1 часть (1/1)

На его старых, едва дыщащих уже наручных часах пять, когда он нехотя, через силу открывает глаза.?Предрассветный сумрак растекается по стылому бетонному полу, разгоняя темноту по углам, трогает Сашу прохладным дуновением ветра по скулам и переносице; исчезает в щелях неплотно заколоченного окна, оставив его одного - опять.Наедине с пустотой уходящей ночи, с шебуршанием крыс по углам, с рюкзаком, в котором из ценного - только несколько банок с тушёнкой и старая рация, давно уже переставшая ловить сигнал.Всё тело ноет от того неудобного положения, в котором он уснул - сжавшись в комок за старым, массивным столом, там, где высокая деревянная стенка дарила хоть какое-то ощущение мнимой безопасности. Он вылезает из-за него тихо и осторожно, оглядываясь кругом в поисках незамеченной ранее угрозы, но - толстая, крепкая дверь в комнату, в которой он забарикадировался, всё ещё плотно припёрта стулом.?За ней - мёртвая тишина.Он облегчённо выдыхает себе под нос, отходит от неё, и выглядывает в окно - со второго этажа прыгать высоко, но вновь попробовать выбраться через заполненный ходячими коридор - идея ещё более самоубийственная; а вот самоубийцей Чацкий никогда не был. Прежде чем броситься вниз очертя голову, он плотно завтракает - хотя пару месяцев назад такой завтрак едва ли казался бы даже скудным. Несколько кусков зачерствевшего, старого хлеба и кусок сыра, который, если его не съесть, на днях мог бы уже покрыться плесенью. Саша запивает всё это парой глотков воды из полупустой уже фляги, и вновь тщательно запаковывает рюкзак, потуже затягивая лямки на плечах - чтобы, не дай бог, не слетели во время падения, и не задержали его.Двор внизу пуст - но это только на первый взгляд, он уверен. Скорее всего мертвяки, отвлечённые вознёй крыс, разбрелись по углам нижнего этажа, половину которого составляет открытая галлерея, и стоит только Саше туда спрыгнуть - как они, привлечённые шумом, тут же стекутся на открытое пространство, и, что самое плохое, перекроют ему единственный путь к выходу из квадратного замкнутого двора. Но выбора у него особо и нет - услышавшие его мертвяки из коридора, от которых он прошлым вечером неплохо оградился всего лишь массивной дверью и стулом с железными ножками, вновь начинают ломиться внутрь - мерным, действующим на нервы стуком и низким голодным рыком. Зато снизу к ним начинают подтягиваться остальные, привлечённые шумом, и тем самым дают ему крохотную надежду на спасение.Саша больше не раздумывает; не медлит. Наплевав уже на количество производимого шума, придвигает к двери тяжёлый стол, и вовремя - ножки стула уже начинают ехать по бетону, издавая невыносимый скрежет. Потом, убедившись, что стол держит дверь крепко, Чацкий рывком распахивает окно, впуская в затхлую душную комнату свежий осенний воздух.До земли - метра три, не меньше.Площадка двора уже опустела, но он всё никак не может решиться на прыжок, пока дверь позади него не сдаёт наконец свои полномочия перед ходячими. Первый, наполовину только просунувший руку сквозь появившуюся щель, хрипит голодно и зло, и Саше хватает этого, чтобы, задержав дыхание как перед прыжком в воду, нырнуть всё же вниз. Асфальт внизу встречает его недружелюбными трещинами и впившимися в ладони мелкими камешками; но это не худшее, гораздо опаснее то, как неприятно хрустит его нога в лодыжке, сразу же отзываясь острой режущей болью. Крик сдержать не удаётся, и этим он почти подписывает себе смертный приговор - нельзя шуметь. Нельзя становиться обузой. Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя.Воспоминания, болезненные и неуместные, невовремя обрушиваются на него сплошным потоком, выбивая воздух из лёгких - а может это делает боль. Кое-как сев, он ощупывапет лодыжку, но даже простое прикосновение обжигает огнём - кажется, даже не вывих. Перелом. Встать удаётся с трудом, закусив губу, лишь бы только не закричать от боли повторно, и Саша скоро чувствует, как на подбородок стекает горячая, солоноватая кровь. Отчаяно хромая, опираясь только на носок пострадавшей ноги, он с трудом, медленно преодолевает расстояние до выхода из двора, и, оказавшись в арке, упирается рукой в стену, сбавляя нагрузку на ногу.?Ему нельзя останавливаться. Он должен бежать.На улице впереди, вроде как, чисто - а сзади уже слышится шарканье десятка ног, так что он делает несколько шагов вперёд - и почти тут же вновь падает, зацепив коленом гремящую пустую банку из-под пива.Хочется заскулить от того, как больно - и обидно становится.Целых два месяца он выживал в одиночестве, проходя из города в город - в погоне за живыми, раз за разом ускользая от мёртвых. А теперь его ждёт, кажется, самая страшная из возможных смертей - быть сожранным заживо, в каком-то киллометре от цели. И никто никогда не узнает, что он почти дошёл. Почти справился.Саша уже слышит шорохи совсем близко, но сдаваться так быстро не собирается - из кобуры на бедре, найденной им совсем недавно, вытаскивается пистолет; дрожащими от боли и усталости руками он целится в одного из близжайших ходячих, судя по форме - наверное, охранника этой школы, в которую Чацкого вчера ближе к ночи и загнали, как зверя в ловушку, голодные мертвецы. Но не успевает Саша выстрелить, как мертвецу ровно посреди лба прилетает стрела, и он тут же валится всего в метре от Сашиных ног, не подавая признаков... чего? посмертия, наверное.- Не трать зря пули, малец, - звучит грудным басом у него за спиной.Оглянувшись, Чацкий видит тех, кто пришёл к нему на помощь: немолодой, крупного телосложения мужчина держит в руках арбалет, а рядом с ним, ловко орудуя ножом, прокладывает к Саше дорогу сквозь стягивающихся на пирушуку зомби парень чуть старше него самого, с каштанового цвета волосами и ухмылкой во всё лицо.- Живой? - спрашивает парень, когда они наконец укладывают последнего из шумливой толпы, и мужик отходит в сторону, чтобы собрать стрелы, лишь мельком при этом глянув на Сашу.- Да, - Саша всё ещё сидит на земле, опираясь на неё одной ладонью и не выпустив пистолет из рук. - Спасибо.Больная нога даёт о себе знать прострелом боли, когда он, приняв руку неожиданного спасителя, пытается приподняться. Парень тут же отпускает его, и берёт нож на изготовку, и в глазах у него остаётся только холодный расчёт, и ни капли того сострадания, что жило там всего лишь секундой ранее.- Тебя укусили?- Нет! - Чацкий отшатывается испуганно, уставившись на острый блеск ножа, почти повсюду покрытого кровью. - Я... я, кажется, ногу сломал, пока прыгал.- Отсюда? - парень разворачивается, чтобы окинуть взглядом опустевшую школу, и Саша, проследив за его взглядом, и сам поражается - высота от земли до окон второго этажа куда больше, чем ему казалось сверху, а раз так - чудо, что он вообще жив остался. Его спаситель, кажется, думает о том же, и ещё раз окидывает его взглядом - на этот раз удивлённым.