Гастрономический этюд (1/1)
Крокодил, лежащий в засаде, способен задерживать дыхание до двух часов. Научный фактЛучше бы это была Яко, думает Годай. Куда уж лучше — любая девчонка, кого он встречал изо дня в день по дороге в офис, а может, даже одна из тех дорогих теток, которых откуда-то вечно притаскивал Нейро. Что-нибудь в красивом платье, с буферами и упругой задницей, — лучше, конечно, без платья — но… Чужое колено упирается между ног, и развить мысль ни черта не выходит. Годай переводит дух. У существа под ним нет ни пола, ни возраста, и ничего хорошего ему, Годаю, в связи с этим не светит, ни с буферами, ни без них.Они застряли здесь (этот урод в очередной раз угробил машину на полпути от города), и последние пару часов Годай провел, матерясь и плутая среди кустов. Все кусты казались подозрительно одинаковыми, словно черт водил кругами, а от синюшной моли, с притворной покорностью таскавшейся за Годаем след в след, толку не было никакого.Выбраться удастся нескоро. Если вообще удастся, успевает отметить Годай: лес большой, труп в массиве найдут не сразу. Может, и к лучшему… То, что он сейчас прижимает к земле, вряд ли оставит его в товарном виде. Откуда-то прямо за шиворот падает капля воды, и Годай дергается чуть не всем телом. Раздраженно хмурится, изо всех сил удерживает запястья Нейро у него над головой, сам не зная, зачем — если что-то и останавливает Нейро, уж точно не это… Существу перед ним невозможно навредить. Оно смотрит отстраненно, непристально, словно Годай не больше, чем часть пейзажа. Не мужчина и не человек, — что-то жуткое, противоестественное; то, чего нет, чего не может существовать, и Годай все сильнее сжимает свободной рукой его глотку, чтобы убедиться, что это не так.Сверху падает сухой лист и тут же ломается, раздавленный в пальцах. Волосы Нейро совсем мягкие, и Годай зарывается в них, гладит почти ласково, озверело кусая шею и скулы. Разжать челюсть не удается — целовать губы Нейро не позволяет, сжимает их почти брезгливо, запрокидывает голову. Годай не знает, почему это так бесит его; почему они выехали на место без Яко, почему сейчас у него до боли стоит, да почему его все еще не убили. Не помнит, когда впервые увидел во сне ползущий по телу хвост, проснулся в ужасе и со стояком, и как после этого вообще умудрился кончить… И почему так хочет теперь — выбить из Нейро хоть звук, удовольствием или болью, ласкать и трахать его — заснуть, и больше не проснуться. Годай знает только одно: если это последние три минуты в его жизни, он не намерен жалеть о них. Победителей не судят.Нейро смотрит из-под ресниц рассеянно, вязко, как обожравшийся крокодил. Годай старается не встречаться с ним взглядом. Он цедит сквозь зубы проклятия, голодно шарит рукой под одеждой, целуя, спускается ниже, а после не сдерживается — разводит Нейро колени, сжимает бедро под одеждой, ритмично трется о пах. Похоть и отвращение сливаются в единый колючий клубок, потому что где-то в глубине души Годай не хотел, чтобы все вышло так. Мысль заглушается собственным глухим стоном. Годай хочет застрелиться и больше не воскресать. Кажется, во всех его желаниях Нейро видится что-то забавное.К тому времени, как эта забава ему надоест, Годаю лучше оказаться как можно дальше отсюда, вот только остановиться уже вряд ли получится.Его и не останавливают. Нейро попросту не двигается — только смотрит, смотрит, смотрит невыносимыми глазами, а после Годай вдруг понимает, что именно не так. Нейро не дышит. Вообще или только сейчас, уже не так важно. Победителей не судят — на самом деле.Годай сглатывает.Победителей едят.Он чувствует себя так, будто на него смотрит вечность, и никакого дела до него, Годая, вечности нет.Изнутри наливается липкая, стылая жуть, накатывает до дрожи, до ужаса, а затем в какой-то момент мир опрокидывается, а самого Годая прижимают к земле. Из груди вышибает воздух, нос, чудом не свернутый, урывается в землю, — чужая ладонь не держит, только давит, давит, давит между лопаток, не давая вздохнуть. Годай впивается пальцами в землю, что-то в груди хрипит и рвется наружу, и ребра вот-вот треснут, и вот, как будет все это. Стоит Годаю понять, как вдруг его отпускают, и где-то позади едва слышно шепчут над ухом:— Благодарю за угощение.Что-то внутри мучительно разрывается, будто от души рвут кусок, а затем почему-то становится легче. По крайней мере, ни удавиться, ни удавить Нейро больше не хочется. Годай садится и рассеянно чешет в затылке.Нейро отряхивается, приводит одежду в порядок и уже как ни в чем не бывало прижимает плечом к уху трубку. Годай не слышал звонка; видно, ?шефа? беспокоится. В голове гудит.— …Что значит, когда буду? У меня опасная работа. Да. Да, — терпеливо отвечает Нейро, а после пинает Годая в бок: вставай. Пошли. — Застрял в лесу с маньяком-импотентом.Годай подскакивает, и наконец от души сообщает окрестным кустам все, что успело накипеть в ней за утро.Нейро беззлобно отмахивается и уходит вперед, больше не обращая на него внимания, но почему-то Годаю кажется, что эта страхолюдина оказала ему куда большую услугу, чем он даже готов представить. От того, что ему хватило снисхождения обернуть все это шуткой, становится и вовсе хреново.— Мне кажется, или это я должен благодарить? — наконец хмуро спрашивает Годай, останавливаясь.Он не намерен делать ни шага, пока не получит ответ, и Нейро, наконец, оборачивается. Во рту, между мелких острых зубов он удерживает что-то черное, вязкое, страшное, и это страшное — часть Годая.Капля, в очередной раз падающая за шиворот, становится последней. Во всех смыслах: Годай с воплем уносится через лес, ломая кусты, и Нейро неторопливо движется следом. Теперь можно.