Золотой час (1/1)

За те долгие недели, которые Майкл провел в попытках разузнать о так званом Харви, что-нибудь, что помогло бы понять его мотивы, Лэнгдон заметно повзрослел. Майкл более не питал любопытства к граням человеческой души, ее глубине или простоте. Лэнгдон зациклился на себе и сатанисте-злодее, в попытках познать его и себя. Он отдалился от Ноа и Дарлин, что старались помочь своему другу, он покинул школу и спал в дешевых ночлежках придорожных мотелей, консьержи которых всегда выглядели одинаково хмуро, будто ранний вечер дождливого ноября, будто самое что ни на есть чистое скопление зла. Однотипного зла. Простого, без подтекста и глубины. За долгие недели раздумий Майкл понял, что на самом деле он ничем не лучше других, а такой же. Все люди раздуваются от ненависти, соболезнуют без конца. У тех, кого он раньше любил, были каменные сердца. Каждый толкался, нудил, хитрил и умел, не краснея соврать, чтобы хотя бы кусок оторвать от малюсенького барыша. Таковы были люди для Майкла. Таков был Майкл для себя. В грязи придорожного мотеля, в фантастических снах он видел себя. Ложь?— людское оружие. Пустота?— людская интрига. Темнота?— людское иго. Но порой, временами, Майкл стал позволять себе осторожно капельку радости, чтобы разбавить огромный океан безумия и печали своего нахождения на Земле. Лэнгдон находил минуты покоя в дешевых маленьких комнатах, просто пялясь на дверь гардероба или слушая дождь в полумраке. Чем меньше ему было надо, тем больше была его радость. В один из таких вечеров, в тусклом затхлом неубранном номере, в свете пыльной настольной лампы, Майкл сидел в кресле и пялился в одну точку. Лэнгдон жутко похудел, скулы, казалось, могли прорезать плоть от одного только прикосновения. Его плечи осунулись. Майкл смотрел на цветастые и грязные обои комнаты, когда послышался скрип кровати и неспешные шаги в его сторону по мягкому ковролину. Майкл устало отвел взгляд от обоев и поглядел влево. Взгляду ему представился стройный, статный мужчина, арийской внешности. Светлые волосы, широкие плечи и узкие бедра, высокий лоб, тонкий нос и светло-голубые глаза, обрамленные густыми ресницами, тона темнее, чем волосы на голове. Мужчина был одет как денди времен начала 20-го века. Дорогие туфли, кожа которых мерцала в полумраке номера, костюм-тройка, шелковый платочек, расшитый золотыми нитями, во внешнем, нагрудном кармане пиджака, темно-серого цвета, и светлая рубашка. Майкл устало осмотрел гостя с головы до самых ног и вернулся разглядывать узор на обоях. ?—?Майкл, маленький потерявшийся Майкл. —?Голос мужчины был низким, грудным, что на первобытном инстинкте вызывало уважение и страх. Многогранный страх. В котором таилось и возбуждение, и благоговение. Мужчина присел на деревянный стул рядом с Майклом и тоже стал глядеть на узор обоев. Все его жесты были плавными и изящными, мужчина выделялся особым видом манерности, таким от которого мурашки по коже пробегают, холодя всю спину на своем пути. Было около десяти вечера, когда в квартиру Дарлин зашел Ноа, а за ним и Майкл. На лице Дарлин застыло поддельное удивление, когда высокий кучерявый брюнет плюхнулся на диван и уставился прямо на Лэнгдона, что стоял в проеме двери, мутным взглядом оглядывая знакомый интерьер. ?—?Может, вы мне объясните? —?Ноа шмыгнул носом и нервно закурил сигарету. ?— Да, Майкл, может, ты объяснишь? Майкл вдруг стал очень серьезным и подошел к Дарлин, нежно подхватывая ее за руки и подтягивая к себе. ?— Прости меня,?— прошептал Майкл и нежно поцеловал Дарлин в щеку. Ноа решил отвернуться от неприятного действа и затушить сигарету. Дарлин отстранилась и приложила ладонь к обжигающему своей нежностью и любовью поцелую на щеке. Спустя мгновенье Майкл предстал перед Ноа и протянул ему руку, настаивая своим холодным, стальным взглядом встать. Ноа недоверчиво схватил руку Лэнгдона и встал с дивана, заглядывая в светлые глаза блондина, которые излучали умиротворение и покой. Ноа, казалось, ненамеренно утонул во взгляде Майкла и более не слышал ни гула машин за окном, ни всхлипываний Дарлин, которая точно знала к чему идет дело, ни спокойного, размеренного и глубокого дыхания блондина. Майкл вдруг улыбнулся Ноа и провел по его щеке рукой, подводя ее к затылку, а после притягивая голову парня к своим губам. Краткий миг и они сливаются в нежном поцелуе. Поцелуй короткий красивый, наполняет тело спокойствием, растекающимся по организму как сладкий яд, наполняя легкие прохладой, которая откликается полной невесомостью во всем теле. Один поцелуй?