- Да у тебя девять жизней, наверное.В это время к ним приближается наконец мужчина, острым, внимательным взглядом окидывающий и повреждённую ногу Чацкого, и общий его, наверняка далёкий от презентабельного, вид. Саша старается спрятать оружие от чужих глаз - мало ли, кто ему встретился на дороге, вдруг они совсем не хорошие люди - хотя, если подумать, плохие отбиваться от зомби не помогают.- Стрелять умеешь? - в ответ на это Саша робко кивает. - С ногой что?- Он оттуда спрыгнул, - парень, всё так же стоящий рядом, с зажатым в руке ножом, оживляется. - Я же тебе говорил, Максим Максимыч, что видел что-то.- Печорин, а я не тебя, между прочим, пока и не спрашивал, - сухо отвечает, очевидно, Максим Максимыч.- Я упал, - повторяет Саша, чувствуя, как унявшийся адреналин вдруг делает голову чугунной, а язык, чистый предатель, еле ворочается.. - Я... они за дверью были...- Ясно, - мужчина подкручивает ус и смотрит сначала на Печорина, а затем - вновь на него. - Идти сам сможешь?Саша неловко кивает, но очередная его попытка встать тут же терпит полный провал.- Давай, - парень, Печорин, наконец убирает нож в ножны, закреплённые на ремне, и помогает ему подняться так, чтобы Чацкий мог опереться на его плечо. - Пошли, тут недалеко до нашей базы. Я Гриша, кстати.- Саша, - Чацкий, прикусив изнутри щёку, старается идти максимально быстро, чтобы не задерживать своих нежданных помощников; не быть обузой. - А вы из поселения, да?Голова у него с каждым шагом гудит всё больше, и перед глазами начинают расплываться большие чёрные круги. Максим Максимович подхватывает его с другого боку, но это не особо помогает делу - незабинтованная лодыжка будто гирей тянет к земле, и каждый шаг даётся, как маленькая победа.- Да, - кивает Гриша. - Ты по рации о нас слышал?- Нет, мы... по радио ещё, давно. Моя группа туда шла.- А что с группой случилось? - грубовато спрашивает Максим Максимович, на что Саша, из последних сил пытающийся оставаться в сознании, шепчет отрывисто:- Ничего. Это я от них отстал.И дальше его поглощает темнота.***В себя Саша приходит долго, тяжело. Всё происходящее до помнится какими-то смутными обрывками, плохой киноплёнкой - защищённые ворота, люди кругом, что-то говорящие. Чужие руки, снимающие с него одежду. При этом воспоминании он подскакивает на кровати, и тут же стонет, не сдержавшись, во весь голос от острой боли в ноге.Значит, не приснилось.- Я бы на твоём месте так сильно не дёргался, - раздаётся сбоку скучающий голос, и перед Сашиным взором предстаёт занятная картина: в кресле рядом с его кроватью полулежит незнакомый темнрволосый парень, флегматично листая журнал и время от времени посматривая на самого Сашу. - Ленский я, Владимир, приятно познакомиться. Твой сегодняшний сторож, кстати.- Ч-Чацкий, Саша я, - Саша, оглядев себя, замечает, что одежда на нём не его. - А кто... что... где...Внятно сформулировать у него не получается, но парень, кажется, его понимает и так.- Те, кто тебя привёл, в порядке. Ты сам лежишь в лазарете. Одежда твоя в стирке, её забрали, а на тебе новая.- Я... - Чацкий теряется и мучительно краснеет. - Почему меня вообще раздевали??- Чтобы на наличие укусов проверить, конечно, - Володя смотрит на него как на чудика. - А если бы ты тут обратился и всех бы перекусал?Саша хочет спросить ещё о чём-нибудь - хотя бы где он оказался, что это вообще за место и что он за чужую помощь будет должен, но Ленский, очевидно, убедившись что он в порядке, скидывает журнальчик с колен и, отдав шутливо честь, исчезает в двойных дверях комнаты, переоборудованной в палату. Ждать Чацкому приходится недолго - едва он успевает сесть, осторожно пристроив больную ногу с лангеткой, закреплённой от пятки до колена, в удобное положение, как дверь вновь открывается и в дверях показывается уже знакомый Максим Максимович. Сейчас он не выглядит так хмуро, как - когда? вчера? несколько дней назад? Саша ведь даже не знает, сколько провёл в отключке... На мужчине чистая армейская форма без брызг крови и добродушная улыбка, прячущаяся в короткой густой бороде и не менее выдающихся усах.Всем своим видом он вызывает подсознательное расположение.- Мне сказали, что ты проснулся, - сходу начинает он, подходя к Чацкому и протягивая для рукопожатия свою руку; ладонь у него широкая и сухая, и Сашина в ней теряется. - Извини, запамятовал, как, ишь, тебя зовут?- Саша, Чацкий, - он чувствует себя немного неловко, но пытается не подать виду. - А вы Максим Максимович, да?- Надо же, запомнил, - мужчина добродушно хлопает его по плечу. - Ну, молодец.Оказывается, что Максим Максимыч - один из главных людей в поселении, и что в тот день, когда Сашу нашли, они с Гришей вообще не должны были выходить в патруль по этому району, но срочно понадобились лекарства - и тогда кто-то вспомнил о школе, до которой они в рейдах добраться ещё не успели.- Так что тебе ещё повезло, парень, - когда Максим Максимович, сжалившись над его весьма? отвратительным состоянием, наконец уходит, оставляя его одного и загрузив сотней разных историй о людях, которые Чацкому незнакомы, Саше вновь хочется спать - и в этом он себе не отказывает.***Нога заживает быстро - насколько это возможно для перелома. К Саше за несколько дней активно приходят разные люди - познакомиться, принести книги, которые в небольшом количестве имеются в поселении, но он всё равно отчаяно гнетётся скукой. Максим Максимович заглядывает ещё от силы раза два, потому что у него забот и без того хватает, а Ленского и Печорина Чацкий и вовсе больше не видит. Вот только слышит о них постоянно от каждого, наверное, кто заходит поговорить и познакомиться с новым лицом, и очень скоро составляет своё мнение.Ленский, Печорин, Базаров, Онегин и Лермонтов - главная пятёрка, чаще всего выбирающаяся в рейды за припасами; от них, во многом, зависит, чем будут питаться люди, оставшиеся в поселении. Кроме того, обычно они разбиваются на пары и каждая ищет что-то своё: Онегин и Ленский ищут по большей части продукты и всякую мелочь по типу батареек, Базаров и Лермонтов - тёплую одежду для наступающей зимы, и, изредка - книги и игрушки для детей, которых тут наберётся с десяток.?Печорин же обшаривает аптеки и действует один.- Так было не всегда, - однажды вечером, сидя у его постели, доверчиво рассказывает девчонка на пару лет младше самого Саши; у неё короткие, самостоятельно обкромсанные волосы, и решительные глаза. Зовут её Мэри, и он долго гадает, настоящее ли это имя или псевдоним, призванный отрезать воспоминания о прошлой жизни так же, как и волосы. Насколько он понял из её оговорок, к поселению она дошла уже одна. - Раньше Печорин с Базаровым вместе ходили. А Лермонтов с Буниным... но потом...