доме.—?Да, но костюм детский! —?она пользуется последним, относительно убедительным аргументом. —?Как ты вообще себе представляешь эти,?— она вновь шевелит листками в воздухе, чтобы он получше рассмотрел. —?Эти дурацкие детские шорты на парне пятнадцати лет?!—?Так же, как и женские шмотки на этом же парне двадцати восьми! —?выпаливает Хана, и только спустя секунду, по вытянувшемуся лицу Анны, по едва различимому хрюканью Элизы и неслышимому ?Что-о-о-о?!? от Йо, он понимает, что ляпнул явно лишнее. Пятерней сжимает волосы на затылке в попытке отрезвить гадко хихикающий мозг и подобрать нечто приличное и цензурное в качестве пояснения. —?Ну, он… очень сильно накосячил. Перед Королевой. В свое время.—?Так,?— тянет Анна настороженно. —?И?—?И она заставила его надеть женское платье,?— кажется, в этот момент перед ним предстает кадр из его прошлого, отчего последующая фраза обрывается фырканьем через нос и попытками сдержать его в щеках. Но горло предательски щекочет рвущийся наружу смех. —?Вот такое.Он неприлично задирает ногу, носком касаясь стола, чтобы не упасть, а сам очерчивает линию выше середины бедра, чтобы показать размер катастрофы. Пожалуй, где-то в подсознании, Йо бы обозначил его, как сногсшибательный, катастрофичный. Духи, как?!—?Все в блестках. Настолько блестящее, что титул ?Ваше Сиятельство? прикрепился к нему намертво на последующий месяц, а обращение ?Мистер Сверкающие Ягодицы??— и того дольше! —?хохотнув, Хана хватается за лоб, стараясь унять этот льющийся, но не заливистый, откровенный смех и шарит по карманам в поисках чего-то, что так и не находит. —?Жалко, у меня тот телефон разбился, я бы тебе показал?— там он тако-о-ой душка!Протяжно растягивает он и заходится снова. И Йо впору бы обидеться на то, что этот мальчишка практически подставляет его, подкидывает идеи для будущих наказаний (потому что, как он помнил, в дальнейшем у Анны возникали такие угрозы, до сих не претворенные в жизнь), но то, с каким трепетом и теплом он смотрит куда-то перед собой, как рассеянно и легко улыбается этим воспоминаниям, ярким картинкам, бережно хранящимся под коркой мозга, отбивает все желание злиться.Как бы он ни хохотал сейчас над событиями прошлого, Хана все равно отзывался о нем более, чем почтительно, на грани искреннего благоговения, какое может испытывать ученик к своему учителю.?… этом же парне двадцати восьми!??— только подумать, а ведь в его вселенной, если подсчитать, сложить, ему уже где-то под сорок. И большую часть (по крайней мере?— десять с лишним лет) он тренирует этого очаровательного смышленыша, утирающего невидимые слезы.Йо ощущает, как прилив поистине отеческой снисходительности заполняет его до краев, переполняет теплотой полуденного солнца, заставляя смущенно покраснеть и безотчетно взъерошить волосы.—?А… —?однако по лицу Анны?— тому, как-то раскрывается, то закрывается ее рот, как она переглядывается с Элизой?— не скажешь, что она разделяет его радость. Скорее?— ступор и формулирование определенной мысли, которая выделяется вместе со слюной, но с ней же и пропадает где-то в горле.—?Главное, чтобы Нина об этом не узнала,?— словно прочитав ее потуги, однако не деле просто заметив, как черные зрачки расширились, Элиза заканчивает за Госпожу с тем опасным выражением, с которым наблюдала всякий раз пробуждение маниакальности старшей из близнецов.—?Да,?— коротко соглашается Анна, так как красноречиво брошенная фраза о передаче статуса стервы в их тандеме, четко дала понять, что больше снисходительности и великодушия Асакура от Нины не увидит.А раз она решила уравновешивать уровни адекватности и доброты наравне с неадекватностью и некоторым злорадством, такая вещь, как переодевание в женские шмотки (скорее всего, Нина стащит из ее шкафа и пару лодочек на высоченных шпильках, обязательно не в тон!), может нехило подогреть ее тщеславие.По тому, как Анна морщит нос, Йо понимает, что дальнейшие угрозы исходили исключительно от старшей, и усмехается. Ну, чего он еще от нее ожидал? Извинений? Раскаяния? Духипростименямнетакжаль? Проще было от Тао добиться признания, что Хоро-Хоро иногда сильнее его в шутках, но и тому понадобилось около полугода на то, чтобы смириться, пожить с этим фактом и уже после?— признать.Здесь же?— ситуация явно запущенная.—?Так что шорты?— это не такая уж и большая проблема,?— Хана все же возвращается к обсуждению, успокоившись и придя в себя. —?Главное, снять все мерки правильно, а то с ними, слышал, запара бывает страшная.Анна кивает.—?Да, у меня остались его замеры с той недели. Думаю, ничего существенного за этот срок не изменилось, а поэтому за основу можно взять их,?— чувствуя, как постепенно разговор изживает себя, как она морально настраивается на продолжительную занятость в виде совершенно новой творческой для себя деятельности, Анна немного скованно начинает собирать рисунки в общую кучу, прижимает к груди и рывком встает со стула.Отчего-то конкретно сейчас разум посещает догадка, что Хана, следящий за ее движениями и постепенно осознающий, что Анна сидит перед ним, в их доме, а не чахнет над Асакурой в ?Фунбари Онсен?, может начать ее отчитывать, и первые шаги даются ей с какой-то нервозностью.Что не ускользает и от Элизы.?Кхм-кхм?,?— разносится сухо в сознании сына, одновременно с тем, как спина матери распрямляется от небольшой заминки, а хранитель пользуется неспособностью Госпожи видеть на триста шестьдесят градусов.Элиза сначала просто кивает в ее сторону, утвердительно качает головой, как бы подтверждая предположения Ханы, выраженные в указательных пальцах, направленных на Анну, а потом, когда она замечает немного неуверенное, сконфуженное отрицание, откровенно и широко указывает на Киояму ладонью.Тонкие брови хмурятся. Она вот-вот разразится ругательствами за безответственность Ханы, копившимися эти несколько дней и отдающими горечью на кончике языка.?Элиза, я не…?,?— беспомощный взгляд.Хана подается назад, становясь невообразимо маленьким. Шея вжимается в одеревенелые плечи, а кадык то и дело дергается от неконтролируемых нервозных глотков, слюна выделяется намного быстрее, ладони потеют. Он съеживается, хочет возразить каким-то не особо твердым доводом, что не готов сейчас, что наверняка опять сморозит какую-то глупость, вновь ее обидит или разозлит, но Элиза беззвучно топает ногой и прерывает безудержный поток восклицаний своим одним:?Ты обещал!?