Умирают только птицы (1/1)

Иногда Яко кажется, Нейро и не умирал вовсе.Никогда не выбивал показаний, не шантажировал, не угрожал, не подделывал документов, не доводил до припадков, не ломал руки, не выкручивал кости, нет, нет, нет, Тодороки-сан, и Яко вовсе не плачет. Яко не плачет на улице, не плачет дома, закрывшись в спальне, не плачет, сидя перед диваном, где вместе с Нейро распадалась кусками сама, где на подушке когда-то лежали тонкие волосы, потому что она была последним, что видел Нейро, и потому что он этого не заслужил. Никто не заслужил быть запертым здесь, откуда не выйти, не сбежать, все двери закрыты, все окна заколочены, ни Нейро, ни Яко, ни семи миллиардам других, таких же запертых друг подле друга, воющих, кому здесь жить и умереть ни за что.Теперь он снится почти каждую ночь, высохший, страшный, таращится пустыми глазами, от двух до пятидесяти штук, молчит ― и Яко, срываясь, зло кричит на него, за то что ушел, оставил ворох пестрых, никому, кроме него, здесь не нужных загадок, подавившись насмерть двумя вырванными годами ее, Яко, жизни.Он следует за ней, ждет за поворотами, высматривает ее с притолок, экранов мониторов, дна колодцев, скалится черной пастью бездомных собак, дверных проемов, дурного частокола ступеней на лестницах, и Яко бежит по ним быстро ― бежит-бежит-бежит, прижимая бумаги к груди, не оглядываясь. Он не желает отпускать ее, не желает уходить, и Яко привыкает к его присутствию ― заново, как привыкают к вечному насморку те, кому никак, никогда не согреться.Яко готовит доклады, выверяет показания, убирает в хвост отросшие волосы. У нее много работы, у нее мало времени, очередной суд уже завтра, и Нейро смотрит на нее с шуршащих страниц внимательно и цепко, ждет, когда Яко ошибется. Все, чему он учил ее, все, что она вынуждена была пережить ― все осталось, разъело ее, впилось под кожу. Яко чувствует себя так, будто целую жизнь боролась с мучительным, неизлечимым заболеванием, а потом, полвека спустя, была в одночасье раздавлена упавшей сверху бетонной плитой. Яко не жалко Нейро. Яко жалко себя.Она украдкой косится. Нейро все еще здесь ― ходит неслышной тенью, развешивает по карнизу офиса вязкие, бесплотные прошедшие дни, ловит пальцами ветер, шевелящий седые волосы. Яко хочет поговорить с ним, рассказать о новых делах, новых преступниках ― и она говорит, долго-долго, рассказывая все, что случилось без него, но Нейро ее не слышит ― и не замечает.Когда на пороге появляется чужой демон, оглушенное, оплеванное брызгами солнца черное изваяние в газу автомобильных выхлопов, Яко не слишком удивляется. Она не боится Ада; когда преступника, которого она выслеживала почти несколько лет, за недостатком доказательств освобождают прямо в зале суда, Яко понимает, что уже в Аду.― Все решено, ― говорит чужой демон, продолжая мысли Яко, ― расчерчено заранее, нанесено линиями на ладони, никому не уйти … ― и угрюмо добавляет: ― И некуда.Яко молчит. Видимый ей одной, Нейро все дремлет, разметав по подушке бесцветные волосы ― непарное копытное, звено свернувшей не туда эволюции, истрепанный билет прочь отсюда на другую, неведомую сторону, и Яко ненавидит его так сильно, что готова отдать душу, лишь бы он наконец перестал мучиться.Глядя на чужого демона, Яко думает. Ей предстоит последняя сделка.