Саше не сложно догадаться, что было потом - толпа мертвецов, не видящая преград; попытка убежать; смерть. Почти восстановившаяся лодыжка фантомно ноет.- Он Мишу, как парни рассказали, вытолкнул из магазина, а сам уйти не успел. Миша за ним рвался, но ребята на силу его увезли. Теперь с Мишей Базаров ходит, чтобы тот не ударился в какую-нибудь самоубийственную миссию.- А Печорину одному не страшно? - Саша спрашивает скорее из приличия, и даже сам себе не хочет признаваться в крохотном огоньке интереса, разгоревшемся в глубине души.Мэри как-то жёстко улыбается, скривив губы и отведя взгляд к зарешоченному окну; очевидно, что тут кроется какая-то история, о которой Саша пока не знает.- Мне кажется, ему вообще ничего не страшно. Скучно только, наверное.***Когда доктор Вернер впервые разрешает ему выйти на улицу, Саша чувствует небывалый восторг - словно годами сидел в сырой темнице, а не в уютной палате, в которую даже еду приносили - что в условиях зомби-апоклипсиса кажется королевской роскошью.Ему приходится опираться на костыль, когда он спускается со ступней на землю, благо что - медицинский корпус находится на первом этаже, и ступеней всего пять. Ласковые лучи засыпающего к зиме солнца осторожно ложатся на его лицо, и Саша щурится сквозь стёкла круглых очков: невозможно оторвать взгляд от голубого-голубого неба.?Площадка около здания, из которого он вышел, пустует, да и вообще кругом вид не радостный - как его успели просветить, место, в котором людям удалось так надолго обосноваться, раньше было старым заводом. Брошенный ещё в девяностые, он и без наступившего апокалипсиса напоминал о разрухе разбитыми окнами и отсутствием дверей, и его обходили стороной, готовя в ближайшие годы к сносу. Но теперь он неожиданно стал настоящей крепостью: за основным зданием завода прячутся ещё несколько длинных, одноэтажных бетонных несуразцев, в которых находится и лазарет для вновь прибывших, и небольшой детский садик для детей, и даже самодельные прачечная и душевые.Чацкому, отвыкшему от комфорта прежней жизни, с трудом верится, что всё это - реальность. Да, пусть и странная, искорёженная нашествием толп мертвецов, покалеченная до основания, но, всё-таки, реальность, в которой можно радоваться таким вот простым вещам - воде, спокойствию, чистой одежде и телу.Раньше бы ему это и в голову не пришло.Задумавшись, он не сразу слышит шаги позади себя, но инстинкты, вытренированные неделями скитаний в одиночестве, работают раньше, чем разум, и он резко разворачивается, как оружие выставляя перед собой костыль, и из-за этого в итоге чуть не летит носом об земь. Спасибо сильным рукам, быстро его подхватывающим.- Реакция у тебя хорошая, - звучит над головой знакомый голос с насмешливыми нотками.- С плохой реакцией долго не выживают, - он поднимает взгляд и сталкивается с чужим, тёмным и пронзительным.?Печорин всё ещё держит его за талию, помогая обрести равновесие, но и сам быстро, кажется, понимает, что в положении они стоят весьма неловком. Он тут же убирает руки от кофты, которая Саше слегка великовата и сползает с плеча, выставляя на всеобщее (печоринское внимательное) обозрение потёртую старую майку; но слава богу, что его вещи ему всё-таки вернули, и даже они, сто раз перештопанные, куда лучше ужасного халата, который ему приходилось носить первые несколько дней.- Рад, что ты поправляешься, - Гриша улыбается ему легко, вот только глаз эта улыбка не касается, оставляя их такими же серьёзными. - Волновался за тебя.- Да ну, - Чацкий смешливо фыркает, опираясь на костыль. - Чего ж тогда не зашёл, сам не проведал?- Времени было в обрез, только поспать да пожрать, - Печорин кивает вбок от себя, и тут только, к своему стыду, Саша замечает компанию незнакомых парней, стоящих на другой стороне площади и внимательно его рассматривающих. Из них из всех ему в лицо знаком только Ленский, но и догадаться о том, кто остальные трое труда не представляет.Парни, уловив на себе его взгляд, приветливо машут, но подходить не спешат.?- Я им сказал, что ты вполне можешь влиться в нашу компанию, камикадзе, - Печорин смотрит на него внимательно, и, как Саше кажется, считывает каждую его эмоцию.- Почему я?- А почему нет? - Гриша, чуть отступив в сторону и вернув ему подобие личного пространства, закуривает и протягивает полупустую пачку, вопросительно дёрнув бровью, но Чацкий отрицательно качает головой: не было у него этой привычки, так нечего и начинать - особенно сейчас, в условиях жёсткого дефицита. - Ты выносливый, до последнего боролся за свою жизнь, не сдался. И при этом раньше явно был в группе, сам сказал. Откуда вы шли?- Из Петербурга, - Саше поправляет сползшие с переносицы очки и оглядывается на вход в то, что называют здесь медицинским корпусом. - Я пойду, ладно? Тяжело ещё долго стоять.Печорин жмёт ему руку, другой удерживая тлеющую сигарету, и, когда Саша уже почти скрывается за дверьми, кричит вдогонку:- Подумай над моим предложением! - таким тоном непринуждённым, будто не на вылазки смертельнл опасные его с собой зовёт, а в карты перекинуться. Хотя он то, судя по хитрым глазам, точно всегда туза в рукаве носит.Саша прижимается к двери с другой стороны, и переводит дыхание; он сейчас сбежал - и это было понятно и ему, и Печорину. Вот только тот и понятия не имеет, наверное, почему.А у Саши нет никакого желания объяснять - ни про группу свою, ни про то, как он один остался.***Сначала он думает отказаться.И без Саши Чацкого ведь желающих пойти в рейды полно, и не каждого при этом допускают даже до попытки вылезти за территорию - слишком много опасности, слишком много людских потерь за последнее время. Непонятно совсем, почему Печорин вообще сделал ему такое предложение - вряд ли Саша уж действительно так сильно поразил его своим умением прыгать из окон и ковылять со сломанной лодыжкой на десять шагов вперёд, прежде чем свалиться на землю. Но пока не спросишь - не узнаешь.С того момента, как Чацкий оказался за стенами поселения, проходит две недели, и ему, наконец, разрешают выписаться - очевидно, что он не заражён, да и нога, хоть всё ещё и с лангеткой, но уже не мешает резво передвигаться по палате. Доктор только машет на него рукой, пробормотав что-то про ?второго такого на его голову?, а Мэри, пришедшая, чтобы показать ему всё и сопроводить в новую комнату, смеётся:- Он это про Вову Ленского. Тот тоже никак не усидит на месте и терпеть не может сюда заявляться на осмотры.Чацкий, опираясь на костыль, достаточно бодро идёт за девушкой к приближающемуся зданию завода; восьмиэтажная махина выглядит внушительно - Саша машинально начинает просчитывать способы выйти отсюда, и выпадает из разговора. Мэри, одетая в узкие камуфляжные штаны и мужскую рубашку, с серьёзными, внимательными глазами и понимающей улыбкой - будто точно знает, что он сейчас делает - ведёт его по всему первому этажу, показывая, где находится столовая и запасной выход, а потом подводит к первой по правую сторону коридора двери жилого корпуса, в который переоборудовали старые мастерские.