Глава 1. Начало зимы (1/1)
Деревянные двери были открыты. Постепенно те, кто пришёл уважить память об отце, покидали дом и места становилось все больше. Стоя у закрытого пианино, Мей хорошо видела то, что происходит за пределами порога и как люди начинали шушукаться между собой, только выйдя на улицу: взгляд сразу же опускался к рядом идущему человеку, а руки прикрывали их рты и уши, чтобы те, кто слушал могли лучше распознать сказанное. Словно эта рука могла повлиять на то, что их не услышат остальные… Даже в тех, кто шёл впереди навязчиво прослеживались повторяющиеся черты скрытного собеседника. В просторную гостиную и кухню небольшого дома проникали холодные осенние запахи: сырой земли, надвигающегося холода, который скользил в воздухе неприятным, щипающим щёки и нос, дополнением. Бодрящие запахи?— часто от них хотелось убежать. Но сейчас они её не занимали. Ну, чувствуется холод. И что? —?Не хочешь пройтись по городу??— предложила Цюй, остановившись рядом. —?Тебе нужно отвлечься. —?Мне нужно быть здесь,?— ответила Мей, не тронувшись с места. —?Ты практически не отдыхала все это время,?— продолжала она, закрыв входную дверь. —?Тебе будет полезно. —?Хм,?— она неопределенно кивнула и повернулась к вешалке. —?Я, пожалуй, действительно пройдусь. —?Извини, я не смогу составить тебе компанию. — Ничего страшного. —?Мне нужно кое-что уладить и возможно, потом я присоединюсь. Мей вздохнула. — Не думай об этом и езжай по своим делам. Мантин молча обернулась и кивнула. —?Сейчас тебе лучше как можно чаще проветривать голову и дом. ?— Да-да... —?Я серьёзно. Нельзя забивать все работой, учебой, а теперь еще и скорбью. Вот теперь тебя это и давит. Ты, кстати, когда на работу выйдешь? —?Послезавтра. Цюй ничего не ответила и сняла пальто с вешалки. —?Хорошо. Только выспись. Не создавай себе сейчас лишних трудностей. Впрочем, не похоже было, что в ближайшее время у Мей могут появится трудности, с которыми она не могла бы справится. Это уже вошло в привычку в последние полгода. Но после того, как она узнала о смерти отца, Мей, словно абстрагировалась от жизни. От планов, людей, повседневной рутины, работы. Уже начало казаться, что предел мечтаний?— это просто пустой день, когда тебе не нужно никуда идти, ни делать что-либо. Свобода от всего.
Но уж слишком близко слова "свобода" и "апатия" граничили друг с другом. И, к счастью, Мей это понимала. Вместо свежести ветра грядущих событий, она чувствовала враждебность, страх и усталость.
Отчасти Яньлао понимала, что может привести её в тонус и довести собственноепсихическое состояние в более приемлемые рамки, а не той энтропии, в которой она находится сейчас.
Цюй ушла и стало совсем тихо. Настолько тихо, что начало звенеть в ушах. Противный звук. Высокий, тихий, по тембру – как если чуть слышно напевать одну ноту. Подобный симптом нередко встречался у музыкантов и ветеранов войн, но физиологические причины его оставались неясными и лечению он, как правило, не поддавался. Так было и у её отца, после того как он прошёл первую Японо-китайскую войну. Теперь Мей понимала, как нелегко привыкнуть к этому тихом свисту в ушах, когда тебя окружает тишина. Особенно это мешало по ночам. Днем звук был отдаленным, словно где-то закипает чайник, в темноте же он заполнял собой все пространство, сковывал Яньлаозловещим, стальным холодом. А еще были сны. Мучительные кошмары, от которых начинался приступ ахлуфобии. Пожалуй, это было самым печальным, на её взгляд отпечатком произошедшей ситуации. На работе всегда было светло, потому что отделения были с большими окнами, как и коридоры. Но стоило вечерней темени появиться на горизонте, Мей уже торопилась домой как можно скорее, чтобы оградить себя от появляющейся паники. Недавно купленный отцомдом стал крепостью её самообладания.
Раньше было иначе. Но потом отца не стало. Мать еще не приехала и была в другом городе.
Не смогла приехать из-за того, что японские войска прорвали оборону города и сейчас там творилось невесть что. Дозвониться к ней было глупой и нерешаемой задачей, из-за чего оставалось только ждать и надеяться. Надеяться, что с ней и бабушкой, ради которой она и осталась дома, все хорошо. Что они живы и здоровы.
Она убеждала себя в этом каждое утро и пыталась заставить себя верить в то, что все наладится и будет как раньше. Хотя отчетливо понимала, что как раньше уже не будет. Ничего. Никогда. И ненавидела в себе это осознание; эту потребность в том, чтобы убедить себя, что все не так плохо.
В довершение всего ей казалось, что Цюй Мантин смотрит на неё с какой-то тревогой. Это было схоже на смесь волнения и надежды, как бывает у тех людей, которым сложно отпускать старые образы, что понравились и въелись в память. Своего рода, это было схоже на то, что она также надеялась на то, что все будет, как прежде. Просто не говорила об этом.
Война меняет людей. Даже тех, кто не бывал на фронте.