1 часть (1/1)
Сибирь встречала путников непогодой?— большими, белыми хлопьями ложился на покрытую льдом, тайгу, снег. Выли высокие, хвойные деревья, скрипя палыми ветками. Эта зима выдалась особенно холодной. Особенно серой, угрюмой. И лишь ощущение того, что вот-вот прибудут домой, согревало истосковавшиеся по родной, Иркутской губернии, сердце.Ибрагим молчаливо поглядывал на своего спутника, не снимая руки с острого, заточенного кинжала?— так черкесу было спокойнее. Порой Прошку это забавляло; словно его верный друг не расставался с ножом, видя везде и во всем опасность. И сейчас, гляди, бдит, изредка оглядываясь по сторонам. Устремляя взор янтарных, зелено-карих глаз вдаль?— в бескрайнюю, ледяную пустыню. Спросил бы, о чем печется, да все равно ведь не ответит. Только лихо усмехнется краем тонких губ, не раскрыв того, что таит за душой. ? Ты меня не поймешь, джигит. Нет, не поймешь. Оно и к лучшему, Прошка. Не дай Всевышний тебе однажды взглянуть на мир моими глазами. Не дай Всевышний. Я небеса молить буду, что бы не познал печали, джигит. За тебя, за твоего отца, за хозяйку. ??—Раздался глубокий, гортанный голос и мужчина перевел взгляд на паренька, что внимательно вглядывался в слегка загорелое под южным солнцем Кавказа лицо абрека.Сколько ему? Прошка помнил Ибрагима Оглы едва не с раннего детства, и с тех пор, кажется, прошло около пятнадцати лет, а он был все тот же. Разве что немного морщин появилось на смугловатом лице черкеса, но никогда не решался задать этот вопрос. Вечно угрюмый, неразговорчивый мужчина, должно быть, годился в отцы, но от чего-то называл его своим другом. Верным товарищем считал Ибрагима и Прошка?— спавший ему жизнь, рискуя своей, собственной не раз, черкес доказал, что ему можно верить и не словами?— поступками. Так, как это подобало мужчине.Суровый абрек, будто сумев прочитать в синих глазах русского вопрос, вздохнул, и глаза его?— непонятного цвета, устремились куда-то вдаль… На синие горы с заснеженными вершинами, что величаво восходили над плоской, ледяной, бескрайней степью суровой матушки-Сибири.—?Что? Гляди, и дырку взглядом просверлишь, джигит. —?Произнес мужчина, все еще сжимая руку на кинжале.—?Думаю о тебе, Ибрагим. Сколько лет моей семье служишь, а о тебе почти ничего не знаю.—?Мягко улыбнулся парнишка в ответ. —?Негоже так.—?А ты спроси. Дорога дальняя, джигит. Поговорить успеем. —?Черкес снисходительно взглянул на Прошку, не скрывая своего разочарования.?Ненадежный. Ох, ненадежный! Слабый, за каждой юбкой гонится. Остепениться бы пора, да жениться по-человечески. Мать бедная вся извелась. Что муж, что сын?— два сапога пара!??— Пронеслось в мыслях, которые озвучить не спешил. И без того Прошка знал, что о нем Ибрагим думает.—?У тебя, небось, жена да детишки на Кавказе остались. —?Произнес парень, не зная, с чего начать диалог. Боялся, как бы не подумал о нем Ибрагим плохо. Вдруг, решит, что думает, будто он старый да немощный стал, хотя вздор же?— статный, высокий мужчина. Не больше сорока, хотя и это, учитывая суровые условия Сибири, немолодой возраст.—?Жена? —?Вопрос, а скорее, утверждение, явно позабавил черкеса. Он рассмеялся в голос, заставив Прошку гадать над тем, что же сказал не так. —?Разве отдаст кто дочь-то за разбойника? —?С легким, кавказским акцентом произнес горец. —?Нет, джигит. Отца моего на войне убили, как мне семь лет было, а мать в отчий дом вернулась. Забрали меня у нее.—?Разве ж можно ребенка от матери отбирать? —?Удивленно спросил русский, и его синие глаза округлились.—?На моей Родине, так. —?Вздохнул Ибрагим, не скрывая своей печали. —?Мать моя из знатного рода была. Овдовев, снова замуж вышла. А точнее, выдали ее, джигит. Отец, дед мой, против воли, забрал и отдал тому, кто отдал наибольший калым. Уехала она, говорят, в Османскую империю. Там наши черкешенки, говорят, выше золота ценятся. Османы о их красоте песни слагают, в гаремы наших девчат воруют. —?