И кисти повисают вдоль тела.Признаться честно, Хана никогда не умел особо просить прощения?— большинство его обид, всплесков злости и агрессии, в основном, носили профилактический характер на достаточно серьезные проступки других, а поэтому извинялись, так же в основном, перед ним, что потратили его время. С семьей и друзьями ситуация была несколько иной: каждый раз, когда он был не согласен с тем или иным действием друга, он так же пылил, вспыхивал, подобно спичке, но и получал пыль (или кулак) в ответ, порой разливая на пару или даже целой компанией гомон, готовый вылиться в драку, а там?— совместную обработку ран, фырканье, что ?я все же был прав?, и повтор всей неразберихи, пока не надоест или пока их не застукают девчонки, перед которыми тупо неудобно ругаться матом или же елейно улюлюкать.С более тихими друзьями и своей девушкой Хана имел все тот же вспыльчивый характер и все те же замашки поджигателя, однако ?после? вел себя совершенно иначе: скорее, непринужденно, как если бы вообще ничего обидного не сказал, а те?— ничего обидного не восприняли. Они привыкли к его буйному нраву?— привыкали, долго, упорно, Хана талдычил им по два, три, несколько десятков раз, что да, он такой; в конце концов они обижались сами, и тем самым Хана терял действительно хороших людей, ценность которых мог оценить по достоинству только спустя годы. А потому, когда те немногочисленные оставшиеся друзья получали вместо внятного извинения короткое и гулкое бурканье, пристыженный взгляд и полное нежелание раскладывать по полочкам ситуацию, обсуждать то, что он заварил, они обычно принимали его, и общение восстанавливалось.Здесь же объяснить ситуацию не то, что нужно?— это просто необходимо. Будучи учтивым с друзьями в своем мире и имея маломальский опыт в удержании гнева или же распределении, что вот этому чуваку до края можно сказать пять обидных слов, а тому будет мало и двенадцати, здесь?— в этой вселенной, с этой мамой он умудрился систематически вести себя по-скотски. Другого определения Хана сам себе дать не мог?— как животное, которое под инстинктом ?бей или беги? всегда било по больным точкам, пользуясь своими знаниями и не желая признать, что может оказаться хоть на каплю неправ, когда он был целиком и полностью неправ.И поэтому, когда он нагоняет Анну в гостиной, окликает тихим ?Мам??, его берет испуг, что она не захочет его слушать, что уже и без того наслушалась на несколько дней, месяцев вперед. А стоит ей, бесконечно бледной (хотя еще в разговоре щеки были розовато-нежными), повернуться к нему и сильнее вцепиться в рисунки, ему и вовсе становится не по себе. Она этого не заслужила?— она заслуживала явно лучшего, чем он давал ей несколько дней и задолго до этого, она заслуживала извинений. И не тех, которые он практически выдавливал из себя ради дружбы в своем мире, а искренних, красноречивых?— как и все те колкие фразы, которыми он делал ей больно.Она встает в пол-оборота, тогда как он шумно дышит через нос.—?Нам нужно поговорить,?— произносит быстрее, чем мозг порождает сомнение. Хана подходит к ней в несколько прыжков, отмечая, как мелькает что-то боязное на донышке ее глаз.Она нервно заправляет прядь за ухо, после чего опустившаяся ладонь сразу оказывается в плену его пальцев?— сравнительно теплых, даже горячих.Анна едва слышно охает, ощущая перепад температур, и видит, как меняется взгляд сына с пугливого на уверенный и обратно, точно он борется внутри себя. Хана мешкается еще немного, оглядывает пространство вокруг: пол, спинку дивана, лестницу позади матери?— словно прося неодушевленные, безразличные предметы о помощи и поддержке?— после чего вскидывает подбородок, но находит их разницу в росте чересчур огромной для предстоящего разговора, и тянет ее запястье вниз, призывая опуститься на колени.—?Хана, я… —?Анна наверняка хочет отчитаться, что оставила после его упрека Йо ?лишь на несколько часов?, что за ним наверняка следят ее духи и к ним скоро присоединится она сама, но Хана не желает слушать. Накрывает ее рот ладонью и мотает головой.—?Нет, пожалуйста, не говори мне ничего,?— слова звучат отрывисто, начинаясь с короткого вдоха. —?Сейчас ты должна послушать.Он опускает голову, в который раз ловя себя на мысли, что она до этого то и делала, что слушала его, стискивает зубы и возвращается взглядом к ее глазам?— непроглядно-черным, с едва заметными точками зрачков, которые то расширяются, когда она смотрит на него в ответ, то сужаются, когда хочет, ищет пути отхода. Губы дрожат под его пальцами, полураскрытые; дыхание неравномерное, горячее.—?Во-первых, я хочу тебе сказать, что несмотря на все наши ссоры и ругань, ты остаешься самой замечательной мамой на свете?— мамой, которую я люблю, уважаю и которой ни за что и никогда не пожелаю зла или же причиню его намеренно,?— с жаром выпаливает он, обрывая ее вздох. Зрачки расширяются, а светлые брови приподнимаются, на что он в запале неуверенности и дрожащих коленей, давит ладонью сильнее, оставляя возможность дышать лишь через нос. —?Во-вторых, я бы очень сильно хотел перед тобой извиниться и сказать, что я величайший из болванов всех времен, неблагодарный сын и придурок, которого можно пожелать в качестве родственника разве что страшному врагу, потому что мое поведение в последнее время это просто свинский эгоизм.Она собирается отстраниться, но Хана делает шаг вперед.—?Я и есть эгоист. С самого начала я думал только о своих причинах, своей выгоде, совершенно не задумываясь о том, что могла и чувствовала в этот момент ты. Я заставил тебя отменить все свои планы и столкнуться с Йо Асакурой, потому что хотел, чтобы в этом мире он не попал в перепалку с придурком, который заставит его душу раскрошиться на части, а все для того, чтобы он смог полноценно обучить меня!Когда он произносит это вслух, ему отчего-то становится гадко. Какой же он отвратительный, в самом деле.—?Мне было абсолютно плевать в тот момент, что ты занята работой, что у тебя есть свои дела, что тебе может быть просто неприятно находиться с тем, кто до последней клетки похож на убийцу твоей сестры, хоть и не имеет отвратного характера, как у Хао,?— он почти шипит его имя, вспоминая, как тем же вечером после обоюдной истерики, Нина появилась слишком внезапно, напав с теми аргументами, которые Анна была не в состоянии ему поставить в упрек.?