Глова 2 (1/1)

с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил голову, смиряясь с их решением. Пусть это и выглядело так, будто они отдают своего младшего сына, как корову на убой. Бизнес есть бизнес, и такие навязанные брачные узы совсем не новинка, но Чонгук думал, что страдать от этого не обязательно. Можно же повернуть всё в свою пользу.— Повернул, — шепчет он себе под нос. — Так повернул, что кишки выблевать охота. Раздаётся громкий стон. Такой, что даже добротные стены не выдерживают, пропуская его и донося до чужих ушей. Чонгук напрягается, как струна. А потом вскакивает с кровати, испуганной ланью заметавшись по комнате. Он всё-таки даёт слабину. Одно дело предполагать то, что муж изменяет и совершенно другое — точно знать. Чонгук выбирается в коридор на цыпочках. Возможно, кто-то хотел бы устроить неимоверный скандал, потаскать кого-то за волосы, наговорить кучу чепухи. Но Чонгуку хочется просто исчезнуть. Чтобы его никто не заметил, будто он ничего не видел и ничего не знает. Чтобы потом можно было притвориться, что ничего этого и не было. Что Юнги страдает на работе, а он, как прилежный муж, ожидает его дома в переднике и с половником наперевес. Чонгук оказывается на улице во вьетнамках на шерстяной носок. В чужой куртке, пропахшей сигаретным дымом, выстукивая зубами, словно уже не ранняя весна и не плюсовая температура. В кармане находится пачка сигарет. Можно подумать, что Чонгук настолько хороший мальчик, что ничего плохого в своей жизни не творил. Но на самом деле, ещё в старшей школе он прослыл сорванцом, курил, как паровоз и перекидывал через плечо каждого альфу, который лез к нему обниматься. Может и зря, глядишь сейчас бы жил в любви и счастье. Чонгук машет головой, дрожащими пальцами поднося сигарету ко рту. Жаль нет зажигалки, приходится просто жевать фильтр, елозя никотиновой палочкой между губами. Наверное, глупо и даже опасно подходить к группе людей, восседающих на своих железных конях, громко перешучивающихся, смеющихся и пускающих в небо сизые дымовые кольца.— Дадите прикурить? — спрашивает Чонгук, не сразу понимая, что сказал, а потом просто наблюдая за тем, как на чужих лицах расползаются улыбочки.— Для такой лапочки, как ты, я свободен круглосуточно. Раздаются смешки и похабные перемигивания. Чонгук думает о том, что зря он вообще всё это затеял. Ему совершенно пофигу, что над ним подсмеиваются. Пусть хоть кому-то будет рядом с ним не пресно, а весело.— Не замёрз? — кивает вниз альфа. Тот, что отозвался первым. Чонгук опускает голову, залюбовавшись своими стопами. Ему должно быть как минимум неловко, но всё, что он ощущает — заторможенность и отчаяние.— Нормально. Так дадите прикурить? — спрашивает он, а потом вздыхает, устав от всего на свете. — Ладно. Но не успевает Чонгук даже отступить, как незнакомый альфа цапает его за запястье, сжимая тёплыми пальцами крепко, но совершенно не больно. Чонгук смотрит в его тёмно-карие глаза, подмечает крошечную родинку на кончике носа, волосы, собранные под ярко-алой банданой, кожаную куртку, узкие чёрные джинсы и сапоги в стиле вестерн.— Давай я тебя прокачу, — не спрашивает, а предлагает альфа, подступаясь поближе. Его дружки издают свист, комментируют, но Чонгук не разбирает, что там кто говорит, не отводя взгляда от чужих глаз.— А подкурить дашь?— Вот неугомонный, — смеётся альфа. — Запрыгивай. Чонгук наблюдает за тем, как тот усаживается на свой мотоцикл. Он не разбирается в них, но и так понятно, что стоит этот железный конь запредельно дорого. Одна матовая покраска стоит, наверное, как квартирка на вторичном рынке. Это странно, но Чонгуку хочется. Он никогда не ездил на чём-то подобном. Да и… А что ему терять? Что его может остановить? Это только в любовных романчиках кто-то вмешивается, клянётся в неземной любви, извиняется за все свои проступки, а потом падает на колени. На деле же Чонгук, двадцатичетырёхлетний омега, ни разу не познавший плотской любви, да и любви в принципе, не стоит даже одного слова. Взгляда не стоит.— Поехали. Альфа улыбается так, что улыбка принимает форму прямоугольника. Четырёхугольника, у которого все углы прямые, у Чонгука всё было зашибись с геометрией. У него эта улыбка сбивает дыхание, а это что-то новенькое. И когда он усаживается позади альфы, прижимаясь к его спине, а тот на миг укладывает свои ладони на чужие, чтобы чуть сдвинуть руки к центру своего живота, сердце приостанавливается, а потом яростно толкается, гулко отдаваясь в грудной клетке. Ветер лижет запястья, Чонгук хоть и напялил на свою голову предложенный шлем, но всё равно холодно. Яркие росчерки вечернего города слепят глаза, и он не сразу понимает, что такой эффект возникает из-за непрерывно бегущих слёз. Это так злит, что Чонгук выпрямляется, прокричав во всю глотку:— Быстрее! И альфа слушается, ускоряясь. Да так, что становится страшно. Чонгук прижимается к нему, крепко стискивая веки. Кажется, будто пальцы не выдержат и разомкнутся, и тогда он сорвётся вниз, в пустоту, оставляя после себя лишь мокрое пятно на асфальте.