1 часть (1/1)

Март, 2021.День выдался прохладным дождливым и ветреным. Капли, барабанящие свой нескладный и глупый марш, неслись с неба на огромной скорости, отскакивая от потрёпанных временем и погодой крыш, просыпались на землю большими рисовыми зёрнами. Они расплывались в маленькие нечёткие чернильные кляксы и, сливаясь друг с другом, текли невесёлыми ручейками вниз по бирюзовым склонам, скапливаясь в большие грязные лужи, смазанные, будто неаккуратный школьник провёл по ним рукавом своего чёрного пиджака.Шумела неприветливо листва, сбрасывая на прохожих скопившуюся воду, создавая фоновый шум: нечёткий и приглушённый, застревающий в ушах, мешающий слышать и слушать. Шуршала примятая трава под жёсткими подошвами разных ботинок. Их следы, расплывающиеся в кашеобразной жёлто-коричневой массе, казались лишними на просёлочной дороге с узкими колеями, заполненными вязкой жижей.Поникшие цветочки вторили окружающему миру – они не могли подняться, забрызганные тяжёлыми каплями, смешанные с мокрой глиной, песком и гравием.И даже небо, давящее своей кучностью и серостью, щедро делилось своим неуместно тяжёлым настроением с наступившим днём, делая его ещё более жалким и нервным, постапокалиптично-страшным, раскинувшим свои лапы до самого края земли. Туда, где небольшое озерцо вбивалось в обшарпанные валуны, плавно уходящих под воду.Подступающая стихия вылизывала языками крошечный буддистский храм, забытый и покинутый. Одинокий, скромно красующийся минимализмом ярких красок рядом с унылым и размытым фоном: карминно-красный, белый, золотой.Одинокая группа людей, одетых явно не по погоде, но по существу, стоит под чёрными зонтами неловким полукругом. Их лица все до одного также скучны и глупы, как и абсурдность происходящего. На плечах и штанинах стоящих расползаются мокрые, холодящие тело следы, но они не двигаются с занятых мест, лишь переминаются с ноги на ногу, сдерживая проклятия и чертыхания.Черт бы побрал это богом забытое место.Священник, подслеповатый старик, явно ловко купленный в своё время пришедшими, хрипло и сонно читал сутру. Его явно вытащили с насиженного места спозаранку: клиенты все знакомые.Один из стоявших про себя молился, чтобы старик не перепутал слова или не свалился от старости, шока или усталости. Кажется, ему одному было важно, ему одному было дело.А дождь всё лил и лил, не переставая, не заканчиваясь, кажется, только усиливаясь. Гнетущее состояние росло, цепляясь когтистыми лапами из-под земли за дорогую ткань, впиваясь в задубевшую кожу, покрытую маленькими-маленькими, вставшими от ужаса волосками.Вновь поднявшийся со склонов ветер унёс последние слова уже выученной наизусть молитвы, утопая с ними в промозглом воздухе и липких на ощупь, тёмных волнах.Один из мужчин, едва кивнув старику, сделав поворот своим старческим, но ещё сильным телом, поспешил назад, даже не пытаясь скрыть свои торопливые движения. Тела других присутствующих тоже совершили полукруг, двинувшись следом, шагали чуть поодаль, соблюдая почтительное расстояние. Минутой позже, женщина, прятавшаяся за прямыми спинами, одетая в чёрное кимоно, выводит из оцепенения подростка, застывшего гранитным изваянием. Его лицо выглядело неестественно налепленной маской на ещё не успевшие заостриться детские черты. На секунды их взгляды встречаются: полуночно-синий и тёплый желтый, пересекаются, как ужас понимания и тихое смирение. Он здесь на празднике смерти лишний, и детям здесь не место. На одну неравную долю времени, распределённую между жизнью и смертью, боль встречается со страданием, и осознание прошибает. Но тело не движется. Ни вперёд, ни назад, он может только стоять, глядя в эти тёмные глаза, пока мгновение единения не рассеивается.