Интересно, сколько раз Анна ловила дежавю с тобой, если весь предыдущий месяц Милли то и делала, что выпрашивала у нее проявления снисходительности и доверия к Хао???— надменно-едкий вопрос, заставляющий задуматься о многом. Анна могла за одно это?— за их схожесть, одно происхождение,?— возненавидеть Йо, постараться от него убежать, уйти как можно дальше, чтобы не ворошить прошлое, не теребить старые раны…—?Мне было наплевать,?— качает он головой, повторяясь, чувствуя, как невыносимая досада вперемешку со стыдом к самому себе постепенно выкручивает его желудок, подбирается выше?— до сердца, легких, пока не перехватывает горло. —?Все, что я делал, это требовал и требовал, дальше?— больше, не замечая, что ты стараешься изо всех сил, что ты делаешь это ему во благо, забываешь о себе, о своих ?хочу?. Я просто… просто…Голос утопает в основании шеи. Листы выпадают бело-черно-оранжевым фонтаном, рассыпаются по полу, сминаемые коленями Анны, тем, как она припадает к сыну, стискивает его в объятиях и с замирающим сердцем слышит обрывочное дыхание, шепотки извинений и оправданий. Она перебирает его светлые пряди, целует утешительно в висок, прижимаясь щекой к макушке, и застает в облачке фуреку полупрозрачный силуэт Элизы.Она слабо улыбается, светится изнутри нежностью и немой просьбой к пониманию и прощению, подталкивая этими короткими кивками к тому, чтобы здесь и сейчас Госпожа разрешила весь конфликт, и они наконец выслушали друг друга.И Анна не может сопротивляться этим бровям-?домиком? и легкому касанию до ее сознания. Она вздыхает, все еще ощущая влажное, горячее дыхание где-то за ухом, и аккуратно отстраняет от себя Хану.Красный кончик носа и залитые алыми пятнами щеки, что выделяются на светлой шевелюре и бледной коже. Он смотрит в пол, поджимая стыдливо губы, все еще сопя и изредка шмыгая, как если бы хотел разреветься. Но глаза сухие, с четко выделяющимися белками и глубокими темными радужками с, если присмотреться, небольшой россыпью ореховых ниточек. Анна находит это удивительным, так как всегда считала, что глаза он унаследовал тоже от нее, но быстро отбрасывает?— сейчас важнее другое ?наследство?.Она по-матерински забирает его челку назад, опускаясь с нежными поглаживаниями на пылающие скулы, и начинает немного строго:—?Во-первых, чтобы я больше не слышала от тебя таких слов, как ?болван? или же ?свинья? по отношению к самому себе,?— и когда замечает, что он хочет воскликнуть о правильности и правдивости своих высказываний, она вскидывает на него красноречивый, осаживающий взгляд. —?Как бы ты ни поступал, как бы ты о себе ни думал, я не хочу слышать ничего подобного, ясно выражаюсь?Фраза, от которой на загривке приподнимаются волосы?— Хану словно на мгновение окунают в прошлое, где его настоящая мать, Королева, отчитывает неугомонного его за чересчур длинный язык в адрес напыщенных гостей.—?Да, мам,?— к счастью, эта Анна на положительный ответ не продолжает экзекуцию дальше, скорее?— заминается от того, что подобралась к не особо радостной теме.Она скашивает глаза влево, зацепляет зубами верхний слой кожи на губах, еще раз убирает за ухо пряди и, шумно вдыхая, все же продолжает.—?И да, мне тяжело,?— будто сознаваясь в том, что что-то украла в магазине. Она откидывается на пятки, упираясь кулаками в пол, и Хана видит в том, как напрягаются ее плечи и спина, что говорить о любой слабости, тем более?— этой, ей неприятно. —?Бывает тяжело. Порой я не успеваю уследить за всем происходящим; едва подстроюсь под ритм, как сверху спустят приказ срочно переместиться на другой конец планеты, что-то там порешать, вернуться обратно и все?— за считанные минуты, не вызвав при этом никаких подозрений. Я не говорю сейчас про Йо, потому что он ни о чем не знает; я говорю про тебя и наши терки с директрисой, говорю про Милли, пусть она и ночует сейчас на квартире бабушки, разъезжая то до Изумо, то до Аомори по семейным делам, про Рурка, про отдельные поручения бабушки, Эну, да чего только нет в этом списке!Она всплескивает руками, зажимая те между бедрами, а сердце Ханы постепенно сжимается от жалости к матери и отвращения к самому себе. Элиза была права, когда говорила, что она старается успевать все, жонглируя обязательствами и необходимостью, как яблоками. Горящими яблоками, обмотанными колючей проволокой?— так точнее.Он с нажимом проводит по лбу. Идиот.—?Но это не значит, что я не люблю то, что делаю,?— уже спокойно дополняет Анна, глядя на загоняющегося все больше Хану. —?Да, иногда мне кажется, что еще чуть-чуть и я взорвусь, что люди?— идиоты, и не могут хоть что-то сделать самостоятельно, им всюду нужна моя помощь. Но я осознанно пошла на это?— я осознанно наблюдаю за Милли, осознанно отдала тебя на обучение в младшую школу и обозначила себя, как мать-одиночку, осознанно приняла решение встать на защиту Йо, кем бы он тебе ни был в твоем мире и как бы ни был похож на своего брата. Я разделяю их,?— нажимает она, и Йо вздрагивает от того, как твердо берет в ладони лицо сына и с каким жаром проговаривает то, от чего он недоумевал и чего опасался. —?Разделяю, как бы это ни было трудно, не сравниваю и желаю помочь Йо, потому что никакая невинная душа не заслуживает быть уничтоженной. И можешь передать Нине, что…—?Стой,?— опешив, Хана подается назад. —?С чего ты взяла, что…—?Брось,?— отмахивается Анна, как от мухи. С таким же выражением и сморщенным носом. —?Неужели ты думал, что я не увижу ее промываний мозгов касаемо дежавю, схожести близнецов и прочего, при учете того, что еще совсем недавно она сама легко и ненавязчиво, в своей манере, спросила меня, не желаю ли я впасть в состояние аффекта, чтобы пырнуть Асакуру ножом в живот, а после?— обмотаться его кишками на манер боа?Заканчивает она под гробовую тишину. Хана впадает в ступор, а Йо нервно хихикает, барабанит пальцами по локтям, мерно растягивая в уме вопросы о том, кто с ним жил и как он вообще не умер раньше срока. Демон-хранитель из Ада?— Эна, что за просто так, для профилактики, сожрала мистера Накаминэ (о том, как она вывернула желудок, вернув духа обратно, он даже думать не хочет), а теперь еще и сестра-близнец с замашками садистки-узурпатора-маньяка. Классно.—?А ты хочешь? —?вкрадчиво спрашивает Хана, все же обретя себя. Приподнимает брови вслед за Анной, но позы не меняет.—?Что? —?Анна оскорбленно изумляется. —?Да ты с ума сошел! Нет, разумеется! —?и, выпустив из легких все то подогревающее тело и кровь, остывает. —?