- Ну, - она отчего-то не стучит в дверь и не торопится заходить, - ты, насколько я поняла, со своими новыми соседями уже знаком, так что мне тут больше делать нечего. Если что, - она всё же улыбается чуть смущённо, и на щеках у неё появляются небольшие милые ямочки, - моя комната четвёртая слева. Будет нужна помощь, обращайся.И тут же исчезает, оставляя его в одиночестве стоять перед закрытой дверью.Саша, вдохнув поглубже для смелости, коротко стучит и тут же открывает дверь, не давая себе передумать - чтобы нос к носу столкнуться с выходящим в коридор Печориным.***Волосы у Гриши - тёмные; почти чёрного цвета, небрежным хаосом лохматятся по утрам, пока он не дотягивается до расчёски, лежащей в тумбочке. Сашу, по тем же самым утрам способного разве что на долгий зевок и бесцельный взгляд в пустоту серого потолка, это его щепетильное, аккуратное отношение к мелочам иногда смешит.Через четыре месяца работы в команде - подумать только, почти полгода сумели они продержаться без совсем уж больших потерь, смогли выжить - у Саши к нему накапливается вопросов больше, чем, наверное, вообще можно найти ответов. Печорин весь - крайняя степень противоречия.Гриша не любит ходить в рейды вместе с кем-то, но сам, в первый же вечер после Сашиного согласия, вызвался быть его напарником и прикрывать спину; Гриша почти не объявляется в общей комнате, в которой так же живут остальные из команды, но около его кровати вещи всегда разбросаны так, будто он на минуту вышел и скоро вернётся, серый от усталости и ответственности, которую на его плечи возложили чужие руки.Гриша - человек, который может не моргнув глазом застрелить укушенного друга, а потом долго курит, смотря в пустое, до отвращение лиловое небо над головой, и не говорит ни слова, но и его молчания - через край.Сашина главная ошибка в том, что он не игнорирует все те вещи, что выбиваются из цельной картины, как кусок витража, вставленный не на место; нет. Вместо того, чтобы пройти, отвернувшись, он тщательно, с усердием натуралиста, изучает чужую личность, постоянно находясь рядом - их кровати рядом, их место за общим столом рядом, их задания - на которые выбираться становится вдруг за радость - плечом к плечу. Ему просто не оставляют выбора - смотри, изучай; но не спрашивай.В тот единственный раз, когда он пытается разузнать, что за мальчишка лет десяти постоянно дожидается Печорина с вылазок, бросаясь навстречу, только завидев, ему объясняют - коротко и жёстко - что не его это дело вовсе; спрашивать не стоит. Но никто не запрещает ему слушать, и вскоре он уже выстраивает более-менее цельную картину истории: женщина, которую Гриша любил, укушенная ходячими по дороге к убежищу; её сын, совсем на Печорина не похожий, но впитывающий с каждым днём всё больше его жестов, манеру говорить, манеру смотреть исподлобья, когда его пытаются обдурить. Саша запоминает это, откладывая на дальние рубежи памяти.?И больше вопросов не задаёт.?Сам он тоже рассказывает мало - о себе, о прошлом. Его всё равно уже не осталось - прошлого; да и самого Саши давно уже нет, исчез несколько месяцев назад, оставленный умирать, брошенный на съедение - безо всяких красивых метафор. Говорить о таком - что ножом ковыряться в открытой ране; Саше хватает и того, что это беззастенчиво продолжают делать другие.Он избегает их - нескольких человек, определённые лица в их достаточно тесном кругу, сплочённом желанием выжить. Фамусовых, Молчалина, Скалозуба. Тугоуховских, добравшихся сюда половиной семейства. Загорецкого. Горича и его жену. Игнорирует их намеренно, избегая любых ситуаций, в которых пришлось бы столкнуться лицом к лицу. Это рано или поздно всё равно заметил бы кто-нибудь, но первым - привычно уже - становится, конечно же, Гриша.Он находит Чацкого на восьмом этаже, в пункте наблюдения за внешним периметром, когда дежурить должен Онегин - но тот умудрился подхватить где-то простуду, и теперь лежит в комнате, и с хмурым лицом пытается выздороветь. Саша сам с утра вызвался заменить его, но не из дикого альтруизма, а просто потому что любит приходить на высоту - здесь, на пустующей части этажа, отведённой под наблюдение, можно часами сидеть в тишине, зная, что никто не станет тебя отвлекать - и всё равно видеть жизнь; слышать её, шумящую ниже несколькими этажами бетона и кирпича. Печорин, заглянув в комнатку, подтаскивает молчаливо стул и усаживается рядом, неотрывно смотря на тяжёлое, тёмное зимними тучами небо. Брюхо самой далёкой, той, что толчётся на горизонте, разрывается, и из него, медленно оседая на землю, вываливаются снежинкии - и Саша почему-то машинально думает о сравнении с кишками разрубленных пополам ходячих.Романтично и под настроение, ничего не скажешь.Молчат они долго - что, вообще-то, редкость в те моменты, когда они не на рейде - обычно у обоих находится тема для разговора, своё мнение, желание поделиться, потому что человек напротив - поймёт, даже если не будет согласен. Но в этот раз тишина затягивается, и Чацкий, оторвавшись от прислонённой к грязному подоконнику винтовки, устало потирает глаза и первым разрывает опустившуюся на комнату тишину.- Как Женя?- Кашляет, старательно делает вид, что скоро отдаст концы, но к утру, думаю, будет здоров, - Гриша, словно очнувшись, отводит взгляд от стены, на которую смотрел уже пять минут, и переводит его на самого Сашу. - А ты как??Чацкий неопределённо ведёт плечом, потому что ну что он - живой вот; работает. С утра ничего не изменилось особо. Гриша взгляд так и не отводит, и когда Саша с ним сталкивается, то понимает - вот оно. Сейчас он тебя, Чацкий, выворачивать наизнанку будет в поисках ответа.- Почему они тебя бросили? - но этот вопрос - вовсе не то, чего Саша ждал; не то, от чего можно отгородиться смешком или какой-нибудь прибауткой, чтобы потом сделать вид, что не понимаешь, о чём, собственно, речь. А Гриша будто специально добивает: - Чем ты так насолил целой группе, Саша Чацкий, что они от тебя сбежали?не твоё блять дело, впервые за долгое время хочется сказать Чацкому, что угодно другое трогай ломай подчиняй себе только вот это моё больное и сокровенное не тревожьВидимо, что-то проскальзывает у него в глазах такое, что с Гриши мгновенно слетает его обычная самоуверенная спесь, и ухмылка заинтересованная сменяется вдруг на плотно сжатую в тревоге линию рта. Это - неподдельное, Саша видит, но всё равно молчит, отведя взгляд к окну. Тучи одна за другой разрождаются своим белым бременем, всё ближе и ближе к заводу наползая непроглядной снежной пеленой.