1 часть (1/1)

- А еще он тоже слушает Скотта, прикинь… - Завали ебало, братик, я тебя умоляю. Он шипит сквозь зубы, он готов плеваться ядом в прямом смысле слова, он иногда ненавидит его до глубины души, потому что Лёша такой простой, такой наивный, такой… весь на эмоциях, пиздит не затыкаясь с их первого объятия, с первого скрипа входной двери – у Антона где-то сбивается внутренний таймер и он каким-то магическим образом проебывает тот момент, когда черный микроавтобус подъезжает к парадному входу в отель, прямо над которым распахнуты створки окна его номера. В комнате пахнет весенней свежестью, только что прошедшим дождем и солью волнующегося моря – а от Лёхи пахнет Италией. Хер его пойми, как объяснить, что это такое – солнцем, цветущей буйной растительностью, которой им не видать еще несколько месяцев в унылой на все пятьдесят оттенков серого Москве – и кто сказал, что в Питере так себе с погодой? В столице лучше что ли? Пахнет свежей выпечкой – идеальной итальянской пиццей, которую никогда не приготовить даже в самом дорогущем ресторане где-нибудь на Охотном ряду, пахнет морем – не этой жалкой пародией, которая немного пованивает болотом у них за окном, а настоящим, и похуй что в Бергамо нет моря – это какие-то стереотипы об Италии в его голове, его личные заебы, а Лёха, сука, никак не уймется – все пиздит и пиздит, что-то рассказывает про своего драгоценного Маттео, который помогает ему подтягивать английский, который слушает такую же музыку, который подсказывает ему, куда сходить в редкий выходной. Он не ревнует, нет. Им же не пятнадцать лет, в конце концов. Два здоровых жеребца, один – в России, второй, сука – в Италии. А ведь мечтали всю жизнь играть вместе, плечом к плечу, вдвоем в основе, а сейчас – только так, несколько раз за год, и то если повезет, если оба без травм, если Саламыч выпустит – а хера с два он выпустит, слишком большая конкуренция, не в нападении же.. Но похуй. Вообще все похуй. Есть здесь и сейчас, и сейчас Лёшка рядом, вот, прямо здесь, под его руками, в одной постели, плечом к плечу, бедром к бедру, толкается членом в его ладонь… и все равно, сука, пиздит. Неугомонный. А ведь ему, Антону, так мало нужно. Просто почувствовать рядом. Просто ощутить снова, как раньше, вдохнуть, поцеловать, принять в себя, слиться в единое целое и утонуть в этом моменте, замереть, задержать хоть на секунду подольше. Он даже не замечает, что вторая рука брата уже давно где-то в совсем непристойных местах – сил нет просить, отвлекать, проще уже наконец растянуть себя самому и просто окунуться в это невыносимо желанное ощущение. А взгляд у Лёшки такой наивный – прямо таки щеночек, не иначе, когда брат наконец убирает руку и устраивается верхом на его бедрах. Вздрагивает так, будто кто-то на заднем плане рявкнул это жесткое и непреклонное ?Нельзя?, вытягивается сусликом, притихает наконец, будто выныривает из какого-то собственного анабиоза, тщательно выстроенного мирочка, в котором закрылся за тысячи километров от дома, от брата – защитном коконе, со своими правилами и законами, и хлопает глазами так потерянно, словно вообще не понимает, что происходит. А Тохе плевать – его мир всегда на двоих. Для него и Лёшки. Лёшки, который всегда рядом, даже когда невыносимо далеко. Невидимой татуировкой где-то под ребрами, дурацким браслетиком на левом запястье. А сейчас – на самом деле. В той реальности, от которой слишком часто приходится прятаться в собственных мыслях, его…нет, их мирке. И в этой реальности он сам тянется рукой вниз, сам поднимается, направляет, опускается, рвано выдыхает… И вот теперь все правильно. Все на своих местах. Взгляд Лёхи – прямо ему в глаза. Руки – машинально на бедрах, пальцы – бесконтрольно сжимают кожу до белых пятен, член – внутри, не до простаты, до самого сердца, и похуй что так ванильно, зато – вместе. Не одинаковые, а одно целое. Теперь наконец-то в одном мире. Забавно, что для того, чтобы выдернуть Лёшку из своего маленького мирка, нужно просто взять его член и засунуть себе в задницу. Но ведь они всегда были немного ебанутые? Или совсем не немного? Похуй. Зато сейчас одно дыхание на двоих. Одно движение, один темп, один пульс. Пульс, который бьет набатом где-то в ушах, в голове, заглушая вздохи, всхлипы, стоны взахлеб – одним голосом, одним на двоих. И даже чертового Скотта, который так и играет из колонок телевизора с подключенного Лёхиного телефона. Пусть так. Пусть несколько раз в год. Пусть в задрипанном Сочинском номере, пусть с дурацким смехом Дзюбы где-то под окнами, который они все равно не слышат. Зато в ИХ мире. Одном на двоих. Здесь и сейчас.