И Нина этого не хочет, поэтому она и спрашивает; так как знает, что находиться с точной копией врага под одной крышей?— не самая удачная затея. И рано или поздно понимание, что ты сильнее его, что ты можешь убить его, получить какое-то удовольствие от этого, может прокрасться в рассудок любого пострадавшего.В этом есть резон. Йо вспоминает того же Лайсерга, который, перепутав его и Хао, уже не особо мог соображать, что-то выслушивать в качестве оправданий или банального алиби?— он порывался всеми силами отомстить. А ведь то была первая встреча. Во что бы тогда ему встало неоднократное пребывание рядом, необходимость не только поддерживать оптимальные отношения, но еще и наблюдать за окружением вокруг, защищать его?Возможно, формулировка Нины ?кишки на манер боа? звучит не очень (вообще не очень), но если перевернуть ситуацию, то выйдет все то же желание оградить сестру от необдуманных поступков, о которых впоследствии она будет жалеть.—?Поэтому она хотела предложить помощь, поэтому все предлагают мне помощь: Элиза, Эна, да тот же Рурк, когда разрешает тебе остаться у него на ночь. Они понимают, в какой я ситуации, и стараются облегчить ее, духи так точно,?— Хана оборачивается к Элизе, та пожимает плечами и все же кивает, соглашаясь.Да и нет смысла отрицать, потому что та же Эна сейчас, пусть и находится далеко, занимается поручением Госпожи, Элиза мечется туда-сюда между домами, чтобы помогать Нине и Хане, если тот останется один. Про старшую из близнецов говорить не приходится?— за нее все говорит ее перебарывание самой себя относительно нелюбви к живым и практически постоянное пребывание в этом самом мире.Хана впервые задумывается о том, как за довольно непродолжительный срок они умудрились наладить оперативность, и сейчас все без исключений работали, как единый механизм: одних сменяли другие, после чего?— короткий отдых и по новой. И все без заминок, слаженно, отработанно так, словно взаимодействовали не несколько дней или недель, а годы. Также он задумывается о том, что если один винтик выбить из этого организма, то загнется не отдельная часть?— один из вариативных участников,?— а сердцевина, Анна, попросту не справившись с нагрузкой.Конечно, можно сказать ей сидеть дома, лишив доброго списка дел, но он знал свою маму в своей вселенной, знал ее любовь к трудностям, постоянную занятость и эдакий пробуждающийся азарт, когда работы прибавляется, а сложность все нарастает. Никогда он не видел ее более живой и вовлеченной, как в те моменты, когда светлая макушка мелькала над огромными бумажными кипами, а рядом стояло трое-четверо человек и требовало от нее что-то, говорило бесперебойно. И она каждого, абсолютно каждого понимала, отвечала, умудрялась поспорить и выгнать в пылу спора одного, чтобы обязательно на его место пришел кто-то другой. И так каждый день, двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году, с тех пор, как стала Королевой.Трудоголизм, которому под силу было совладать лишь Королю и с которым сейчас Хана ничего сделать не в состоянии. Он смотрит на Анну, на то, как она немного сконфуженно сидит перед ним на коленях, ждет его реакции, похожей на снисхождение.—?Я понимаю,?— и она ее получает. Со вздохом, слабой улыбкой и мысленным ?И все же я дурак?, которого он не произнесет вслух. Хана обнимает ее нежно за шею, вдыхая аромат жасмина с волос, и, напоследок забавно зажмурившись, отстраняется. —?И я доверяю тебе. Тебе и твоему странному женсовету, что бы и как бы вы ни обсуждали и что бы ни делали. Я дам список и приму любое ваше решение.Отчего-то именно сейчас эта фраза кажется безумно важной. Хана произносит ее почти что шепотом, поднимая глаза на Анну, которая на секунду меняется в выражении. Уголки губ приподнимаются, показывая, что смысл закрадывается в самые глубины сознания, затрагивая нечто, что волновало их обоих в последнее время, лицо приобретает живой оттенок, молочную белизну, заменяя собой мертвенную бледность, с которой начался весь диалог, а чуть позже на щеках появляются первые признаки легкого румянца. Анна выдыхает через нос, выражая благодарность в том, как легко ерошит волосы сына и щелкает по кончику носа.Под приглушенный смех Ханы она переминается от неудобства позы, сжимая пальцы ног и расслабляя?— сотни невидимых иголочек путами охватывают лодыжки, отчего она тихо чертыхается, после чего вовсе меняет позу, садясь перед сыном в расслабленный лотос. Благо, домашние короткие шорты и черная майка, в отличие от черного платья в доме Асакуры, позволяют это сделать. Хана с удивлением смотрит, как она окончательно сминает, кое-где на углах даже разрывает, свои рисунки, но пожимает плечами и устраивается в ее ногах, урывая лишнюю возможность примкнуть щекой к небольшой груди, вздымающейся равномерно, но… напряженно?Анна отклоняется назад, и выражение уже не кажется таким умиротворенным и благодарным, как за несколько мгновений до.—?Раз уж мы подошли к теме Асакур, тебя и меня,?— голос скатывается в сип, но Анна не сглатывает комок, вставший поперек горла, не сбивает его кашлем. Она становится непроницаемой, и Хана знает: это не сулит ничего хорошего. —?Я говорила с комиссаром полиции по поводу готовящихся в Токио фестивалей…Что ж, уже немного отпускает. Хана теперь может предположить, о чем речь пойдет дальше.—?Он выявил порядка двадцати трех случаев, нарушающих меры безопасности, и тот фестиваль, на который ты хотел пойти, входит в этот перечень. На данный момент его перенесли на неопределенный срок,?— она смотрит куда-то вниз, боясь, что если посмотрит выше, то что-то в ней обязательно сломается.Говорить на эту тему?— шаткую тему, в которой результат беседы неизвестен?— очень… не очень, так как в случае с финальной точкой в виде парада салютов она могла мысленно настроиться, подготовиться к тому, что будет ?после?, но сейчас… Сейчас?— прямо сейчас, как бы ни звучало?— Хана может заявить, что раз нет, то он отправляется обратно в будущее завтра или даже сегодня.Сердце больно отзывается на домысел, гулко бьется о ребра, пока две теплые ладони не ложатся на плечи, осветляя мрак своим теплом.—?И пусть,?— бросает он невероятно просто, силясь разве что не отмахнуться. Хана вызывает в ней искреннее удивление вперемешку с неправильным облегчением, улыбается своей самой выразительной улыбкой и становится нейтрально-серьезным. —?Я подожду столько, сколько нужно,?— заверяет чересчур твердо, после чего смягчается. —?