— Испугался? Чонгук моргает, осознавая себя на ногах. Напротив стоит альфа, беспардонно стирающий с его щёк замершие капли.— Замёрз? Почему-то хочется засмеяться. Альфа разговаривает так, словно сказать больше нескольких слов для него непосильная задача.— Я Ким Тэхён, — внезапно представляется он, и Чонгук засматривается на колечко серьги, блеснувшее в его мочке уха.— Чон Чонгук, — едва слышно представляется омега, еле-еле совладав со своим онемевшим языком.— Я тебя поцелую. Альфа вновь не спрашивает. Предупреждает. Сокращает то мизерное расстояние между ними, становясь вплотную. Наклоняется, потому что разница в росте хоть и небольшая, но каблуки на сапогах делают своё дело. Его лицо замирает напротив чужого лица, и не хватает нескольких сантиметров, чтобы соприкоснуться губами. В голове у Чонгука — ни одной мысли. Он такого поворота событий никак не ожидал. Да и никто раньше с ним не вёл себя настолько самоуверенно. с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может Когда такого альфу, как Юнги. Смешно даже. родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил голову, смиряясь с их решением. Пусть это и выглядело так, будто они отдают своего младшего сына, как корову на убой. Бизнес есть бизнес, и такие навязанные брачные узы совсем не новинка, но Чонгук думал, что страдать от этого не обязательно. Можно же повернуть всё в свою пользу.— Повернул, — шепчет он себе под нос. — Так повернул, что кишки выблевать охота. Раздаётся громкий стон. Такой, что даже добротные стены не выдерживают, пропуская его и донося до чужих ушей. Чонгук напрягается, как струна. А потом вскакивает с кровати, испуганной ланью заметавшись по комнате. Он всё-таки даёт слабину. Одно дело предполагать то, что муж изменяет и совершенно другое — точно знать. Чонгук выбирается в коридор на цыпочках. Возможно, кто-то хотел бы устроить неимоверный скандал, потаскать кого-то за волосы, наговорить кучу чепухи. Но Чонгуку хочется просто исчезнуть. Чтобы его никто не заметил, будто он ничего не видел и ничего не знает. Чтобы потом можно было притвориться, что ничего этого и не было. Что Юнги страдает на работе, а он, как прилежный муж, ожидает его дома в переднике и с половником наперевес. Чонгук оказывается на улице во вьетнамках на шерстяной носок. В чужой куртке, пропахшей сигаретным дымом, выстукивая зубами, словно уже не ранняя весна и не плюсовая температура. В кармане находится пачка сигарет. Можно подумать, что Чонгук настолько хороший мальчик, что ничего плохого в своей жизни не творил. Но на самом деле, ещё в старшей школе он прослыл сорванцом, курил, как паровоз и перекидывал через плечо каждого альфу, который лез к нему обниматься. Может и зря, глядишь сейчас бы жил в любви и счастье. Чонгук машет головой, дрожащими пальцами поднося сигарету ко рту. Жаль нет зажигалки, приходится просто жевать фильтр, елозя никотиновой палочкой между губами. Наверное, глупо и даже опасно подходить к группе людей, восседающих на своих железных конях, громко перешучивающихся, смеющихся и пускающих в небо сизые дымовые кольца.— Дадите прикурить? — спрашивает Чонгук, не сразу понимая, что сказал, а потом просто наблюдая за тем, как на чужих лицах расползаются улыбочки.— Для такой лапочки, как ты, я свободен круглосуточно. Раздаются смешки и похабные перемигивания. Чонгук думает о том, что зря он вообще всё это затеял. Ему совершенно пофигу, что над ним подсмеиваются. Пусть хоть кому-то будет рядом с ним не пресно, а весело.— Не замёрз? — кивает вниз альфа. Тот, что отозвался первым. Чонгук опускает голову, залюбовавшись своими стопами. Ему должно быть как минимум неловко, но всё, что он ощущает — заторможенность и отчаяние.— Нормально. Так дадите прикурить? — спрашивает он, а потом вздыхает, устав от всего на свете. — Ладно. Но не успевает Чонгук даже отступить, как незнакомый альфа цапает его за запястье, сжимая тёплыми пальцами крепко, но совершенно не больно. Чонгук смотрит в его тёмно-карие глаза, подмечает крошечную родинку на кончике носа, волосы, собранные под ярко-алой банданой, кожаную куртку, узкие чёрные джинсы и сапоги в стиле вестерн.