И мальчика уводят прочь, тихо, но строго заставляя не оглядываться.Затем идут отставшие, запуская цепную реакцию, и вскоре, на небольшом участке вытоптанной земли остаются трое. Священник, видимо, потеряв всякое терпение и рассудок, нервно спрашивает:- Цветы возлагать будете?Заледеневшие пальцы сжимают тисками белые цветы. Ты так любил их.Ты. Так. Любил. Их.Оставшийся человек опускает на землю зонт и даёт дождю пролиться на светлую голову. Пшеничные волосы, стянутые жесткой резинкой чуть ниже затылка, мгновенно темнеют, намокая, а с кончиков начинают струиться холодные ручейки: кап-кап-кап.Шуршит скинутая стариком защитная плёнка.Молодой мужчина подходит к простому чёрному гробу, выполненному явно на заказ, но без изысков и любви. Некоторое время не решается подойти ближе, чтобы встретиться лицом к лицу с ждущим внутри человеком.- Представляешь, милый, - шепчет он, с грустью глядя поверх гроба, - я тебя не чувствую. Я совсем тебя не чувствую.Осторожный шаг и ещё немного, прежде, чем почти впиться бёдрами в мокрое дерево и опустить взгляд. Неожиданно для себя самого столкнуться с белым лицом и горящими алой кровью волосами.- Тебе всегда шли костюмы с пиджаком, но ты будто бы назло своей природе ходил в кимоно или жилетках, всегда снимая верх. Словно говорил им всем – смотрите, какой я, - человек шепчет с нежностью. – Непохожий на вас.Подушечки мягких длинных пальцев касаются очерченной смертью скулы, твёрдой и резкой, такой неестественно выпирающей. Осторожно ведут сверху вниз, ещё и ещё. Затем гладят фалангами, вкладывая всю душу и любовь в создающееся между. Разглаживают сведённые вместе молниевидные брови, морщинки вокруг глаз, на щеках, у сухих губ. Нежат твёрдый подбородок. Вновь легко возвращаются к сомкнутым губам.Дождевые капли стекают, вторя родным контурам. Незнакомец, перебирая пальцами лепестки и листья, выкладывает белоснежный ореол вокруг лица так, что их нежность ласкает прикосновениями восковую кожу. Приглаживая лепестки, трогает едва-едва зачерствевшие черты; в его памяти они навсегда останутся другими - заострившимися, когда на глубине залегла вся та надолго запрятанная печаль. Не отчаянная, не резкая, но уже прижившаяся, знакомая.Человек, мотнув головой, стряхивая скопившиеся в мокрых волосах дождевые капли, наклоняется и, будто бы забывая обо всех условностях, касается искусанными до крови губами к холодной щеке. Невыносимо гладкой, неприятно чужой. Колющая боль утихает, прижжённая воспоминаниями, а он, вжимаясь закрывает глаза, отдаёт без остатка то самое, сокровенное и негромкое, чем привык делиться и чем больше впредь никогда не будет.Пусть видят сторонние наблюдатели. Не ушедшие, застывшие, потупившие взгляд в вязкую от слёз землю.Это наша последняя минута с тобой, которую я разделю от секунды до секунды, от мгновения до мгновения. Теперь нас двое.Отрывается, нехотя, выпрямляясь неспешно и плавно. Нижняя губа, также как у мальчишки, предательски дрожит, но лучистые глаза щурятся, одаривая солнечным светом лежащего.- Прощай, любимый, - говорит так, что в этой фразе прячется целое Солнце.Старик торопливо шаркает ногой, кряхтит, стряхивая единение момента, и мужчина, вновь ничем не отличающийся от только что ушедших, отдаёт свой последний сухой поклон.Он идёт к месту, где оставлен зонт и, поднимая его, запрокидывает голову прежде, чем укрыться. Прячась под чёрным куполом, ускоряет шаг, скрываясь с глаз по извилистой тропинке, ведущей в крохотную деревеньку на отшибе самого мира.Он остаётся один.А дождь, затихая, бросает свои последние капли на могильный серый камень.Кагами Тайга.02 августа 1984 – 02 марта 2021???