А там мы соберем большую дружную компанию: ты, я, Милли, Рурк, твой женсовет в полном составе?— главное, чтоб не подрались?— и будем веселиться так, чтобы запомнилось надолго: есть сладкую вату, играть в игры, побеждать или проигрывать на аттракционах и кататься до тошноты на колесе обозрения, если таковое будет!Он радостно выдыхает и поднимает подбородок, тогда как она слышит в, казалось бы, примитивном перечислении действий уверенность и твердость. Анна понимает: Хана ни на что другое не согласен. Пусть расслабленно поднимается с колен, но стоит безапелляционно уперто, выражая в одной только позе и неразборчивом движении запястий эту самую упертость.Анна хочет задуматься о том, так ли важен сам фестиваль, как то, что на нем случится или же кто будет вместе с ней в толпе народа; пытается ли он таким образом познакомить ее с его отцом или же все подстроить таким образом, чтобы она нарвалась на него самостоятельно, сама того не ведая,?— но отбрасывает это в глубины души. Что бы он ни задумал, ей неважно. Главное, что еще ненадолго, но она сможет побыть вместе с ним.И эта радость принимает окончательную форму объятий, нежных и крепких, обоюдных. Анна целует его в висок и мысленно надеется, что фестиваль проведут как можно позже.***Заставить Манту на пару с Йо притаранить на второй этаж зеркало в полный рост, при этом не удосужившись открыть дверь в собственную спальню и мало-мальски разъяснить, откуда оно взялось и на кой-черт вообще далось? Анна может, умеет, практикует. Даже не воспользовавшись Ниной и подсказками извне: ?Досталось по дешевке от старьевщика??— она поправляет прическу, глядясь в это самое зеркало и украдкой наблюдая за тем, как Асакура позади нее умирает, с трудом разгибаясь в спине.Стекло, подложка, пара балок по бокам и две ножки?— вроде бы немного, но стоит его попытаться поднять, перенести вес на себя, так тут же вся гравитация мира восстает против тебя. По крайней мере, именно это она видит на лбу Йо, словно бегущую строку, пока он не замечает за собой слежку и не меняется в лице; недовольство и неприкрытая усталость подменяются смиренной улыбкой и небольшой заинтересованностью, на которую она отвечает лишь тогда, когда Манта скрывается на первом этаже с поручением приготовить чай.—?Я ведь так и не узнаю, чем вы там занимаетесь? —?спрашивает?— больше констатирует, утирая капли пота с носогубной складки и упираясь кулаком в покалывающий бок. Дверь в ее комнату все так же закрыта для посторонних, Анна все так же стоит и поправляет волосы, смотря на него через отражение.Он спрашивает о ней и Эне, подсознательно связывая срочную необходимость в виде потрепанного, кое-где надколотого, зеркала в позолоченной раме, с их занятиями, о которых она обмолвилась единожды, а она не знает ответа. Ни то, ни другое не имеет друг к другу прямого отношения, но даже косвенно пояснять что-либо Анна не намерена?— лишние заморочки, они ему не нужны.—?Я надеюсь, что нам это не понадобится,?— уклончиво отвечает она, и ему отчего-то хватает. То ли напускного пренебрежения, с которым она это произносит, то ли интонация голоса, Йо кивает. И искренне удивляется, когда она просит его помочь Манте с дальнейшим приготовлением обеда и говорит, что справится дальше сама.Она не принимает никаких аргументов и утверждений, что ?да мы чуть пополам не согнулись, пока его дотащили!?, перевешивает настораживающей угрозой, что ?если он не смог поднять такую мелочь, то ей срочно необходимо пересмотреть его тренировочную программу?, и совершенно не-подслушивает задыхающегося восклицания, когда спустя десять минут Йо уже не застает зеркала в коридоре.Удаляющийся звук шагов, Анна выдыхает. Перед ней?— лоскуты черной и оранжевой материи, несколько набросков и аккуратная книжечка с замерами Асакуры. Позади?— диалог с Ханой, окончившийся как нельзя кстати и лучше, и зеркало, отливающее приглушенным светом полуденного солнца через занавески.Она впервые задумывается о том, что еще ни разу не шла навстречу своим воспоминаниям так активно, что еще в школе вместе с Оксфордом убегала от них, что бы те ни значили, и ловит себя на мимолетной панике. Она не знает, к чему это может привести, приведет ли в принципе; окажется недостающим пазлом в очередной головоломке потерянной памяти или же чем-то бесполезным.Но стоит прокрутить в голове фразу Ханы о возможностях, еще не проигранной битве с демоном, коснуться до лоснящейся, почти что шелковой, но крепкой ткани, как сомнения отходят на второй план, а сумка забивается всем необходимым так, что застегнуть ее не представляется возможным.На следующий день, уже вечером костюм полностью готов.Все в том же полумраке, выхватывая лучи уходящего солнца и постепенно зажигающихся фонарей в качестве единственного источника света, Анна крутится вокруг зеркала, высматривая в отражении огрехи, которые совсем недавно под ослепительным светом ламп в ателье могла бы не заметить. Она хмуро ощупывает черную жилетку, натягивает, оттопыривает карманы, проверяя на прочность, спускается к ее краям и?— шурх! —?одергивает насколько возможно.Делает вдох, отмечая, что при полной расслабленности и отсутствии лифчика ей жмет в груди, но по словам Айко,?— швеи, которую она попросила ей помочь?— все в порядке, если исходить из тех цифр, которые она принесла.Разумеется, думает Анна, когда поворачивается к зеркалу спиной и приподнимается на носочках, сама бы она ни за что не справилась и за неделю?— уж слишком было ново ощущение иголки с ниткой, а она?— слишком далека от чего-то подобного (ведь раньше даже банальное подшивание юбки доверяла профессионалам).Но Айко и Харука (которая не останавливалась в снисходительных оханьях и бесполезных советах, чтобы Анна пошла и отдохнула, а ?не забивала голову такими глупостями, как сроки?) помогли ей, ответственно подойдя как к самому заданию в виде множества рисунков, которые, как оказалось, разительно отличались друг от друга покроем, фасоном, методом сшивания, так и к ее желанию выполнить это как можно скорее, как можно лучше и как можно самостоятельнее.Анна израсходовала годовой запас ткани местного магазинчика, забегала туда раз двадцать, показывая местным продавцам весь спектр эмоций, на который была способна, в зависимости от того, на каком этапе работа застопорилась и еще можно что-то исправить или же все придется переделывать заново. А заново она переделывала с тем же упорством, под четким руководством и постоянным надзором, осознавая и внимая всем тонкостям, которые ей поясняли попеременно два голоса: звонкий и удивительно спокойный, принадлежащий Айко, и неравномерно тихий?