Он не хочет говорить об этом, не хочет.не может- Ладно, - Печорин, так и не дождавшийся ответа, встаёт, тяжело упираясь ладонями в колени, будто какая-то сила пригваждала его к стулу и принудила к наблюдению за Чацким, а не сам он пришёл получасом ранее. - Мне то поебать, честно, Саш, но народ волнуется, слухи уже пошли. Сам понимаешь, в случае чего - ты в меньшинстве окажешься, что бы там на самом деле ни было.Когда он уходит, плотно закрывая за собой дверь и вновь отрезая Сашу от внешне-внутреннего шума завода, Чацкий наконец шевелится, чувствуя, какой деревянной за прошедшие минуты-тысячелетия стала спина; разжимает кулаки, сжавшиеся до боли.а на чью сторону ты сам то встанешь если придётся а гриш***Буря, принесённая злым февралём, выстуживает всё не только снаружи; внутри бетонной коробки люди пытаются греться, забившись в свои огромные, не по размеру, норы. Жгут всё подряд, сидят около бочек с огнём, чёрный дым от которого покрывает копотью потолок. Саша смотрит на чужие, испачканные в саже лица, и не может не думать о том, кто из них эту зиму всё же переживёт - и кого они непременно потеряют.На дворе - минус двадцать и километры снега; у них - еды впритык ещё на неделю, даже если команда, всю осень и начало зимы выбиравшаяся на вылазки, разом откажется от своих порций.Слишком много людей; слишком мало припасов.Одна из девочек Тугоуховских начинает болеть - страшно, с температурой и обильным кашлем, эхом отскакивающим от стен. Её отселяют вместе с семьёй в свободное помещение, обустраивают им там кровати, обогрев как у всех - но они всё равно остаются недовольны; и Саша не удивлён. Когда он одним из последних выходит из их новой комнаты, потирая руку, мышцы на которой, кажется, потянул, в спину ему доносится старухино хриплое карканье:- Лучше бы ты сдох тогда, а не Лиза.Саша делает вид, что не слышит.Печорин, оказывается, ждёт его в коридоре - почему-то не ушёл вместе с остальными, уже давно скрывшимися за поворотом причудливо изогнутого коридора, а стоит, опираясь спиной о стену и с интересом его разглядывает. Чацкий проходит мимо, ухватив его за рукав заношенной старой толстовки абсолютно когда-то чёрного, а теперь уже тёмно-серого цвета, и Гриша без воросов за ним следует; но только глупец посчитал бы это покорностью.?Всё его тело - сплошной знак вопроса, выраженный в подрагивающих пальцах, которые Саша ощущает вдруг на своём запястье, в неровном дыхании в затылок. Ему очень хочется рассказать всё Печорину - потому что скрывать то, в общем-то, нечего, но тут навстречу им слышатся торопливые шаги, и появляется взволнованный Володя:- Там ходячие. Стадо.Через две минуты они уже занимают позиции, разбившись по этажам, и напряжённо следят за тем, что будет дальше. Стадо огромное - Саша в последний раз видел такое, ещё когда они с группой Фамусова торопливо бежали на юг, но тогда их обошло стороной - почти обошло. Теперь же - сотни две разлагающихся, промёрзших на недавнем морозе неповоротливых туш медленно ползут мимо завода, стоящего на окраине, и издают столько монотонного, хриплого скрежета почти отказавшими голосовыми связками, что быстро заполняют когда-то приевшуюся тишину.Сашу начинает мутить - от осознания; от воспоминаний.Забор - крепкий, дополнительно усиленный перед напавшей из-за угла зимой, первве время,кажется, выдерживает. Гудит от врезающихся в него тел, которые приливной волной вжимает в промёрзший металл, но стоит, сохраняя жизнь тем, кто замирает в вязкой паутине ужаса под его защитой. Но некоторые ходячие на морозе прилипают к поверхности, и медленно их становится всё больше - сверху это напоминает клейкую ленту с трепыхающимися на ней обречёнными мухами.Саша чувствует себя такой же, когда понимает - ещё немного и каждый из них осуждён будет кем-то невидимым на ту же участь.Забор падает в полночь - кинематографично объятый луной, снежной пылью, поднятой от земли, и десятками прилипших ходячих, разваливающихся на куски. Падает, кажется, неслышно - или не слышно его грохочущей жёсткости под лавиной хриплого рыка и отчаянным скулежом приблудившейся в прошлом месяце тощей собаки, жмущейся в поисках защиты к Сашиной, обутой в тёплый ботинок ноге. Стоящий рядом с ними Миша вздрагивает крупно, словно вынырнув из кошмара - или наоборот, нырнув в него с головой.Саша знает, кто Лермонтову снится. Все знают.Первые два этажа они баррикадируют - двери подпираются любой тяжестью, на окна ставятся давным-давно предусмотрительно подготовленные щиты. Максим Максимович хмуро слушает отчёты мужчин и женщин, споро снующих туда-сюда по коридорам с минимальным уровнем шума, отдаёт распоряжения, сам слушает то, о чём тихо толкует ему Печорин, иногда мельком просматривающий на стоящего у крохотного окошка Сашу, сжимающего в сухих, недрожащих ладонях винтовку.Чацкий своё уже отбоялся, кажется.Но всё это - все приготовления, все нервы, вся напряжённая безысходность целой ночи - растворяется с первыми лучами предвесеннего солнца. Стадо уходит; повалившийся забор легко можно будет поставить заново. Привыкший искать во всём плюсы Ленский даже замечает задумчиво:- Они такую колею протоптали от города, что можно рискнуть и попробовать за продуктами вылазку. Там, наверное, мертвяков почти не осталось даже.Печорин не отвечает, пока не ловит взгляд Саши с отражающимся в нём твёрдым согласием.И только тогда кивает.***Саша не знает, когда это началось - может, в ту памятную зимнюю вылазку, когда они на обратном пути, добывшие продукты и радостные, застряли в наметённом сугробе, и Гриша согревал его руки своим дыханием, и отводил глаза; может в тот раз, когда они вместе убегали от небольшого стада, и после, взмокшие и усталые, перепачканные в чужой крови, повалились на рыжую от дождя и ржавчины землю и смеялись как умалишённые, не боясь, что их кто-то услышит. А может быть в тот раз, когда Саша проснулся одним из апрельских утр, и, повернувшись набок, увидел на соседней кровати не одеяло, аккуратно расправленное поверху, а тёмный всклоченный затылок спящего после ночной смены Печорина - и неожиданно поймал себя на том, что хочет вжаться в него губами:в затылок, в тёмные вихры, во всего Печорина сразу.Да, наверное началось это тогда - и всё никак не торопится закончиться.Наступившей весной их всех сбивает с ног - и дело вовсе не в гормонах, или тепле солнечного света, или первых певчих птицах, на которых ходячие не реагируют почему-то совершенно. Скорее - сбивает с ног удущающий запах залежалой мертвечины, медленно разлагающейся на солнце, и тучи мух над головами, и липнущие к коже, пропитанные потом футболки и штопанные через раз майки.