Июль, 2018Раннее солнышко мягко освещает землю розовато-сиреневым светом, отбрасывая лучи, словно волосы, на гладкие и шершавые поверхности, соскальзывая, заставляя их утопать в густых кронах деревьев с вкраплениями белоснежно-жёлтых звёздочек.Небольшой японский садик весь, словно юная дева в неге, утопает в белых цветах. Тихо журчит ручеёк, в нём с озорством плавают красно-белые карпы. Их чешуя блестит на рассветном солнышке, а умные глаза, предсказывающие счастливое будущее, непроницаемо глядя сквозь прозрачную толщу воды.На деревянном полу, на татами, лежит мужчина в распахнутом черно-белом кимоно. Его красные с чёрным волосы едва-едва приглажены, а глаза щурятся, пытаясь прочитать что-то в раскинутой небрежно старой книжке. Пальцы скользят по иероглифам, то и дело возвращаясь к точке начала, проводя вновь и вновь по расплывающимся очертаниям. Солнце, освещая спину, не может добраться до приоткрытого тела и осветить тысячи рубцов, покрывающих тёплую кожу.Он что-то тихо и недовольно бурчит прежде, чем наклониться, и вчитаться ещё раз. Морщины на лбу сходятся в четыре жесткие линии, а острые брови вразлёт сползаются в почти единую сплошную.- Боже, да возьми ты очки уже! – дверца на выходе отъезжает вправо, и в комнату входит молодой парень. В открытое пространство врывается ветерок, взбудораживая листья, перегоняя их из одно конца комнаты в другой, а парочка вылетает в сад, не встречая преграды.Все двери открыты настежь.Улыбка вошедшего озаряет любовью и светом пространство также, как и лицо мужчины напротив, когда он поднимает взгляд.- Черти что себе позволяешь, - ухмыляется он, переворачиваясь на спину. – Лучше почитай мне сам.- Я не верю своим ушам, тебе никогда не нравилось моё чтение, Кагами-чи, - блондин, поправляя своё голубое кимоно с романтичными волнами, утопающими в красном солнце, по-деловому осматривается. - Ты всегда говорил этим тоном "ты слишком поверхностен, Кисе", "ты слишком торопишься, Кисе" и вообще ты слишком-слишком-слишком, - его голос, привычно эмоционально громкий, звенит от еле сдерживаемых смешинок внутри.Замечая нужное, цепляет тонкими пальцами с низкого столика очки в коричневой оправе, чуть затемнённые градиентом, и смахивает по-хозяйски широкими рукавами пригревшиеся лепестки.Неспешно, с грацией кошки, приблизившись, наклоняется. Изящно, от поясницы.– Держи.Мужчина прикрывает глаза со старческим вздохом.- Что ещё за ?чи?? Сколько тебе лет? Девятнадцать?- Двадцать, - уже строже поправляет солнечный паренёк, наклоняясь ниже, - ну?Кагами делает неожиданный рывок и, хватая парня в охапку, одним сильным почти красивым движением подминает под себя, укладывая на лопатки.- Ауччч! – недовольно вскрикивает невольный противник, - больно же!- Надо же, якудза, а плачешь, как мальчишка в песочнице, - мужчина смеётся хриплым жёстким голосом, трётся подбородком о чужую мягкую щёку. – И вправду, что характер, что кожа как у ребёнка.- Ну, хватит, что ты со мной нянчишься! Раз я ребёнок, так прекрати домогаться! – парень забился, насупился, прикрываясь руками с чудом уцелевшей оправой в цепких пальцах.- Я никогда не домогался до детей, Кисе, - серьёзно отвечает Кагами, и тело под ним издаёт примиряющий вздох.- Прости, больная тема, знаю-знаю, - он цепляет на нос мужчины очки, немного криво, придавая родному лицу глуповато-мечтательное выражение, не сдерживаясь, издаёт смешок. – Ты хорошенький.- Это ты хорошенький, - поправляет очки, пытаясь придать себе вид чуть более серьёзный и собранный. Откидывается на бок, рукой нашаривая книгу, закрывает её. – Спасибо.- Так что ты читал? – радуясь свободе, блондин потягивается, поправляя своё кимоно, становясь чуть менее семнадцатилетним.- ?Написанное в печали? мемуары госпожи Хон.