— Харуки?— прерывающийся все теми же дурацкими советами, которые под утро Анна перестала воспринимать вообще.Так, к полностью готовой жилетке она узнала и постаралась запомнить, чем отличается эластан от таслана, особенности каждого вида, способы применения определенных стежков и секреты сшивания некоторых дыр, которыми пользуются ?феечки-швеи?, как легкомысленно нарекла их обеих Харука (что совершенно не подходило ее пятидесятидвухлетнему возрасту, как решила про себя Анна). А когда были доделаны штаны, к знаниям присоединились и вариации пришиваемых внешних карманов, и как из остатков от пятнадцати неудачных попыток сделать нормальный низ можно сшить нечто сносное, пусть и в гораздо меньшем количестве (когда Айко за считанные часы превратила ворох лоскутов в наволочку для кресла-мешка и несколько костюмов для игрушечных зайцев, Анна невольно согласилась с Харукой?— она, как минимум, ведьма).Последние же детали послужили окончательной причиной для мигрени и геморроя на ближайшие несколько месяцев, если Анне вдруг вздумается их воспроизвести в памяти вновь. Споры, которые разводили Айко и Харука касательно карманов, их необходимости и вероятности все сделать так, как выглядело на рисунках, были невыносимы настолько, что под самый конец, когда стакан рядом с ней уже трещал от бурлящей энергии фуреку, Анна психанула и решила отказаться от этой идеи совсем.И поэтому сейчас она, заправляя ноющую прядь за не менее ноющее ухо у ноющего виска, наклоняется, ощупывая все швы на предмет возможных торчащих ниток, и под конец шлепает резинками на лодыжках с таким обреченным облегчением, что Йо невольно изумляется.Конечно, изумляется он не только тому, как Анна краснеет от прилива крови и хватается за переносицу, но еще и тому, что она внесла значительные корректировки в эскизы и… его костюм изначально предполагал штаны. Висящие практически на бедрах, без рыжих вставок и карманов, идеально черные и практически идентичные тем, которые она подготовила ко второму раунду Турнира Шаманов, когда от первого костюма остались лохмотья.Она в очередной раз поворачивается к зеркалу, раскидывает руки в стороны и вдыхает полной грудью, отчего серебряная ?собачка? подпрыгивает, оставаясь неизгладимым впечатлением в сознании Йо. Анна касается воротника, собираясь расстегнуть.—?Госпожа? —?как появление Элизы отвлекает как Анну от ненавязчивого стриптиза, так и Йо от разглядывания топорщащихся на животе (есть ли там вообще живот?) черных складок.Поначалу ему этот костюм был великоват?— идеальным в отсутствии скованности движений в битве?— а под конец первого раунда, после всех тренировок и злоключений судьбы, стал впритык, но на ней… он никогда не задумывался, что Анна настолько худая. До тех пор, пока она не прижимает к себе руку, и та не пропадает в ткани на добрых пару сантиметров.А ведь она таскает Хану, размахивает косой, тренируется… он ощупывает собственный бок, делает вид, что внезапно захотелось почесать копчик, а сам примеряется, предполагает и удрученно усмехается. Почти что крошечная, это за ее питанием ему следовало бы присматривать, а не доедать порции по возможности.—?Вы проделали огромную работу,?— само очарование и непомерная гордость. Элиза источает немой восторг и осматривает Анну во все глаза, как будто боится, что эта красота и неимоверный труд внезапно пропадет, и день перестанет быть таким светлым.—?Да,?— неопределенно хмыкает Анна, все же звякая замком, расстегивая молнию до выступающих ключиц. Золотая цепочка дергается в такт вдоху, а Киояма вновь теребит вставку на кармане, как бы подтверждая слова хранителя.Работа действительно была масштабная и трудозатратная.—?Даже жалко сжигать.Сначала Элиза думает, что она ослышалась, она хмурит в смятении тонкие брови под челкой, но стоит Анне вскинуть подбородок, ответить на немой вопрос, застывший в глазах, как тут же на его место приходит возмущение.—?Но зачем сжигать? —?она забавно раскрывает рот, замирает с ним, словно рыба, выброшенная на берег, и таращится, наверняка надеясь одним только этим убедить Госпожу передумать. —?Неужели вам ни капли не жалко? Неужели вы думаете, что именно так надо поступить?Но Анна не думает. Когда Хана вселил в нее уверенность, что таким образом она поставит очередной шах демону Они и сможет что-нибудь вспомнить, она действительно предполагала, что это поможет. Но чем больше она увлекалась, чем больше вникала в мудреные истории Айко и Харуки, подшивала, измеряла, отрезала и сшивала заново, тем больше она понимала, что это ничего не дает, кроме ощущений и восприятий. Да, она видела этот костюм во вспышке, он отпечатался где-то под коркой мозга и каждый раз просился на бумагу, стоило схватиться за карандаш. Но когда она взяла его в реальности, а не фантазии, она не получила ничего из того, что описывал Хана и на что надеялась она сама.Ни прояснений, ни логических цепочек?— лишь ткань, скрепленная нитками.Она вызвала обеспокоенные переглядывания между швеями, когда зарылась носом в ткань, пахнущую тканью, немного мылом и чересчур сладкими духами Харуки, но и ощупывание каждого миллиметра ничего не дало. Впрочем, как и чай с советом пойти домой и отоспаться.Пойти спать?— не пошла, но чай выпила, а на второй кружке, там же, в ателье, в ходе каких-то бессмысленных разговоров, решила вернуться к изначальному подходу, и теперь сжечь не только оранжево-черные листки, но и оранжево-черную ткань. Избавиться, вычеркнуть, напоследок?— будто бы надежда тлеет в ней?— попрощаться, облачившись.—?Но как же воспоминание? —?спрашивает Элиза, наперекор недавнему приказу не врываться без разрешения в сознание, и найдя все ответы самостоятельно.—?А что?— воспоминание?—?Оно должно было привести вас… —??к чему, Элиза, к чему?? так и спрашивает Анна мысленно, а когда хранитель заминается, сама толком не зная ответа, Киояма хмыкает. Отчего-то лишь сейчас осознавая, как это было глупо и необдуманно?— ровно как и в школьные годы, когда она сорвалась с разбега в омут, а в результате она получила выпускной и ни грамма пояснений.На языке скапливается горечь, которую не удается сглотнуть. Йо отворачивается, когда широким жестом она распахивает жилетку и сбрасывает ее на заправленный матрас. Анна переминается с ноги на ногу, стягивая штаны, и когда она, по привычке аккуратно, укладывает все в розовую сумку, Элиза спохватывается, внезапно осененная.