Они все сбиваются с ног, зачищая пространство вокруг обжитой территории - пустое и нет, асфальт и граничащий с заводом лес; укрепляют забор ещё, кажется, трижды, прежде чем Печорин и Базаров, заручившись поддержком Максим Максимыча решают, что этого - действительно хватит. Саша не принимает участия в спорах, не собираясь занимать чью-то сторону в вопросе, в котором мало что понимает, но внимательно вслушивается в каждое слово - на будущее; сейчас у них нет ни флэшек, ни запасных карт памяти, ни даже большого количества тетрадей, чтобы записывать беспрепятственно все расчёты.??Но когда забор вновь стоит, мёртвой активности по близости особо не замечено, а завод охраняется научившимся наконец стрелять живыми, Печорин накидывает на плечи кожанку и кивает им - пора отправляться в путь.Они едут на двух машинах - Саша с Гришой и Мишей Лермонтовым на одной, ещё трое - на другой; вместительные багажники и пустые, если не считать пассажиров, задние сидения, вызывают в Чацком одновременно предвкушение и уже навечно, наверное, обосновавшееся в глубине грудной клетке чувство болезненного разочарования: что, скорее всего, они ничего не найдут. Что, наверное, вернутся с пустыми руками.Иногда ему кажется, что идентичное своему разочарование он ловит в горькой усмешке Гриши, в блеске его глаз, отрешённо наблюдающих по ночам за высоким потолком, который теряется всегда в темноте ночи.Они уезжают надолго - на неделю как минимум, потому что два близлежащих города уже пусты и обчищены; нужно искать что-то новое, что-то, что не успели разграбить ещё другие выжившие.Саша оборачивается с пассажирского сидения, провожая взглядом громадину завода, исчезающую вдалеке, и надеется - искренне, отчаянно надеется, что им будет, к кому возвращаться.Он на пробу крутит ручку радио, но в эфире - ожидаемо тишина и лёгкое потрескивание. Ни позывных, ни экстренных частот связи. Ни-че-го. Лермонтов на заднем сидении укладывает куртку под голову, и собирается, кажется, доспать свои законные два часа, которые сегодня ночью у него отгрызло дежурство; Саша и сам чувствует, как у него слипаются глаза, и откидывает голову на спинку кресла, из-под полуприкрытых век разглядывая внимательно следящего за дорогой Гришу.Иногда - в такие, как сейчас, моменты редкой, интимной почти обособленности, когда они остаются хотя бы почти наедине, без вечных пристальных взглядов, Саше очень хочется взять его за руку. Проверить, как он отреагирует - вскинется ли в возмущении, отшатнётся ли. Или - наоборот: подастся, может быть, вперёд, позволит почувствовать тепло и грубость своих ладоней.?Саша, кажется, знает о нём почти всё, что нужно знать о человеке, с которым тебя столкнул апокалипсис, знает куда больше, чем о других - кроме таких мелочей, от которых обычно заходится сердце. Да и другие его, в общем-то, не интересуют настолько сильно - чтобы ёкало что-то в груди от одного взгляда, чтобы хотелось - чего-то.Непонятно пока только, чего именно.Когда он вновь тянет руку, чтобы выключить бесполезно шипящее радио, его руку перехватывает чужая ладонь.- Хватит уже думать, - Гриша держит левую на руле, уверенно прокладывая дорогу по шоссе с изредка встречающимися брошенными машинами, и смотрит прямо перед собой; Саша поклясться может чем угодно из того, что у него осталось, что напряжение в чужих глазах - вовсе не от необходимости тщательно проверять местность.Он замирает, ощущая ладонь Печорина на своей, свои пальцы переплетёнными с его - кожа и правда горячая до одурения, грубая и мозолистая. Чацкий настолько успевает задуматься, что пропускает тот момент, когда Гришино лицо искажает тень сомнения; но всё же успевает сжать пальцы крепче прежде, чем Печорин попробует свою ладноь вырвать и сделать вид, что ничего не произошло.Всё равно это будет бессмысленно.- Тебе удобно одной рукой то? - спрашивает Саша как-то растерянно, и свой голос даже не узнаёт.- Я много чего могу делать одной рукой, - Гриша вдруг ярко ухмыляется, не пытаясь больше избавиться от его ставшей неожиданно крепкой хватки, и опускает их сплетённый в замок пальцы на рычаг переключения скоростей. - Если ты, конечно, понимаешь, о чём я говорю.Саша чувствует, как к лицу приливает жар - и делает вид, что нет, не понимает. А за окном картина куда интереснее Печорина, до болезненного живого и настоящего.***К маленькому городку с непроизносимым названием они подъезжают уже ночью; соваться туда сейчас - чистое безумие, и они, со всей осторожностью проверив местность, устраиваются спать - прямо в машинах, по походному, потому что теперь такая у них - вся будущая жизнь. Лермонтов, что-то пробурчав о неудобности сидения, на котором спать невозможно, уходит ночевать в пустую машину, которую кто-то бросил неподалёку от въезда, и Саша какое-то время размышляет, не из-за них ли.Но эти мысли быстро забываются, стоит только Печорину вернуться наконец в машину и забраться на то самое, такое уж неудобное сидение:- Ты там так и будешь торчать, или я всё же не зря Мишу из машины выгонял?Саша, сделавший в это время глоток из своей фляги, давится, и пытается кашлять как можно тише, чтобы ненароком не привлечь чьё-нибудь нежелательное, оголодавшее внимание. Он упирается лбом в неплотно прикрытую дверцу бардачка, и закрывает рот ладонью; когда спины касается чужая рука, едва не подскакивает от ужаса, прежде чем до предела уставший, сонный мозг соображает: Гриша, это всего лишь Гриша.Гриша, соскальзывающий широкой обжигающей ладонью ему на поясницу; с тёмными от желания глазами, желания, которое вспыхивает тут же и в Саше, будто передавшись от одного простого прикосновения.- Надеюсь, я правильно всё понял? - Печорин уточняет, почему-то, шёпотом. - Не хочу проебать твою дружбу, если нет. Не хочу проебать тебя.Голос Саши - предатель из всех предателей - отказывает вдруг, мешая пошутить мерзкую шутку в стиле не проебать а выебать, и ему остаётся лишь глупо кивнуть и надеяться, что его тоже поймут правильно - Гриша не ошибся.За окнами машины разгорается алой весной закат; персиковое небо медленно перетекает в насыщенную вишню на горизонте, а Чацкий движется, не давая себе передумать, и вжимается губами в чужие губы, и выдыхает сорвано, когда ему отвечают: жарко, поспешно, голодно.Губы у Гриши - приторность травяного чая и горький табак; жёсткие, повелительные движения человека, который больше не сомневается, получив желаемое. Когда Сашу перетягивают на заднее сидение, он обнаруживает себя на коленях Печорина, и одна рука Гриши всё так же обжигает ему поясницу, а вторая уверенно ложится на бедро, всё выше, до тех пор, пока Чацкий не захлёбывается стоном. Думать уже ни о чём не получается, удаётся только двигаться, сжимая чужие широкие плечи, и чувствовать укусы на оголённой шее, и мчаться к маячащему впереди совместному удовольствию.Пока их обоих не сотрясает взрыв - мощностью превосходящий атомный.