- Звучит как очередная заунывная хрень для стариков.- Не выражайся, - ?старик? грозит пальцем правой руки. Вернее, тем, что осталось от руки и пальцев – мизинец отрезан на две фаланги, едва ли не под корень. – Прекрасные автобиографические повести восемнадцатого века.Он поворачивается к пареньку.- Ну-ну, - Кисе качает головой и золотистые волосы рассыпаются по плечам, играясь с разгоревшимися лучами, - зря ты всё же обкромсал себя. Теперь даже указательным пальцем не можешь погрозить мне. - Я обкромсал себя затем, чтобы никогда не держать в руках оружие, - он подпёр основанием ладони подбородок. - И тем самым совершенно лишил себя ощущения безопасности! – блондин хмурится, недовольно сморщив нос и лоб.- Морщины останутся, - немедленно отозвался собеседник и, наклонившись, прижался жёсткими губами к переносице.Личико мгновенно просветлело, разгладившись.Повисла уютная тишина, прерываемая звуками сухих поцелуев.- Не уходи от разговора, пожалуйста, - просит Кисе, хватая лицо любимого ладонями, прижимаясь в ответ длинным мокрым поцелуем, явно намекающим если не на продолжение диалога, но на что-то большее, чем просто складывание мозаики слов.Намёк на долгий поцелуй, но Кагами Тайга отстраняется, серьёзно вглядываясь тёплыми ярко-карими глазами в нежные желтые глаза напротив.- Кисе, я хочу, чтобы ты понял одно, - его лицо, заключённое в чашу ладоней, прижимается с нежностью, а голос дрожит от сдерживаемых волн привязанности и любви, - меня застрелят в подворотне как собаку.Кисе громко сглатывает вязкую от тошнотворного страха, скрутившего низ живота, слюну.- Меня похоронят в Богом забытой деревеньке где-то на берегу озера и только потому, что я сын главы клана. Или если ты будешь стоять лбом в пол, до крови вдавливая свою гордость.Тишина застывает ядовитой змеёй перед смертельным броском.С неба в комнату неслышно залетали белоснежные лепестки, окаймлённые непролитой горечью.- Это, - он поднимает искалеченную руку, не прерывая зрительного контакта, - приговор. И ты знаешь, почему он подписан.Слышится сдавленный вздох.- Возможно, у нас есть только это утро, поэтому, пожалуйста, Кисе, закрой глаза и поцелуй меня. Или почитай обречённому на смерть книжку, - неуместный смешок, разрывая цепи сомкнутых пальцев, Кагами наклоняется и целует, целует, вкладывая внутренний, почти дотлевший огонь.И Кисе, потерянным котёнком, вынужденный вдруг реагировать по-взрослому смирительно, целует всё то самое дорогое, что у него есть, зарываясь руками в отросшие волосы.Кагами садится поудобнее, разведя в стороны колени, устроившись на худых бёдрах юноши, отрываясь от поцелуя, начинает оглаживать тонкое тело, бережно, словно цветок, раскрывая кимоно. Под белой пеной и синими волнами обнажается молочная кожа, едва-едва тронутая летним загаром. Мелькает татуировка – журавль, обвитый змеиными кольцами, будто пойманный в кольчугу, но не теряющий надежду выбраться.- Знаешь..., - Кагами вновь откидывается набок, не обращая внимания на суровое сопение блондина, - я бы хотел, чтобы после ухода из клана ты набил себе маленького спящего тигра.- Мнх..., - Кисе привстаёт и, перекинувшись через мужчину, цепляет книжку. - Но твоё прозвище "Красный тигр", а не "Спящий тигр".- Но когда-нибудь твой тигр уснёт навсегда. И я хочу, чтобы он упокоился рядом с тобой свободным.Кисе застывает, изворачиваясь, запечатлевает звонкий поцелуй на узких губах и, привстав, опускается на попу, сгибая ноги, усаживается в позу лотоса.- Бла-бла-бла, наша супер печальная госпожа Хон....- Ты невыносим, - сонный тигр ложится вальяжной кошкой рядом, прижимаясь щекой к холодным ногам.- Да-да, на какой странице этой заунывной нудятины ты остановился?