—?Но сожжете вы его, и что дальше? —?Анна останавливается, замечая, что язычок костюма зацепился за внутреннюю подложку сумки, когда как Элиза считает это за желание выслушать до конца. —?Госпожа, вы уже предпринимали попытки избавиться от рисунков?— из этого ничего не вышло. Почему вы думаете, что это поможет?—?Не это, так другое,?— она качает головой, искренне не понимая, почему Элиза так цепляется за тряпки.Ведь не она проторчала в ателье порядка шестнадцати часов, вымотав как себя, так и двоих швей, продавцов тканей, обычных продуктовых и всех, кто попадется под руку. Не она кололась, пришивала ненужное, а потом, чертыхаясь, распарывала обратно, не она?— тогда какого черта?Анна стискивает челюсть, без особого разгона ощетинившись и раздраженно окрысившись. Но Элиза продолжает стоять, разрываясь между тем, чтобы задать вопрос ?Что, что тогда сработает??, и тем, чтобы узнать собственноручно.К тупой головной боли от недосыпа примешивается тяжесть, все мысли многократно расширяются, невыносимо давят изнутри, отчего создается впечатление, что голова не выдержит и попросту взорвется, но Анна молчит, стиснув зубы. Призрачная рука, способная читать людей как открытые книжки, остужает замученный и перевозбужденный мозг, старается сбить общую температуру тела и остудить горячий нрав искренним желанием помочь и поддержать. Пожалуй, именно последнее и удерживает Киояму от резких высказываний. Анна бросает безразличное: ?Не впервой же, в конце концов??— и надевает черное платье.Тогда как Элиза, добравшись до необходимых воспоминаний, обмирает, широко распахивая ресницы и, кажется, осознавая истины, которые ранее для нее (впрочем, как и для всех остальных) были недоступны.—?Вы не просто так знаете историю,?— шепчет, и в этом шепоте смешивается неверие, неприкрытое восхищение и тревога?— подумать только, сколько Госпоже пришлось перерыть учебников, нагрузить себя неимоверным количеством фактов и искать каждый раз больше, новее, а все для того, чтобы…—?Оно не останавливалось, Элиза,?— проговаривает Анна тоном, кажущимся ей жалким, оправдывающимся. Она смотрит на хранителя, а в осунувшемся виде, в том, как она сереет, отражаются призраки прошлого: где она, напуганная и забитая, в недо-объятиях Оксфорда, и он?— растерянный, старающийся сохранить остатки твердости, уверенности,?— впервые не знает, что предложить.Кроме этого.Он говорил, что это не является решением, но исправить отношение Анны к увиденному отрывку из прошлого, разрушающее ее изнутри своей необъяснимостью, лживым радушием и беспричинным отсутствием семьи, он не мог, а поэтому просто смирился?— с тем, как она все чаще бывала в библиотеках, засыпала на репетициях и в столовой, кое-как отрывая себя от парты во время уроков. Единственное, что спасало от состояния зомби,?— танцы, но и те были не особо долгим топливом.И тем не менее воспоминание об игре на фортепиано постепенно меркло со всей этой безграничной усталостью, этими перебарываниями самой себя, чтобы встать с постели, дышать, жить; к нему прибавлялась масса других?— более впечатляющих, живых, которые происходили секунду назад или происходят прямо сейчас, и к концу второго месяца Анна уже не так часто выпадала в прострацию при виде клавишных инструментов.Возможно, то же самое нужно и в этой ситуации, однако?— Анна замирает, одергивая платье?— сначала она все же завершит начатое.Она пользуется отлучкой Йо на вечернюю пробежку, пропускает просящееся на язык замечание Манте, что тушеный кижуч* не должен пахнуть старыми носками, зажаренными вместе с чем-то живым внутри, и выходит на улицу с главного входа, немного воровато озираясь по сторонам. Поправляет сумку на плече и направляется к темному закутку на окраине города, который высмотрела неизвестно как и когда, и который сейчас замечательно вписывается в рамки места, в котором можно незаметно если не убить кого-то, то так точно что-то сжечь. Выглянет пара зевак, да отвернутся обратно?— скучное зрелище, неинтересное.И тем оно нравится Анне больше всего?— всеобщим безразличием; она даже выдыхает спокойнее, когда понимает, что Элиза больше не станет ее отговаривать.Анна раскладывает костюм бережно на выщербленном асфальте, выхватывает в свете уличной лампы забавные тени, пляшущие при каждом покачивании на скрипучем проводе: по оранжевым вставкам на плечах и карманах, которые она с боем вырвала у Айко, настаивая твердо, что она хочет сделать их ровно ?такими, какие они есть!?, получив при этом звание самой капризной заказчицы, с которым не могла не согласиться; тускло-желтые ?зайчики? прыгают и по темной ткани жилетки, которая по совету Харуки должна была быть выше, либо ниже в зависимости от фасона, который она тоже грозилась поменять; в конце концов лампа замирает, оставаясь большим и жирным пятном на штанах?— эдаком своеволии, которое, если посудить, и могло быть причиной того, что ничего не получилось, но Анна решает об этом не задумываться. Как и о том, что отказалась от оранжевых нашивных карманов для возможного?— возможного чего, Анна? —?чего-то, проигнорировала наставления Айко и оставила вместо свободного кроя, резинки на лодыжках.—?Это мог быть отличный подарок для Йо,?— неожиданная фраза Элизы вырывает Анну из раздумий.Она с немым вопросом оборачивается к хранителю, подсознательно неготовая вступить в очередную перепалку, но, стоит взглянуть на Элизу, как можно понять?— это больше сожаление, чем аргумент. Дух отлетает дальше, позволяя творить взбалмошной Госпоже все, что душе угодно, а Анна теряет всякую уверенность.Фраза оседает глубоко внутри, подрывая предательский шквал из ненужных размышлений: этот костюм?— ведь не совсем ?ничего?, он осязаемый, он?— то, что она ни при каких обстоятельствах не сделала бы без острой необходимости, да еще и относительно самостоятельно, она получила опыт, знакомства, она…?Так, стоп!?,?— однако этого не хватает. Анна жмурится, отгоняя прочь от себя навязчивое и непрошенное, но заминается… хватаясь за зажигалку и оставляя маленькую бутылочку с горючим в сумке.Лязг открываемой ?зиппо? оглушает; Анна впервые осознает, как вокруг тихо?— тишина пробирается в нее через уши, но не шепчет, не нашептывает ей ничего?— ни правильных решений, ни необдуманной чуши. Звуки города и жизни кажутся такими далекими, что впору удивляться?