Потом уже, лёжа на боку на узком заднем сидении, и обняв Гришу поперёк голой груди, чтобы он не упал с края, Саша рассказывает - монотонно, спокойно, словами - как широкими мазками кисти по холсту:- Мы тогда в маленьком посёлочке на ночь остановились, проверили всё здание, оно довольно большое было. Репетилов и Фамусов на часах были, но - не знаю, что там произошло. Может, заснул из них кто, может просто плохо проверили здание. В общем, проснулся я от крика Лизы - это Софьина подружка была; к тому моменту, как мы все высыпали из здания, её уже доедали. Машин у нас тогда было четыре, но самая большая из них оказалась отрезана. А я... мне... мне просто не хватило места… да и болел я тогда, вот они и побоялись...У него в голосе нет эмоций - все они глубоко внутри похоронены: временем, появившимся равнодушием к тем, кого он когда-то считал семьёй. Новой семьёй, которая - как он уже успел убедиться не единожды - не предаст.- Я ведь тогда только с учёбы вернулся, меня три года не было. И заметно было, что отношение у них ко мне изменилось, но я не думал, что они когда-нибудь смогут...- Бросить тебя, - Гриша говорит тихо, и подносит вдруг его пальцы к губам, и целует в ладонь, раскрытую и дрожащую - пережитым, болезненным. Прош-лым. - Ублюдки.Саша не просит у него не бросай меня гриш, хотя бы потому, что Печорин куда лучше него играет и с чужими чувствами, и со своими словами. Просто - прижимается губами к его затылку и выдыхает, потому что эмоций, может, и нет от поднятого со дна прошлого, но разделить его с кем-то ещё - это больше не тащить внутри себя в одиночестве.Он чувствует облегчение такое, что хочется плакать.- Они рассказывали, что ты сошёл с ума, и им пришлось оставить тебя, потому что ты стал опасен. Первые протестовали, когда я тебя привёл. Но никто в это не верит, не беспокойся. Ленский даже порывался ввязаться в банальную драку.- А ты?- Я сломал Молчалину нос. Совершенно случайно. Это лучше банальной драки, потому что он был заранее предупреждён.Печорин не говорит ему глупых слов утешения, не возмущается чужой жестокой несправедливостью. Но, когда они засыпают, кладёт Сашину руку себе на грудь, на уровне сердца, и свою прижимает сверху.И для Чацкого это гораздо важнее слов.***Они возвращаются из поездки уставшие, в полупустых машинах; Чацкий, неудачно вывихнувший свою так до конца и не восстановившуюся лодыжку, хромает, опираясь на Гришино плечо, и Печорин заставляет себя не улыбаться слишком ярко - не так поймут; не те кругом люди.?Парни, наблюдавшие полугодовой театр одного актёра, в котором Гриша как мог скрывал свои чувства, только хмыкают и посмеиваются тихонько, но - ничего не говорят. И на том спасибо.Он и сам знает прекрасно, насколько глупое зрелище из себя представляет - толковавший раньше о том, что любви не существует, смеявшийся над Мэри и её попыткой с ним сблизиться, теперь погряз в чувствах к другому человеку - к Чацкому - и не может из них выбраться; будто кудрявый, светловолосый паренёк околдовал его и теперь отпускать от себя не собирается вовсе.Между ними - пять лет разницы, разные интересы и взгляды на мир; интересы в окружении мертвецов быстро теряют свою актуальность, а вот взгляды - нет, но это совершенно им не мешает.Саша высмеивает глупость и пошлость человечества, нашедшую даже здесь, в ограниченном числе людей, место, чтобы разгуляться; Гриша молча соглашается с ним, зло отслеживая перемещения Фамусова и его группы, зная теперь, на что они способны - хотя опять же, нельзя сказать, что он не подозревал.?В те ночи, когда ни у одного из них нет смен - на патрулировании, на высоте - с винтовками и прицелом, ещё где-либо - они ускользают из общего поля зрения, прячутся - в пустых, пропитанных пылью и запахом вошедшей в цвет черёмухи помещениях. И смеются как подростки, впервые тайком убегающие из родительского дома, и целуются, и до утра не возвращаются в кровати, предпочитая спать вместе на старом матрасе в крохотной кладовой. Это продолжается весь май, весь июнь тоже, и у Саши вечно зацелованные губы, а Гриша, когда смотрит на него - обычно по утрам, встрёпанного и сонного - испытывает давно потерянный, щемящий в груди восторг.Саша оживляет его - и заставляет вспомнить те времена, когда Печорин ещё был открыт миру - и верил в любовь.Теперь он верит только в Сашу и в то, что в любой день они могут умереть; две незыблемые константы печоринской жизни.Чацкий, как выясняется, любит спать в кольце его рук, уткнувшись носом в Гришину смуглую шею; целует его по утрам первым, мягко скользя по коже губами и превращая с хитрой улыбкой обычное пробуждение в жаркий и страстный секс - с закрытым ладонью ртом, чтобы никто не успел услышать. Стонет он тоже громко, особенно когда Гриша кусает его в основании шеи и движется внутри Саши быстро и резко - как им обоим нравится больше всего. Ещё Саша, неожиданно, но забавно, любит кислые леденцы и читать наизусть стихи, и кутаться в большие, мягкие свитера - которые Печорин, совсем не палясь, таскает у Ленского в обмен на смазку и презервативы.Бартерная система, хули.В июне к ним прибывает ещё одна группа, и одна из новых девчонок, черноглазая красотка со звучным именем Бэлла смотрит на Гришу ярким, заинтересованным взглядом - но ему впервые абсолютно всё равно. Впервые после Веры.О ней он тоже рассказывает Саше - одной из долгих, непонятно почему тягуче тянущихся ночей, когда и спать не спится, и сил нет пойти и заняться чем-нибудь дельным. Как тогда, в самом начале весны рубил короткие фразы Чацкий, так теперь едва слышно их выдыхает Печорин: о единственной женщине, которую когда-либо по-настоящему любил; о её маленьком сыне, которого не смог бросить, когда и её, и её мужа ещё далеко отсюда сожрали ходячие. О том, что давно уже не вспоминает о ней, потому что любовь эту, застарелую и больную, давно уже выместила новая.Что-то из этого не звучит вслух, лишь читается между строк, но Саша, кажется, слышит даже его мысли - и шёпотом обличает сам себя в полной взаимности.Это - одна из последних спокойных для них ночей перед тем, как всё ломается на куски.***Лето распускается жарким цветком солнца по площади перед заводом, наполняет её одуванчиками, упорно пробивающими себе дорогу сквозь побуревший от крови асфальт, и жужжанием пчёл, для которых год с наступления конца света ничего ровным счётом не поменял.?Гриша курит одну из оставшихся в пачке, окидывая взглядом двор и стоящие на маленькой стоянке автомобили, которых набралось за это время с десяток; Саша и Миша, развалившись на мягком ковре зелёной травы, о чём-то тихо переговариваются, подставив обнажённые спины солнцу. До Гриши долетает иногда то резкий смешок, то обрывок от разговора, но он, честно, совсем не подслушивает. Просто смотрит на чужую спину, всю усыпанную родинками, как небосклон по ночам - звёздами, и совсем не может отвести взгляд.