Часть 2 (2/2)

- Оно мокрое, - я потрогал ткань.

- Не насквозь, можно вдвое сложить… ну пожалуйста…- Ладно, давай.

Я свернул его одеяло наподобие кармана и уложил в изножье кровати –так будет теплее и можно ноги вытянуть, потому что одним моим одеялом получалось укрыться, только лежа в позе эмбриона. Каин забрался ко мне под одеяло, вытянулся, весь дрожа от холода. Я обнял его, прижал к себе, чтобы нам обоим быстрее согреться. Он продолжал трястись, стучать зубами и шмыгать носом, уткнувшись лбом мне в ключицу, его мягкие, пахнущие хной волосы щекотали мне подбородок. Он не знал, куда деть руки, видимо, не решался ко мне прикасаться, так что прижимал их к груди. Я гладил его спину и плечи, растирая круговыми движениями, чтобы разогнать кровь, чувствуя подушечками пальцев корочки заживающих царапин и кровоподтеки на его покрытой мурашками коже. Настоящие гематомы, не просто синяки, иногда можно определить на ощупь – плоть в этом месте припухшая, как бы рыхлая, а кожа сухая и истончившаяся. Нетрудно догадаться, откуда эти следы – Люцифер или наказывал его за что-то, или просто не считал нужным сдерживаться. Было бы более странно, если бы наш Кат вдруг стал ласковым и обходительным со своими любовниками. Я задумался над тем, как он отреагирует, когда узнает, что я потащил в свою постель его наложника. Впрочем, если бы ему было не все равно, он бы не отпускал Каина ночевать в общем бараке, а держал бы все время в своем доме.

- Ты еще спишь с Люцифером? – спросил я мальчика.

- Иногда, теперь уже не так часто. Ему не нравится, что я все время кашляю.Действительно, Каин еще с сентября, как только похолодало, начал болеть. И сейчас, скорее всего, у него начиналась лихорадка – его так колотило не от холода, а от озноба. Я уже пожалел, что позволил ему лечь со мной.

Мы молчали. Через примерно четверть часа он перестал дрожать, успокоился и заснул, цепляясь пальцами за ткань моей майки и продолжая даже во сне жаться ко мне. Дождь – скорее не дождь, а шторм – все не кончался, но я заставил себя прислушиваться не к барабанному бою капель по крыше, а к мерному, хотя и тяжелому, с нехорошим присвистом, дыханию мальчика, и наконец-то задремал. Но нормально поспать так и не получилось – через какое-то время меня разбудил Каин: тем, что метался во сне, задевая острой коленкой мне по ноге, и пытался скинуть с себя одеяло, в которое мы оба были плотно завернуты. Я сразу же почувствовал, какой он горячий. Тонкая ткань пододеяльника и простынь промокли от пота, как и моя майка в том месте, где он прижимался ко мне. Я приложил руку к его покрытому испариной лбу, убирая влажные стрелочки волос. Кажется, температура была очень высокой, и, поскольку я не видел его лица, я теперь не был уверен, спит он или это спутанность сознания, вызванная жаром. Я легонько коснулся пальцами его век – они были чуть приподняты, часто и мелко подергивались, как от нервного тика. Что мне теперь делать с ним? И зачем я позволил ему лечь со мной? И почему сейчас не могу ткнуть под ребра, разбудить и отправить болеть на его собственную кровать, и какое мне дело, льется на нее вода или нет?

Все-таки почему-то я не стал его прогонять. Может быть, стало его жалко. Может, вспомнил, как сам болел в детстве, и что за мной всегда ухаживали. Только это было давно, больше десяти лет назад, и сейчас казалось воспоминаниями из какой-то другой жизни. Из той, в которой у меня были родители и в которой я любил засыпать в дождь. Я встал, шипя сквозь зубы совсем не слова богоугодной молитвы, надел свой шерстяной хитон, висевший на спинке кровати, обулся и пошел в конец барака, где стояла бочка с водой для питья и умывания. Стараясь не шуметь и никого не разбудить, набрал немного воды в тазик, взял валявшееся там же, у бочки, ничейное полотняное полотенце, разорвал на три длинные полоски и вернулся к постели. Лекарства, кроме тех, которые давал лично Учитель, были строго запрещены, но холодные компрессы, которые я собирался сделать Каину, не считались лечением, так что, думаю, большого греха я не совершил. Угодное Богу да исполнится, а я хотел лишь немного облегчить страдания больного. За эти пару минут, что я ходил за водой, Каин в судорогах сбросил одеяло на пол. Я поднял одеяло, укрыл мальчика по пояс, не подворачивая края, а на грудь и лоб положил смоченные холодной водой тряпки. Кажется, ему стало полегче. Я лег рядом, на самый край койки, не снимая хитон, – все равно постельное белье завтра придется стирать, так какая теперь разница. Мне, естественно, не спалось. Каждые полчаса, может быть и чаще, я заново ополаскивал в тазу и прикладывал примочки. Дождь все еще лил, грохоча по жестяной крыше, я с тоской представлял, в какие реки пульпы превратятся за ночь дороги и как буду завтра пробираться по этой грязи. Каин что-то шептал то ли во сне, то ли в бреду, я так и не разобрал, кажется, звал маму. Его мать спала в другом бараке, с женщинами. Я пытался размышлять над тем, по какой причине Бог посылает Каину болезни – это наказание или испытание? Если наказание, то чем он заслужил его, а если испытание, то нам всем, и Каину тоже, надлежит старательнее молиться и приносить жертвы? Хотя, конечно, у меня не было права даже думать об этом – толковать божью волю может только Учитель.

До рассвета было еще далеко, до общего пробуждения тоже. Мальчишка наконец-то затих, задышал ровно, температура спала. Он лежал в позе эмбриона, укрытый до подмышек одеялом, упираясь подтянутыми к груди коленками мне в живот.

- Каин, - тихо позвал я, гладя его по голове. Он не открыл глаза и не отозвался, теперь он точно крепко спал. Я наклонился к нему поближе и тихо прошептал то, что вдруг понял ясно и точно, как будто обладал даром предвидеть будущее: - Каин… А ведь ты скоро умрешь.

Хвала и слава Эль-Олам, мальчик меня не услышал.