— Давай я тебя прокачу, — не спрашивает, а предлагает альфа, подступаясь поближе. Его дружки издают свист, комментируют, но Чонгук не разбирает, что там кто говорит, не отводя взгляда от чужих глаз.— А подкурить дашь?— Вот неугомонный, — смеётся альфа. — Запрыгивай. Чонгук наблюдает за тем, как тот усаживается на свой мотоцикл. Он не разбирается в них, но и так понятно, что стоит этот железный конь запредельно дорого. Одна матовая покраска стоит, наверное, как квартирка на вторичном рынке. Это странно, но Чонгуку хочется. Он никогда не ездил на чём-то подобном. Да и… А что ему терять? Что его может остановить? Это только в любовных романчиках кто-то вмешивается, клянётся в неземной любви, извиняется за все свои проступки, а потом падает на колени. На деле же Чонгук, двадцатичетырёхлетний омега, ни разу не познавший плотской любви, да и любви в принципе, не стоит даже одного слова. Взгляда не стоит.— Поехали. Альфа улыбается так, что улыбка принимает форму прямоугольника. Четырёхугольника, у которого все углы прямые, у Чонгука всё было зашибись с геометрией. У него эта улыбка сбивает дыхание, а это что-то новенькое. И когда он усаживается позади альфы, прижимаясь к его спине, а тот на миг укладывает свои ладони на чужие, чтобы чуть сдвинуть руки к центру своего живота, сердце приостанавливается, а потом яростно толкается, гулко отдаваясь в грудной клетке. Ветер лижет запястья, Чонгук хоть и напялил на свою голову предложенный шлем, но всё равно холодно. Яркие росчерки вечернего города слепят глаза, и он не сразу понимает, что такой эффект возникает из-за непрерывно бегущих слёз. Это так злит, что Чонгук выпрямляется, прокричав во всю глотку:— Быстрее! И альфа слушается, ускоряясь. Да так, что становится страшно. Чонгук прижимается к нему, крепко стискивая веки. Кажется, будто пальцы не выдержат и разомкнутся, и тогда он сорвётся вниз, в пустоту, оставляя после себя лишь мокрое пятно на асфальте.— Испугался? Чонгук моргает, осознавая себя на ногах. Напротив стоит альфа, беспардонно стирающий с его щёк замершие капли.— Замёрз? Почему-то хочется засмеяться. Альфа разговаривает так, словно сказать больше нескольких слов для него непосильная задача.— Я Ким Тэхён, — внезапно представляется он, и Чонгук засматривается на колечко серьги, блеснувшее в его мочке уха.— Чон Чонгук, — едва слышно представляется омега, еле-еле совладав со своим онемевшим языком.— Я тебя поцелую. Альфа вновь не спрашивает. Предупреждает. Сокращает то мизерное расстояние между ними, становясь вплотную. Наклоняется, потому что разница в росте хоть и небольшая, но каблуки на сапогах делают своё дело. Его лицо замирает напротив чужого лица, и не хватает нескольких сантиметров, чтобы соприкоснуться губами. В голове у Чонгука — ни одной мысли. Он такого поворота событий никак не ожидал. Да и никто раньше с ним не вёл себя настолько самоуверенно. с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может Когда такого альфу, как Юнги. Смешно даже. родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил голову, смиряясь с их решением. Пусть это и выглядело так, будто они отдают своего младшего сына, как корову на убой. Бизнес есть бизнес, и такие навязанные брачные узы совсем не новинка, но Чонгук думал, что страдать от этого не обязательно. Можно же повернуть всё в свою пользу.— Повернул, — шепчет он себе под нос. — Так повернул, что кишки выблевать охота. Раздаётся громкий стон. Такой, что даже добротные стены не выдерживают, пропуская его и донося до чужих ушей. Чонгук напрягается, как струна. А потом вскакивает с кровати, испуганной ланью заметавшись по комнате. Он всё-таки даёт слабину. Одно дело предполагать то, что муж изменяет и совершенно другое — точно знать. Чонгук выбирается в коридор на цыпочках. Возможно, кто-то хотел бы устроить неимоверный скандал, потаскать кого-то за волосы, наговорить кучу чепухи. Но Чонгуку хочется просто исчезнуть. Чтобы его никто не заметил, будто он ничего не видел и ничего не знает. Чтобы потом можно было притвориться, что ничего этого и не было. Что Юнги страдает на работе, а он, как прилежный муж, ожидает его дома в переднике и с половником наперевес. Чонгук оказывается на улице во вьетнамках на шерстяной носок. В чужой куртке, пропахшей сигаретным дымом, выстукивая зубами, словно уже не ранняя весна и не плюсовая температура. В кармане находится пачка сигарет. Можно подумать, что Чонгук настолько хороший мальчик, что ничего плохого в своей жизни не творил. Но на самом деле, ещё в старшей школе он прослыл сорванцом, курил, как паровоз и перекидывал через плечо каждого альфу, который лез к нему обниматься. Может и зря, глядишь сейчас бы жил в любви и счастье. Чонгук машет головой, дрожащими пальцами поднося сигарету ко рту. Жаль нет зажигалки, приходится просто жевать фильтр, елозя никотиновой палочкой между губами. Наверное, глупо и даже опасно подходить к группе людей, восседающих на своих железных конях, громко перешучивающихся, смеющихся и пускающих в небо сизые дымовые кольца.