Губы фантомно жжёт от желания прикоснуться.Вылетевший на порог Максим Максимыч выглядит страшно взволнованным, да и просто - страшно. В глазах у него - стылый ужас, и Печорин понимает, в чём дело, ещё раньше, чем в звенящей тишине раздаётся одно единственное слово.- Стадо.Это, которое прёт прямо на них, будто зная точно, где именно спрятались люди, вдвое, если не втрое больше того, что было зимой; вчетверо голодней, кажется, и свирепей, и забор для этого единого в своей яростной атаке организма - смятый листок бумаги, грохочущий об асфальт совсем не с бумажной громкостью.Гриша сначала не понимает, отчего в этот раз стадо ломится в закрытые двери, подпёртые всем, чем было возможно, почему их не обманывают заколоченные наглухо окна первых двух этажей - как это было зимой.- Жара, - шепчет стоящий рядом Саша, бледный, но до самоубийственного решительный. - Нас выдаёт жара.Возможно, двери выдержали бы напор; возможно, прошедшее дальше стадо потеряло бы тут несколько особо упёртых ходячих, с которыми бы потом разобрались вернувшиеся с рейда Онегин и Ленский. Возможно все, кто остался внутри, смогли бы спрятаться в лабиринтах глубинных коридоров и разветвлённой системы комнат, переждать, выдержать мёртвую, глухо рычащую в пустоту осаду.Если бы среди тех, кто остался в стенах завода, не оказался бы укушенный.Если бы Молчалин, трясущийся за свою шкуру куда больше, чем за чужие, нашёл бы в себе силы пустить себе пулю в лоб до того, как, обратившись, напал на Софью.Тогда ещё, может быть, они бы смогли отстоять завод.Но когда первая рычащая тварь появляется в проходе к детским комнатам, Гриша встречается с Сашей глазами и понимает: все они, непозволительно расслабившиеся за последний месяц тепла и удачливой сытости,обречены.Саша перехватывает мачете, которым полюбил пользоваться за последние пару недель, Печорину в руку привычно ложится удобная рукоять кинжала, с которым он не расстаётся больше года даже по ночам.И тогда - тогда воцаряется ад.***Завод - ожидаемо - устоять не может.Гриша оборачивается на подсвеченную закатным солнцем махину, будто - хотя почему будто - всю залитую кровью. Из окон валит густой дым захлебнувшегося пожара, огнём которого они хоть немного пытались остановить мертвецов.Успевшие выбраться люди на четырёх битком набитых машинах как можно быстрее едут на восток - по координатам Онегина с Ленским, чтобы встретить их на полпути.?Выживших - не более трёх десятков; ни Мэри, до последнего защищавшей на пару с Мишей их отход к машинам, ни самого Миши. Женя Базаров остался у пятой машины, когда понял, что либо он - либо пятилетняя Настасья - и не раздумывал ни секунды. Ни Бэллы, ни Максима Максимыча, ни Азамата, упёртого мальчугана чуть старше Гришиного приёмыша. Печорин не чувствует ничего, перебирая в памяти их лица и вычёркивая из списка живущих одно за другим - ему не тяжело, ему просто - пусто. Свернувшийся калачиком в соседнем кресле маленький Верин сын пустым взглядом смотрит в окно, на проплывающий мимо пейзаж - гордые купы деревьев, раскинувшиеся по обе стороны от дороги, закатное алое солнце, пропитывающее её. Гриша мельком смотрит на него, и думает - несправедливо по отношению к маленькому ребёнку - что хотел бы сейчас видеть на этом месте одного только Сашу; на всех остальных ему, в общем-то, наплевать.?Они все умрут - рано или поздно.Но только смерть Саши он не переживёт.Тот едет где-то позади, в одном из трёх больших внедорожников, на которые они недавно поставили дополнительную защиту - стальные щиты на двери и окна со всех сторон, кроме водительского лобового; ровно держит машину, почти не умея водить.К ночи они проезжают на максимальной скорости, оставляя гнить позади, первый ближайший город. Остановок не делают, потому что в их состоянии, измученном бойней, это - верная смерть. Ко второму городу добираются уже засветло, столкнувшись на пути с возвращающимися с рейда Женей и Володей.Гриша рассказывает им обо всём случившемся по-военному чётко, а потом опускается на асфальт у первого колеса машины и пытается унять дрожащие руки; Саша опускается рядом, протягивая ему бутылку воды. Где-то позади переговариваются выжившие, пытающиеся устроиться поудобнее теперь уже в пяти машинах, звучат тихие, приглушённые шоком и потерями голоса. Печорину думается вдруг зло и отчаяно, что они должны были понимать, должны были быть готовы - и тогда уцелело бы больше. Чацкий находит, не глядя, его руку, и переплетает пальцы.Молчат долго, пока восставшее солнце заливает золотом округу.- Я видел, что ты сделал, - выдыхает Саша, когда тишина становится невыносимой.Печорин молча пожимает плечом - ну видел так видел, что он теперь? Если бы перед ним вновь предстал выбор - захлопнуть дверцу машины прямо у Скалозуба перед лицом или взять его с собой - Гриша и в этот раз ни секунды бы не колебался.- Что посеял, то и пожал, - горло у него дерёт - от долгих часов молчания, от горького сожаления, запоздало надавившего на плечи - они потеряли всё, и теперь нужно будет начинать заново - искать место, которое можно будет назвать домом, пытаться выжить на разбитой смертью дороге. - Я не жалею, Саш. Такие, как он и остальная компания, не стоят никого из спасшихся. Не стоят тебя.Чацкий долго молчит, смотря неотрывно на горизонт, постепенно выцветающий, становящийся отчётливо голубым - с далёкими тёмными облаками, обещающими грозу.- Нужно ехать, - он высвобождает свою руку из руки Печорина, и тот на секунду - глупо, иррационально, непривычно - боится, что Чацкий сейчас уйдёт, оставив его одного.Никогда ещё Грише не было так страшно кого-то потерять.- Пойдём, Гриш, - но Саша, отряхнув и без того грязые, заляпанные кровью джинсы, тянет его на себя, вновь крепко сжимая его ладонь, а потом обходит кругом машину и уверенно устраивается на переднем сидении. Верин сын - Антон, Гриша, его зовут Антон, найди в себе смелость увидеть в нём наконец что-то большее, чем призрак давно ушедшего человека - доверчиво забирается к Чацкому на колени, потому что он всё ещё маленький ребёнок, несмотря даже на то, что умеет убивать ходячих - и ему всё ещё может быть страшно.Встав во главе колонны, устремившейся на восток, Печорин бросает взгляд в зеркало заднего вида - на прошлое, от которого давно уже ничего не осталось - а потом смотрит на задремавшего на соседнем сидении Чацкого.Может быть никто из них не переживёт эту зиму, может они не дотянут даже до осени, но он постарается сделать всё - всё, что возможно, что будет в его силах - чтобы уберечь тех, кто сидит с ним рядом.Если понадобится, он без раздумий за них умрёт.Сонный Саша встречается с ним взглядом и тянется, чтобы на секунду перехватить его руку, оглаживая широким, ласковым жестом запястье. А потом кивает.Гриша усмехается - и уверенно жмёт на газ.