Мужчина помрачнел, опуская взор. —?Я осиротел. Один остался. Дядька по отцу забрал меня к себе, да только с его женой не смог я ужиться. Вечно недовольна была мной, вот я и сбежал. Негоже черкесу жить по правилам женщины. В горы я ушел, и разбои устраивал. —?Признался абрек, но в его голосе не читалось раскаянья. —?За это и сослали в Сибирь… Я не грамотный. Писать, читать, не умею. И русский не знал. Тут уже выучил. Мне двадцать лет, говорят, от роду было, когда на каторгу попал. Болел очень. У нас, на Кавказе, тепло. Солнце светит, везде горы. И леса. Ручьи горные, чистые, песни напевают звонким голосом, а девушки… Какие у нас девушки! Ты бы только знал! Косы черные, глаза, карие, красивые, точно у горной серны! И сами ловкие, тоненькие! —?Ибрагим усмехнулся, глядя на русского, который явно успел себе представить красоту черкешенок, и должно быть, в мечтах собрался ехать на Кавказ. —?Гордые. Наши девушки очень гордые. Верные. Умеют любить. Мужа уважают, братьев, и отца. Нет, русский. Ни разу я не был женат в свои сорок. Не успел, да и не жалею, парень. Не по мне семейные хлопоты. Я?— человек вольный. Как этот ветер, что свистит, завывая.Прошка, удовлетворенный ответом горца, улыбнулся. Выходит, черкес не так уж и стар. Кто знает? Может, сосватает кому-то его в благодарность за спасение жизни? Русские красавицы не хуже черкесских женщин. Их красота тоже воспета многими. Пусть и не имеют смоляной косы, да и кожа белее снега, но есть в их внешности что-то чарующее, притягивающее взгляд. Красота русских женщин в кротости; во нраве; в светлых глазах не скрыться злости и обиде. Простые, тихие, умеющие верить и ждать. Если такая полюбит?— и коня на скаку ради любимого остановит, и в горящую избу войдет.—?И что, не хотелось ни разу женской ласки? —?Лукаво усмехаясь, спросил Прошка, снова вырывая Ибрагима из плена мыслей и опасений.—?А чего ж не хотелось? Мужчина я. Как и каждому мужику, хочется женщины. Да только я, как ты, за каждой гнаться не собираюсь. И тебе, джигит, пора уж остановиться. —?Ибрагим лукаво усмехнулся, вспоминая хозяйскую дочь, которая вскружила голову Прошке. —?Найди себе красавицу да женись. Мать твоя, видать, внуков заждалась. Да и отец истосковался.Прохор вздохнул, понимая, что пора заканчивать этот разговор, пока он не перерос в очередное нравоучение, которое выслушивать от Ибрагима не желал.Только и думал сейчас о горячей еде да о баньке, которую растопит юная, до боли хорошенькая и уже наверняка подросшая Варвара?— их слуга. Отмоется от грязи дороги, посидит на пару с Ибрагимом, да спать пойдет.Лишь бы доехать скорее, а то уж ноги затекли.Ибрагим не знал почему, но вдруг вспомнил о девчонке, что прислуживала хозяйке. С детства помнил ее. Голубоглазая, русая, с длинной косой. Красавицей будет, как подрастет… Бедная сиротинушка. Жаль было ее, пригнали в Сибирь из Малороссии, как пан переехал. А после продали в другую семью. Никому не пожелал черкес бы такой доли. Может, от этого и жалел ее всегда, порой помогая с хозяйством?— таская тяжелые дрова в дом и ведра с водой из колодца. Она-то тоненькая совсем, глядишь, надорвется. И нет у ней защиты. Хорошо хоть, хозяйка ласкова да терпелива и заботится, как о дочери. Не ругает, не бьет. А то точно бы сердце разорвалось из жалости к сиротинушке.Лишь бы добраться засветло, а там гостинец передаст девчонке?— леденцы в виде петушка карамельные, что на ярмарке купил перед Масленицей. Хотя, может, нужно было шаль купить. Не дитя ж она больше. Девке, кажись, пятнадцать было в том году. А в этом году уже шестнадцать будет… Скоро и замуж, может, отдадут. Может, хоть с мужем девочке повезет, раз уж судьба не милостива.