— Дадите прикурить? — спрашивает Чонгук, не сразу понимая, что сказал, а потом просто наблюдая за тем, как на чужих лицах расползаются улыбочки.— Для такой лапочки, как ты, я свободен круглосуточно. Раздаются смешки и похабные перемигивания. Чонгук думает о том, что зря он вообще всё это затеял. Ему совершенно пофигу, что над ним подсмеиваются. Пусть хоть кому-то будет рядом с ним не пресно, а весело.— Не замёрз? — кивает вниз альфа. Тот, что отозвался первым. Чонгук опускает голову, залюбовавшись своими стопами. Ему должно быть как минимум неловко, но всё, что он ощущает — заторможенность и отчаяние.— Нормально. Так дадите прикурить? — спрашивает он, а потом вздыхает, устав от всего на свете. — Ладно. Но не успевает Чонгук даже отступить, как незнакомый альфа цапает его за запястье, сжимая тёплыми пальцами крепко, но совершенно не больно. Чонгук смотрит в его тёмно-карие глаза, подмечает крошечную родинку на кончике носа, волосы, собранные под ярко-алой банданой, кожаную куртку, узкие чёрные джинсы и сапоги в стиле вестерн.— Давай я тебя прокачу, — не спрашивает, а предлагает альфа, подступаясь поближе. Его дружки издают свист, комментируют, но Чонгук не разбирает, что там кто говорит, не отводя взгляда от чужих глаз.— А подкурить дашь?— Вот неугомонный, — смеётся альфа. — Запрыгивай. Чонгук наблюдает за тем, как тот усаживается на свой мотоцикл. Он не разбирается в них, но и так понятно, что стоит этот железный конь запредельно дорого. Одна матовая покраска стоит, наверное, как квартирка на вторичном рынке. Это странно, но Чонгуку хочется. Он никогда не ездил на чём-то подобном. Да и… А что ему терять? Что его может остановить? Это только в любовных романчиках кто-то вмешивается, клянётся в неземной любви, извиняется за все свои проступки, а потом падает на колени. На деле же Чонгук, двадцатичетырёхлетний омега, ни разу не познавший плотской любви, да и любви в принципе, не стоит даже одного слова. Взгляда не стоит.— Поехали. Альфа улыбается так, что улыбка принимает форму прямоугольника. Четырёхугольника, у которого все углы прямые, у Чонгука всё было зашибись с геометрией. У него эта улыбка сбивает дыхание, а это что-то новенькое. И когда он усаживается позади альфы, прижимаясь к его спине, а тот на миг укладывает свои ладони на чужие, чтобы чуть сдвинуть руки к центру своего живота, сердце приостанавливается, а потом яростно толкается, гулко отдаваясь в грудной клетке. Ветер лижет запястья, Чонгук хоть и напялил на свою голову предложенный шлем, но всё равно холодно. Яркие росчерки вечернего города слепят глаза, и он не сразу понимает, что такой эффект возникает из-за непрерывно бегущих слёз. Это так злит, что Чонгук выпрямляется, прокричав во всю глотку:— Быстрее! И альфа слушается, ускоряясь. Да так, что становится страшно. Чонгук прижимается к нему, крепко стискивая веки. Кажется, будто пальцы не выдержат и разомкнутся, и тогда он сорвётся вниз, в пустоту, оставляя после себя лишь мокрое пятно на асфальте.— Испугался? Чонгук моргает, осознавая себя на ногах. Напротив стоит альфа, беспардонно стирающий с его щёк замершие капли.— Замёрз? Почему-то хочется засмеяться. Альфа разговаривает так, словно сказать больше нескольких слов для него непосильная задача.— Я Ким Тэхён, — внезапно представляется он, и Чонгук засматривается на колечко серьги, блеснувшее в его мочке уха.— Чон Чонгук, — едва слышно представляется омега, еле-еле совладав со своим онемевшим языком.— Я тебя поцелую. Альфа вновь не спрашивает. Предупреждает. Сокращает то мизерное расстояние между ними, становясь вплотную. Наклоняется, потому что разница в росте хоть и небольшая, но каблуки на сапогах делают своё дело. Его лицо замирает напротив чужого лица, и не хватает нескольких сантиметров, чтобы соприкоснуться губами. В голове у Чонгука — ни одной мысли. Он такого поворота событий никак не ожидал. Да и никто раньше с ним не вёл себя настолько самоуверенно. с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может Когда такого альфу, как Юнги. Смешно даже. родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил голову, смиряясь с их решением. Пусть это и выглядело так, будто они отдают своего младшего сына, как корову на убой. Бизнес есть бизнес, и такие навязанные брачные узы совсем не новинка, но Чонгук думал, что страдать от этого не обязательно. Можно же повернуть всё в свою пользу.