Так ты вор? // Илья Курякин (1/1)

—?Русские так не поступают. В комнате так много вещей, что даже чересчур и слишком, но ни что-то конкретное и единичное, ни скопом все, вместе взятое, не может переплюнуть гадкого ощущения щемящей душу тоски, когда она тянется за телефоном, мерно набирающим долгий и нудный вибрирующий звук где-то слева, видимо, на прикроватной тумбе, а Илья, раньше то услышавший, уже стоит рядом?— перехватывает ее руку, другой смахивая чей-то назойливый звонок, очень раздражающий в половину десятого утра, и рассыпает тысячи колких поцелуев по ее оголенным плечам, улавливая смешок и довольное урчание. Она тонет в густом дымно-древесном аромате, который стелется по комнате, расходясь витками его одеколона, пены для бритья или еще чего-то?— может, просто его собственной кожи,?— и сваливает на усмехнувшегося Курякина ворох вопросов, в том числе: который час, куда он вообще собрался, скоро ли вернется?— спрашивает обо всем, что только приходит в сонное сознание, но что гораздо важнее?— обвивает легкими и слабоватыми объятиями его шею и тянет на себя, отмечая, как он пытается упираться, убеждая самого себя, что у него какие-то там дела, обязанности, планы и свершения?— и вообще он уже одет, будто то является каким-то аргументом. Это все?— и в четверть не такое важное, как она сама.С чарами не справишься, век ты будешь мой —?Намерен бросить меня здесь одну? Илья не намерен; он с огромной радостью променял бы каждый день, час и мгновение, которые у него имеются в запасе, на возможность поддаться ее легким прикосновениям и, скинув куртку куда-то в угол, лечь рядом, позволяя ей, теплой и невероятной, обхватить себя поперек живота и прижаться носом к взмокшей напряженной шее, на которой медленно набухает вена, отмечая биение сердца, ей в безоговорочное и неограниченное пользование отданного. Не намерен, но ему приходится, поэтому изворачивается в ее объятиях, плотно укутывает маняще обнаженное тело в одеяло, рассыпая на сонном лице поцелуи, памятуя, что если позволить ей утянуть во что-то большее, долгое и глубокое, то придется менять билеты и переносить всякие такие встречи, которые обычно не переносят, потому что нельзя?— не просто моветон и пренебрежение, а смертельная опасность, заточенной и вострейшей гильотиной поблескивающая над его головой, в которой беснуются мысли, улавливающие, как занятно друг дружку перегоняют солнечные блики, разместившиеся на коже ее спины.Что же тут поделаешь, если ты такой В нет ни капли обиды, ни грамма обреченности?— не скандалит, не рыдает, не закатывает истерик с заламыванием рук и бесконечными мольбами в безответное небо, потому что, верно, вполне наслаждается сложившимися обстоятельствами во всей плоскости своих миллионных оттенков ему непонятных эмоций; подставляет щеки под прощальные прикосновения и добровольно сдается событиям, носом зарываясь в одеяло, но не засыпает, наблюдая, как он уходит из комнаты, а потом только прислушиваясь, чтобы уловить хлопок двери и два хруста ключа в замке. Выдыхает. Илья никогда не прощается. Может, странная русская традиция, может, что-то иное, сугубо личное и выдуманное его сумасбродной головушкой. В любом случае, он просто уходит, и ей кажется, что времени, что она проводит без него, вообще нет?— будто он пропадает из поля зрения на пару секунд, в течение которых она делает оборот вокруг своей оси, чтобы потом, это действие завершив, встретиться с его взглядом, объятиями и рассказами?— половинчатыми, неполными, заметно оборванными или в накале своем сниженными, потому что рассказывать все, наверное, запрещено каким-нибудь великим кодексом комитета государственной безопасности. Или потому, что он просто не хочет, чтобы она волновалась за него сильнее, чем то уже есть.Ой-ой, как ты мне нравишься, ой-ой-ой-ой. Позже она, конечно, встанет, скинув сонливость и ощущение зыбкого одиночества оставив где-то на прикроватной тумбе, на которой перевернутый экраном вниз телефон заботливо выкручен Ильей на беззвучный; примет душ, приготовит завтрак?— что-то легкое и быстрое, незатейливое и дико калорийное. Займется тем и этим, одним и другим, чем угодно, что скоротает часы?— и дни; может, назначит встречу с девчонками-подружками, с которыми в последнее время и поговорить-то не о чем, потому и остается лишь выслушивать их непрекращающиеся рассказы о незамысловатом и бытовом, грациозно избегая вопросов про всяких там сотрудников КГБ; может, устроит вечер сопливых романтических комедий, позволив себе усесться на пол и есть шоколадное мороженное прямо из банки. Но это будет позже?— ближе к обеду, когда солнце подползет достаточно высоко, чтобы она вспомнила не самым добрым словом Илью, который опять открыл шторы. Сейчас?же долгое прохладное утро, которое она с радостью и без всякой мысли тоже обменяла бы на любое количество минут с ним?— теплым, сильным, гибким, быстро становящимся страстным, если рискнуть с ним играть и забавляться,?— и она позволяет себе постараться уснуть, плотно укутавшись в одеяло, которое тоже отдала бы за одни только его объятия. Выходит так много всего того, чем хотелось бы махнуться, желательно, не глядя с противной судьбой, раскидавшей ей не самый завидный наборчик из карт, в котором каждая третья?— вестник разлуки, что даже обидно и чуточку досадно; так много всего, что какие-то там высшие силы мирового порядка, отвечающие за удачливость и неудачливость в выпавших тебе на всю жизнь обстоятельствах, верно, сошли бы с ума, если бы оба они, недовольные подкинутым раскладом, получили реальную возможность разменять полученное — обоюдно сойдясь на том, что просто хотят быть вместе без всяких уловок и острых подводных камней. Впереди долгий день, слишком насыщенный и многим напичканный, но ощутимо затянутый и вымученный; и пока она в негу погружается, забывая о тревогах и сомнениях в простом физическом успокоении, Илья, конечно, планирует в очередной раз совершить что-то противозаконное, кому-то подпортить жизнь, украсть таинственное оружие, побороть вселенское зло или к нему присоединиться?— или что он там обычно творит. Может, в этот раз он даже спасет мир, чтобы потом принести его к ее ногам?— сразу она на него ворчать за то, что всякое ненужное в дом тащит, конечно, не станет; кивнет, поблагодарит?— так хозяева балуют ласковым словом дурных котов, которые ловят мышей и тащат их на подушки, хвастаясь и выпрашивая ласку за акт необоснованного убийства. Примет, а потом под шумок глобальной весенней уборки, когда пыль и хлам летит из всех щелей, выбросит, спрятав в груде тряпья и старых коробок и усмехаясь тому, что у мужчин своя логика, многим любящим женщинам недоступная: она бы все эти подвиги, скопом, как акционный товар, выменяла у судьбы на парочку его поцелуев?— всего парочку, потому что на большее способна раззадорить его и сама, без всяких там мистических выкрутасов и сделок с высшими силами.