— Токио ли это? —?и возвращаться вновь взглядом и мыслями, собирающимися с неохотой, к костюму, нависшему над ней гештальтом.Она выдыхает тяжелее обычного, приходя вновь к внутреннему разногласию: правильно ли она поступает?— и Элизе уже впору спросить, действительно ли она этого желает, как кремень чиркает, выбивая огонек. Неровный, подрагивающий на небольшом сквозняке?— он почти затухает, когда Анна выпускает зажигалку в свободный полет, но разгорается с новой силой, стоит ему нащупать маленькими язычками расползающегося пламени ткань.Он облизывает складки на штанине медленно, смакует, испуская в воздух отголоски паленого с примесью чего-то горького на излете, мгновенно рассеивающегося на уровне ее щиколоток, но концентрирующегося намного выше.Анна прикрывает глаза, готовая ощутить хоть что-то, вдыхает полной грудью легкий запах гнили от давно забытого мусорного пакета, влаги от протекающей трубы и даже плесени?— в самом углу на стыке зданий; она раскидывает руки в стороны, подобно птице, прощающейся с очередным перевалочным пунктом, как…?Ан-на?.—?Ай! —?резкая боль стреляет в висок.?Ан-на?,?— она хватается за голову, отшатываясь назад, но детский голосок отбирает возможность ощутить под ногами опору. Даже стена, к которой она припадает влажнеющей спиной, ладонями?— и та кажется ватной, постепенно отдаляющейся от нее, ускользающей, оставляющей ее наедине с…?Ан-на?,?— голос мутирует, искажается тон. Вслед за тем, как набирает обороты на штанине огонек, как он расползается по ткани, захватывая все больше и больше территории, тем больше голос понижается, теряет человечность, проникая все глубже и глубже под кожу, впиваясь в нервные окончания, в мышцы, и добирается до мозга.—?Госпожа?! —?вслед за ее криком. Анна зарывается пальцами в волосы, ощущая, как детские ручонки, огненные пальцы добрались до нее, и теперь касаются, трогают ее изнутри, причиняя непомерную, нечеловеческую боль.?Ан-на!??— вспышка в сознании расцветает черно-белыми красками, резкость выкручивается на максимум, обжигает, режет сетчатку под зажмуренными веками, и не пропадает даже когда Анна начинает мотать головой, сгибается пополам, а после и вовсе сжимается над землей в маленький комок, сбивается и просит перестать.—?Госпожа!?Ан-на!??— Элиза старается облегчить ее боль, но постороннее вмешательство только сильнее раздражает, раздувает огонь на ткани, который добрался до резинки, судя по едкому запаху жженого латекса. Элиза все больше паникует, все больше беспокоится, сквозь маленькие щелки глаз Анна различает на ее лице слезы и страх, полное исступление, незнание, что сделать, как помочь и куда броситься, но не может вымолвить и слова.?Ан-на!??— голос, уже не детский и звонкий, а грубый, изуродованный, переливается в ушах, словно был совсем рядом, буквально позади. Он облепляет ее со всех сторон, умножается, забирается в самое сознание, призывая распахнуть глаза что есть мочи и увидеть вместо хранителя себя.Силуэт, улыбающийся улыбкой-щелью?— черной полоской вырезанной, как из ткани?— непроглядно-черный с очертаниями костюма, который она видела, который она рисовала, как ополоумевшая, который она сделала, который сейчас…—?Потуши… —?хрипит через силу, заставляя дрогнуть. Элиза меняется в лице от того, как произносит это Госпожа, но стоит ей глянуть исподлобья, стоит хрипнуть, оперевшись на локти и закашлявшись, стоит увидеть в своем подсознании, как мальчишка-силуэт берется за собачку на шее и тянет ее вниз, как Элиза все понимает без слов.А он продолжает тянуть.?Ан-на!??— под его одеждой огонь, его душа?— само по себе пламя, она вся горит, полыхает, а вместе с ней полыхает и ее мозг, пробуждается демон Они, который чувствует, как приближается опасность, как состояние жертвы приближается к критической отметке, и начинает шевелиться.Крик!Истошный и отрывистый, заканчивающийся надсадно в срывающем связки горле.Анна изгибается в пояснице, хочет вздохнуть, но всюду этот запах горелой одежды, ни капли свежего воздуха, забивающийся в ноздри, отравляющий легкие, щекочущий их изнутри и заставляющий надрываться в кашле. Она задыхается, чувствует, как задыхается и мозг, как он мельтешит перед ней яркими пятнами, расплывающимися по краям, как мир постепенно меркнет, оставляя предельно четким лишь силуэт?— весь в огне; его руки, тело, его костюм?— все полностью охвачено огнем. Он раскидывает в стороны руки, как горящий феникс, вскидывает голову, будто бы надменно насмехаясь над ней, выпаливая ее имя, как приговор, и…—?Госпожа! —?все прекращается внезапно.Анна распахивает ресницы и раскрывает рот, жадно дыша. Элиза накатывает на нее шквалом из прохлады и облегчения, старается взять ее за плечи, приподнять над грязной землей, плюя на неспособность сделать это, а она теряется в ощущениях. Там, где сознание горело еще пару секунд назад, застывает лед, а силуэт, полностью объятый пламенем, кричащий, разрывающий ее изнутри, внезапно остывает, застывает красочной картинкой, как полет жестокой фантазии.Он больше не горит. Никто и ничего больше не горит.Она с задержкой вдыхает, садясь на колени, распрямившись. На ее лице?— застывший ужас и не спавшая окончательно гримаса из боли и какого-то животного отчаяния; на висках и лбу блестит разгоряченный пот, а у корней виднеются следы ногтей. Она дышит медленно, по возможности тихо, опасаясь, что если привлечет чье-то внимание?— силуэта или демона Они?— пытка повторится. Но никто не откликается.—?Н-не н-надо было с… сжи-г-гать… я же гов-ворила… —?на ухо лепечет Элиза, обнимая ее и откровенно рыдая, надрываясь от потока слез вперемешку с иканием и некрасивым шмыганьем. —?Это ни к-к чему хорош-шему не привело-о…Огонь на костюме погас, едва добравшись до колена на первой штанине. На разрыве видно тлеющие ниточки, постепенно загибающиеся в кривые спирали, Анна уверена, что не найдя лучшего решения, Элиза образовала вокруг огня вакуум, и тот погас, не имея возможности к дальнейшему горению. Вместе с тем пропал огонь и из ее головы.Но почему? Почему это вообще произошло, и что конкретно это было? Что в этом костюме такого, что ее сознание было готово разорваться на куски, крича о том, что она делает все неправильно? Значит ли это, что все попытки избавиться от костюма будут вызывать приступы агонии, и если да, то что делать с ним теперь?А главное?— нужно ли делать что-то вообще?