— Повернул, — шепчет он себе под нос. — Так повернул, что кишки выблевать охота. Раздаётся громкий стон. Такой, что даже добротные стены не выдерживают, пропуская его и донося до чужих ушей. Чонгук напрягается, как струна. А потом вскакивает с кровати, испуганной ланью заметавшись по комнате. Он всё-таки даёт слабину. Одно дело предполагать то, что муж изменяет и совершенно другое — точно знать. Чонгук выбирается в коридор на цыпочках. Возможно, кто-то хотел бы устроить неимоверный скандал, потаскать кого-то за волосы, наговорить кучу чепухи. Но Чонгуку хочется просто исчезнуть. Чтобы его никто не заметил, будто он ничего не видел и ничего не знает. Чтобы потом можно было притвориться, что ничего этого и не было. Что Юнги страдает на работе, а он, как прилежный муж, ожидает его дома в переднике и с половником наперевес. Чонгук оказывается на улице во вьетнамках на шерстяной носок. В чужой куртке, пропахшей сигаретным дымом, выстукивая зубами, словно уже не ранняя весна и не плюсовая температура. В кармане находится пачка сигарет. Можно подумать, что Чонгук настолько хороший мальчик, что ничего плохого в своей жизни не творил. Но на самом деле, ещё в старшей школе он прослыл сорванцом, курил, как паровоз и перекидывал через плечо каждого альфу, который лез к нему обниматься. Может и зря, глядишь сейчас бы жил в любви и счастье. Чонгук машет головой, дрожащими пальцами поднося сигарету ко рту. Жаль нет зажигалки, приходится просто жевать фильтр, елозя никотиновой палочкой между губами. Наверное, глупо и даже опасно подходить к группе людей, восседающих на своих железных конях, громко перешучивающихся, смеющихся и пускающих в небо сизые дымовые кольца.— Дадите прикурить? — спрашивает Чонгук, не сразу понимая, что сказал, а потом просто наблюдая за тем, как на чужих лицах расползаются улыбочки.— Для такой лапочки, как ты, я свободен круглосуточно. Раздаются смешки и похабные перемигивания. Чонгук думает о том, что зря он вообще всё это затеял. Ему совершенно пофигу, что над ним подсмеиваются. Пусть хоть кому-то будет рядом с ним не пресно, а весело.— Не замёрз? — кивает вниз альфа. Тот, что отозвался первым. Чонгук опускает голову, залюбовавшись своими стопами. Ему должно быть как минимум неловко, но всё, что он ощущает — заторможенность и отчаяние.— Нормально. Так дадите прикурить? — спрашивает он, а потом вздыхает, устав от всего на свете. — Ладно. Но не успевает Чонгук даже отступить, как незнакомый альфа цапает его за запястье, сжимая тёплыми пальцами крепко, но совершенно не больно. Чонгук смотрит в его тёмно-карие глаза, подмечает крошечную родинку на кончике носа, волосы, собранные под ярко-алой банданой, кожаную куртку, узкие чёрные джинсы и сапоги в стиле вестерн.— Давай я тебя прокачу, — не спрашивает, а предлагает альфа, подступаясь поближе. Его дружки издают свист, комментируют, но Чонгук не разбирает, что там кто говорит, не отводя взгляда от чужих глаз.— А подкурить дашь?— Вот неугомонный, — смеётся альфа. — Запрыгивай. Чонгук наблюдает за тем, как тот усаживается на свой мотоцикл. Он не разбирается в них, но и так понятно, что стоит этот железный конь запредельно дорого. Одна матовая покраска стоит, наверное, как квартирка на вторичном рынке. Это странно, но Чонгуку хочется. Он никогда не ездил на чём-то подобном. Да и… А что ему терять? Что его может остановить? Это только в любовных романчиках кто-то вмешивается, клянётся в неземной любви, извиняется за все свои проступки, а потом падает на колени. На деле же Чонгук, двадцатичетырёхлетний омега, ни разу не познавший плотской любви, да и любви в принципе, не стоит даже одного слова. Взгляда не стоит.— Поехали. Альфа улыбается так, что улыбка принимает форму прямоугольника. Четырёхугольника, у которого все углы прямые, у Чонгука всё было зашибись с геометрией. У него эта улыбка сбивает дыхание, а это что-то новенькое. И когда он усаживается позади альфы, прижимаясь к его спине, а тот на миг укладывает свои ладони на чужие, чтобы чуть сдвинуть руки к центру своего живота, сердце приостанавливается, а потом яростно толкается, гулко отдаваясь в грудной клетке. Ветер лижет запястья, Чонгук хоть и напялил на свою голову предложенный шлем, но всё равно холодно. Яркие росчерки вечернего города слепят глаза, и он не сразу понимает, что такой эффект возникает из-за непрерывно бегущих слёз. Это так злит, что Чонгук выпрямляется, прокричав во всю глотку:— Быстрее! И альфа слушается, ускоряясь. Да так, что становится страшно. Чонгук прижимается к нему, крепко стискивая веки. Кажется, будто пальцы не выдержат и разомкнутся, и тогда он сорвётся вниз, в пустоту, оставляя после себя лишь мокрое пятно на асфальте.