— и ты пушинка, безмозглая и мягкая. Губы Ноа растягиваются в улыбке, блаженной, нежной, прощальной, а от того, наполненной безмолвной, немой тоской. Красивой тоской, многогранной. Ангел за спиной у того, кто печален, и исцеление к нам приходит через недуг, вспоминает Ноа слова мамы. Ангел смеха и ангел слез. Ноа прятался за маской высокомерия, прятал свою печаль и обиду, а вот теперь он свободен. Свободен через поцелуй, как через тот, что подарила ему красивая незнакомка в сквере сидя на старой лавке. Человек приходит в мир не для того, чтобы прожить жизнь счастливо, даже не для того, чтобы прожить её честно. Он приходит в мир для того, чтобы создать нечто великое для всего общества, для того, чтобы достичь душевной высоты и подняться над пошлостью существования почти всех своих собратьев. Красоты и величия нельзя найти в разрушении. Хаос, о, хаос это нечто иное. Хаос это путь к порядку. Хаос не есть совершенство, он лишь является одной из сотен тысяч ступеней к пониманию совершенства. Совершенства, которое не постичь никому. Некоторые говорят, что познав себя ты увидишь Бога. Познаешь суть вещей и мироздания. Вот только кому это по силам? Возможно, когда человек покидает свое физическое тело, именно в этот краткий миг он максимально приближен к Богу? И ныне вот, рука Господня на тебя: ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени. И вдруг напал на него мрак и тьма, и он, обращаясь туда и сюда, искал вожатого.* Дарлин, плачущая навзрыд, подкрадывается к паре и с болью пронзает спину Лэнгдона ножом после чего вводит его до упора. Ноа шатает от последнего поцелуя и он падает на пол, где на последнем вздохе глядит на Майкла и удовлетворенно выдыхает, после чего закрывает глаза. Майкл вскрикивает от жгучей боли, не столько физической, как психологической, оборачивается и смотрит на свою любимую, после чего на его лице проскальзывает гримаса жуткого удивления, брови сведены вместе, глаза прищуренные. Дарлин, с громким вскриком бросается на Майкла с ножом во второй раз и пронзает теперь его грудь. Майкл падает на пол рядом с Ноа и смотрит прямо в глаза Дарлин, задавая немой вопрос ?за что??. ?—?Прости, я не могу позволить тебе сделать это. Прости Майкл,?— она падает на колени рядом с парнями и ударяет в левое подреберье второй раз, глядя в глаза хрипящему от боли Майклу. Из-за спины Дарлин, с узкой проймы двери ведущую на кухню, выплывает мрачная фигура с длинными блондинистыми волосами, подкрученными на концах. В попытке что-то сказать, Майкл разражается хриплым приступом кашля, после чего капельки крови выпрыгивают из его приоткрытого рта. ?—?Ты все сделала правильно. —?Женщина в черном одеянии кладет ладонь на плече Дарлин, которая отбрасывает нож и прикладывает к глазам руки, после чего протягивает что-то, чего Майкл уже не слышит. Он не слышит более ничего, кроме песни. Как жаль, что тебя здесь нет. Как жаль… Спустя мгновение Майкл проснулся в автобусе, набитом людьми со счастливыми улыбками на губах, где на соседнем с ним сиденье устроился Ноа. В руках у него куча пакетов, а в них коробок с красивой оберточной бумагой. Подарочные, думает Майкл и оглядывает брюнета на горле которого сейчас намотан огромный красный шарф и такого же цвета вязаная шапка. Щеки и кончик носа у Ноа раскраснелись, как и костяшки на руках. ?—?Что за черт? —?спрашивает Майкл прямо у Ноа и в попытках узнать ответ, смотрит ему в глаза, после чего Обри произносит, растягиваясь в самодовольной улыбке: ?—?Ты в своем личном аду, милый. Мы с тобой будем до окончания бесконечности праздновать Рождество в кругу семьи. —?Автобус тормозит, скрипя чем только возможно, Ноа прерывается, а затем продолжает,?— наша остановка. Дарлин сидела в особняке дома Ли. Лорейн Ли с белым платком в левой руке и чашкой чая в правой, показывала девушке фото маленького Ноа: вот он с маленькой плачущей сестренкой, а вот показывает рисунок бабуле. Вот он сидит на коленях у красивого кареглазого брюнета, подпись: ?Ноа и Джером, 2006?. ?— Лолита в школе,?— говорит Лорейн,?— как же я скажу ей это? —?и вновь всхлипывает, прикладывая к губам платочек. Дарлин прощается с мамой Ноа, обнимая ее за него, в последний раз, на прощанье машет рукой и садится в такси. Сегодня девушку ждут перелет в Лос-Анджелес и встреча с бабушкой Майкла. Она озадаченно глядит на таксиста, который чуть не врезался в пешехода на дороге и прикрывает глаза от усталости. ?—?Моя мама верила в жизнь после смерти, но не верила во время после смерти. Она считала, что время придумали люди. —?Констанс с задумчивой улыбкой, выдохнула вязкий клуб дыма изо рта и стряхнула пепел в чашку с водой. Дарлин смотрела на прекрасную женщину, в красивом изумрудном платье и гламурной укладкой волос. После очередной глубокой затяжки Констанс продолжила: ?—?В раю нет ни до, ни после. Нет ожидания, нет никаких часов. Мы уже там, говорила она. Мы и все кто был до нас и все те, кто еще не родился. Однажды я спросила ее, ?на что похож этот рай?? и она ответила, ивовое озеро. Ивовое озеро. Это в Беркшире, в часе езды от места где мама росла и ее семья проводила там лето и зимой каталась на лыжах. В доме были дощатые полы цвета меда, а серые стены побелели от старости. Посреди зимы дом будто исчезал. Я была там несколько раз, когда была маленькой. Этот дом пах мокрым песком, сырыми ставнями и запеченным мясом. Мама сейчас там. С пледом на коленях, сидит у камина и мой папа тоже там,?— Констанс тушит сигарету и смотрит на Дарлин, у которой по щекам стекают слезы, а руки предательски дрожат,?— и все наши предки. И я тоже там. Однажды мама сказала, что все это прекрасная случайность, Констанс, кого мы встречаем, кого любим, кто любит нас и эта жизнь?— наш сон, сон Бога, а потом мы просыпаемся. Моя мама проснулась с нежнейшей улыбкой на лице. Никто не живет вечно. Но все мы продолжаем светить.