— Испугался? Чонгук моргает, осознавая себя на ногах. Напротив стоит альфа, беспардонно стирающий с его щёк замершие капли.— Замёрз? Почему-то хочется засмеяться. Альфа разговаривает так, словно сказать больше нескольких слов для него непосильная задача.— Я Ким Тэхён, — внезапно представляется он, и Чонгук засматривается на колечко серьги, блеснувшее в его мочке уха.— Чон Чонгук, — едва слышно представляется омега, еле-еле совладав со своим онемевшим языком.— Я тебя поцелую. Альфа вновь не спрашивает. Предупреждает. Сокращает то мизерное расстояние между ними, становясь вплотную. Наклоняется, потому что разница в росте хоть и небольшая, но каблуки на сапогах делают своё дело. Его лицо замирает напротив чужого лица, и не хватает нескольких сантиметров, чтобы соприкоснуться губами. В голове у Чонгука — ни одной мысли. Он такого поворота событий никак не ожидал. Да и никто раньше с ним не вёл себя настолько самоуверенно. с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может Когда такого альфу, как Юнги. Смешно даже. родители решились на этот брак, Чонгук склони с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может притянуть такого альфу, как Юнги. Смешно даже. Когда родители решились на этот брак, Чонгук склонил голову, смиряясь с их решением. Пусть это и выглядело так, будто они отдают своего младшего сына, как корову на убой. Бизнес есть бизнес, и такие навязанные брачные узы совсем не новинка, но Чонгук думал, что страдать от этого не обязательно. Можно же повернуть всё в свою пользу.— Повернул, — шепчет он себе под нос. — Так повернул, что кишки выблевать охота. Раздаётся громкий стон. Такой, что даже добротные стены не выдерживают, пропуская его и донося до чужих ушей. Чонгук напрягается, как струна. А потом вскакивает с кровати, испуганной ланью заметавшись по комнате. Он всё-таки даёт слабину. Одно дело предполагать то, что муж изменяет и совершенно другое — точно знать. Чонгук выбирается в коридор на цыпочках. Возможно, кто-то хотел бы устроить неимоверный скандал, потаскать кого-то за волосы, наговорить кучу чепухи. Но Чонгуку хочется просто исчезнуть. Чтобы его никто не заметил, будто он ничего не видел и ничего не знает. Чтобы потом можно было притвориться, что ничего этого и не было. Что Юнги страдает на работе, а он, как прилежный муж, ожидает его дома в переднике и с половником наперевес. Чонгук оказывается на улице во вьетнамках на шерстяной носок. В чужой куртке, пропахшей сигаретным дымом, выстукивая зубами, словно уже не ранняя весна и не плюсовая температура. В кармане находится пачка сигарет. Можно подумать, что Чонгук настолько хороший мальчик, что ничего плохого в своей жизни не творил. Но на самом деле, ещё в старшей школе он прослыл сорванцом, курил, как паровоз и перекидывал через плечо каждого альфу, который лез к нему обниматься. Может и зря, глядишь сейчас бы жил в любви и счастье. Чонгук машет головой, дрожащими пальцами поднося сигарету ко рту. Жаль нет зажигалки, приходится просто жевать фильтр, елозя никотиновой палочкой между губами. Наверное, глупо и даже опасно подходить к группе людей, восседающих на своих железных конях, громко перешучивающихся, смеющихся и пускающих в небо сизые дымовые кольца.— Дадите прикурить? — спрашивает Чонгук, не сразу понимая, что сказал, а потом просто наблюдая за тем, как на чужих лицах расползаются улыбочки.— Для такой лапочки, как ты, я свободен круглосуточно. Раздаются смешки и похабные перемигивания. Чонгук думает о том, что зря он вообще всё это затеял. Ему совершенно пофигу, что над ним подсмеиваются. Пусть хоть кому-то будет рядом с ним не пресно, а весело.— Не замёрз? — кивает вниз альфа. Тот, что отозвался первым. Чонгук опускает голову, залюбовавшись своими стопами. Ему должно быть как минимум неловко, но всё, что он ощущает — заторможенность и отчаяние.— Нормально. Так дадите прикурить? — спрашивает он, а потом вздыхает, устав от всего на свете. — Ладно. Но не успевает Чонгук даже отступить, как незнакомый альфа цапает его за запястье, сжимая тёплыми пальцами крепко, но совершенно не больно. Чонгук смотрит в его тёмно-карие глаза, подмечает крошечную родинку на кончике носа, волосы, собранные под ярко-алой банданой, кожаную куртку, узкие чёрные джинсы и сапоги в стиле вестерн.— Давай я тебя прокачу, — не спрашивает, а предлагает альфа, подступаясь поближе. Его дружки издают свист, комментируют, но Чонгук не разбирает, что там кто говорит, не отводя взгляда от чужих глаз.— А подкурить дашь?— Вот неугомонный, — смеётся альфа. — Запрыгивай. Чонгук наблюдает за тем, как тот усаживается на свой мотоцикл. Он не разбирается в них, но и так понятно, что стоит этот железный конь запредельно дорого. Одна матовая покраска стоит, наверное, как квартирка на вторичном рынке. Это странно, но Чонгуку хочется. Он никогда не ездил на чём-то подобном. Да и… А что ему терять? Что его может остановить? Это только в любовных романчиках кто-то вмешивается, клянётся в неземной любви, извиняется за все свои проступки, а потом падает на колени. На деле же Чонгук, двадцатичетырёхлетний омега, ни разу не познавший плотской любви, да и любви в принципе, не стоит даже одного слова. Взгляда не стоит.— Поехали. Альфа улыбается так, что улыбка принимает форму прямоугольника. Четырёхугольника, у которого все углы прямые, у Чонгука всё было зашибись с геометрией. У него эта улыбка сбивает дыхание, а это что-то новенькое. И когда он усаживается позади альфы, прижимаясь к его спине, а тот на миг укладывает свои ладони на чужие, чтобы чуть сдвинуть руки к центру своего живота, сердце приостанавливается, а потом яростно толкается, гулко отдаваясь в грудной клетке. Ветер лижет запястья, Чонгук хоть и напялил на свою голову предложенный шлем, но всё равно холодно. Яркие росчерки вечернего города слепят глаза, и он не сразу понимает, что такой эффект возникает из-за непрерывно бегущих слёз. Это так злит, что Чонгук выпрямляется, прокричав во всю глотку:— Быстрее! И альфа слушается, ускоряясь. Да так, что становится страшно. Чонгук прижимается к нему, крепко стискивая веки. Кажется, будто пальцы не выдержат и разомкнутся, и тогда он сорвётся вниз, в пустоту, оставляя после себя лишь мокрое пятно на асфальте.— Испугался? Чонгук моргает, осознавая себя на ногах. Напротив стоит альфа, беспардонно стирающий с его щёк замершие капли.— Замёрз? Почему-то хочется засмеяться. Альфа разговаривает так, словно сказать больше нескольких слов для него непосильная задача.— Я Ким Тэхён, — внезапно представляется он, и Чонгук засматривается на колечко серьги, блеснувшее в его мочке уха.— Чон Чонгук, — едва слышно представляется омега, еле-еле совладав со своим онемевшим языком.— Я тебя поцелую. Альфа вновь не спрашивает. Предупреждает. Сокращает то мизерное расстояние между ними, становясь вплотную. Наклоняется, потому что разница в росте хоть и небольшая, но каблуки на сапогах делают своё дело. Его лицо замирает напротив чужого лица, и не хватает нескольких сантиметров, чтобы соприкоснуться губами. В голове у Чонгука — ни одной мысли. Он такого поворота событий никак не ожидал. Да и никто раньше с ним не вёл себя настолько самоуверенно. с каким-то незнакомцем на диване в гостиной. Разве нельзя было сделать это как-то… По-человечески? Чонгук знает, он знает, что недостаточно привлекательный. В нём нет нежных омежьих черт, он высокий, боже, даже выше своего мужа! И крупнее раза в два, посещает спортзал трижды в неделю, может спокойно отжаться раз сто от пола и терпеть не может сладкие речи и милую одежду. Чонгуку нравится кожа. Нравится чёрный цвет. Нравится полное отсутствие макияжа, чтобы была видна каждая родинка, каждая пора. Он нетипичный, и почему-то думал, что подобное может Когда такого альфу, как Юнги. Смешно даже. родители решились на этот брак, Чонгук склонил Слэш Джеймс Бьюкенен Барнс был оптимистом с самого детства. Если кто-то мучительно решал, наполовину пуст или полон его стакан, то Баки был рад, что в его стакан можно долить ещё целую половину. Так он относился ко всему в жизни, начиная с общения с семьёй и заканчивая дружбой с самым шебутным пацаном в квартале.Родителей он обожал, гордился своим отцом — огромным добродушным мужчиной с огненно-рыжей гривой. Мама была настоящей хозяйкой: в её руках всё безукоризненно штопалось; вязались бесконечные свитера, шарфы и шапки; вкусный обед готовился сам собой из кусочка требухи или сала, пары картофелин и чашки муки. Младшие сёстры сияли словно солнышки, с ними Баки любил возиться и играть в их нехитрые девчачьи забавы.В тринадцать лет он обрёл своего первого и единственного друга. Мелкий пацан отбивался от хулиганов, которые хотели отнять у него деньги. Баки вступился за худосочного воробья, отчаянно отстаивающего свои капиталы. Когда грабители убежали, не справившись с драчуном Барнсом, тот получил хилое рукопожатие и благодарность:— Я бы и сам с ними справился, но всё равно, спасибо. Меня зовут Стив Роджерс. А ты?— Джеймс Барнс, но лучше зови меня Баки.— Дурацкое имя, но если ты настаиваешь, то пусть так и будет.После этого они ещё не раз сталкивались на улицах, в основном, когда Стив в очередной раз бузотёрил. Этот неугомонный человечек вечно ввязывался в ссоры, переходящие в мордобой. Он просто физически не мог пройти мимо любой несправедливости, хотя жили они не в самом благополучном районе.Стив поучал малолеток, мучающих животных; ругал дерущихся хулиганов, отчитывал матерящихся подвыпивших взрослых. Баки только закатывал глаза на такую социальную активность, но всё равно становился рядом, когда другу прилетало в ответ на его занудство.— Зачем тебе это? Оставь, пусть люди живут так, как хотят. Нравится Джиму валяться в луже пьяным, пусть валяется. У него шкура дублёная, не простынет.— Как ты не поймёшь, Бак, если все будут равнодушно проходить мимо, то в один прекрасный день он утонет! Захлебнётся грязной водой, а у него двое маленьких детей, мне мама рассказывала. Она ходила ставить укол его жене, та совсем слаба, даже до госпиталя дойти не может. Что с ними будет?Баки вздыхал, вытаскивал из грязи бухтящего Джима, вместе со Стивом тащил его домой, помогал вскарабкаться по узкой лестнице на второй этаж старого здания. В квартире их встречала бледная худенькая женщина, которая благодарила их, пытаясь всучить пару конфет. Мальчишки отказывались, сбегали в парк, где приводили в порядок испачканную одежду у питьевого фонтанчика.Иногда, если у них было немного денег на билет, они отправлялись в центр города, чтобы погулять по музеям, которые так любил Стив. Или глазели на ярко светящиеся витрины магазинов; читали афиши, мечтая о том времени, когда стануттебе это? Оставь, пусть люди живут так, как хотят. Нравится Джиму валяться в луже пьяным, пусть валяется. У него шкура дублёная, не простынет.— Как ты не поймёшь, Бак, если все будут равнодушно проходить мимо, то в один прекрасный день он утонет! Захлебнётся грязной водой, а у него двое маленьких детей, мне мама рассказывала. Она ходила ставить укол его жене, та совсем слаба, даже до госпиталя дойти не может. Что с ними будет?Баки вздыхал, вытаскивал из грязи бухтящего Джима, вместе со Стивом тащил его домой, помогал вскарабкаться по узкой лестнице на второй этаж старого здания. В квартире их встречала бледная худенькая женщина, которая благодарила их, пытаясь всучить пару конфет. Мальчишки отказывались, сбегали в парк, где приводили в порядок испачканную одежду у питьевого фонтанчика.Иногда, если у них было немного денег на билет, они отправлялись в центр города, чтобы погулять по музеям, которые так любил Стив. Или глазели на ярко светящиеся витрины магазинов; читали афиши, мечтая о том времени, тебе это? Оставь, пусть люди живут так, как хотят. Нравится Джиму валяться в луже пьяным, пусть валяется. У него шкура дублёная, не простынет.— Как ты не поймёшь, Бак, если все будут равнодушно проходить мимо, то в один прекрасный день он утонет! Захлебнётся грязной водой, а у него двое маленьких детей, мне мама рассказывала. Она ходила ставить укол его жене, та совсем слаба, даже до госпиталя дойти не может. Что с ними будет?Баки вздыхал, вытаскивал из грязи бухтящего Джима, вместе со Стивом тащил его домой, помогал вскарабкаться по узкой лестнице на второй этаж старого здания. В квартире их встречала бледная худенькая женщина, которая благодарила их, пытаясь всучить пару конфет. Мальчишки отказывались, сбегали в парк, где приводили в порядок испачканную одежду у питьевого фонтанчика.Иногда, если у них было немного денег на билет, они отправлялись в центр города, чтобы погулять по музеям, которые так любил Стив. Или глазели на ярко светящиеся витрины магазинов; читали афиши, мечтая о том времени, тебе это? Оставь, пусть люди живут так, как хотят. Нравится Джиму валяться в луже пьяным, пусть валяется. У него шкура дублёная, не простынет.— Как ты не поймёшь, Бак, если все будут равнодушно проходить мимо, то в один прекрасный день он утонет! Захлебнётся грязной водой, а у него двое маленьких детей, мне мама рассказывала. Она ходила ставить укол его жене, та совсем слаба, даже до госпиталя дойти не может. Что с ними будет?Баки вздыхал, вытаскивал из грязи бухтящего Джима, вместе со Стивом тащил его домой, помогал вскарабкаться по узкой лестнице на второй этаж старого здания. В квартире их встречала бледная худенькая женщина, которая благодарила их, пытаясь всучить пару конфет. Мальчишки отказывались, сбегали в парк, где приводили в порядок испачканную одежду у питьевого фонтанчика.Иногда, если у них было немного денег на билет, они отправлялись в центр города, чтобы погулять по музеям, которые так любил Стив. Или глазели на ярко светящиеся витрины магазинов; читали афиши, мечтая о том времени, рипонрьвлвочддчочлядвдыжляочбябялядоярчллсо