1 часть (1/1)

1667 год. Время близилось к ночи.—?Федя, Федя, Феденька… Почём же ты натворил делов? Почём людей приказал мучить? —?Царь стоял и взирал на меня таким грозным взглядом, который полностью оправдывал прозвище, под которым он и войдёт в историю Государства Российского—?Прошу простить меня, грешного, государь мой милостивый. Покаялся я перед Богом за деяния мои тяжкие против люда простого, да простил меня господь, прости и ты, солнце моё ясное,?— Я упал царю в ноги и принялся целовать подол его платья, потом и сапоги.—?Я не так милостив, как господь, но также я горячо люблю тебя, Федя, поэтому даю тебе возможность заслужить прощение царское, при условии наказания моего. —?Он наклонился, сжимая мой подбородок, тем самым заставляя поднять взгляд на него.А мне было страшно смотреть в его чёрные, пустые глаза, сверкающие гневом, но я не мог отвернуть взор, иначе бы обожгли щеку мою пальцы ивановы с перстнями дорогими. Однажды мне пришлось испытать пощечины царские в количестве дюжины на каждую сторону. Помню, как рука со свистом рассекала воздух и острые края перстней врезались в мягкую кожу, оставляя кровоточащие отметины.Под покровительством государя жить хорошо, но нельзя гневать его, ибо отрывается он на тебе со всей строгостью, на которую способен.Я же сумел огорчить монарха набегом на двор разорившегося дворянина. Было забавно запороть девиц красных, но сейчас такая же участь (а возможно и в разы хуже) ожидала меня.—?Не от тебя, Федор, я ожидал такого разочарования. Не могу я спать с таким неблагочестивым Иудой. Строишь козни мне? Имя добро моё порочишь, говоря, что вы де-царёвы люди? —?Иоанн замахнулся и ударил по левой щеке. —?Отвечай мне, позорник княжеский. Слыхал, что о Царе Русском говаривают? Извести меня хотите?—?Нет, что ты, царь-батюшка, все уважают тебя, как государя мудрого и сильного. А коли я провинился, то наказывай меня, но не не убивай душу мою, батюшка,?— я принялся целовать руки его, грубые и морщинистые, которые мне приносили столько боли и счастья, даже сейчас щека продолжала саднить, а из раны покапала кровь.—?Полноте Федя, чело моё целовать. Целуй крест и поклянись о своём раскаянье. —?Я так и сделал. В царских покоях был крест. —?В следующий раз отдам виновников на самосуд крестьян, пусть позабавятся.—?Да, где это видано, чтоб какой-то крестьянин руки на царских людей распускал. Избалуешь ты их?— на тебя козни строить будут.—?Молчать! Твоего совета не прощено было. —?рявкнул Грозный, но видно было, что он передумал. Теперь обнажи тело своё прекрасное и ложись на живот на кровать.Эту просьбу я тоже выполнил беспрекословно, зная, что меня будет ждать суровое наказание. Монарх вышел, но вскоре вернулся с кадушкой, полной воды, в которой замачивались розги. Он отобрал прут, подошёл ко мне и кончиком поводил по верхушке ягодицы.—?Согласен ли ты, Федя, с наказанием в девять десятков розг? —?вопрос имел только один правильный ответ, это была своеобразная проверка на осознание вины.—?Я готов полностью принять наказание, дабы очистить совесть перед тобой, моё светлейшество,?— сказал я довольно громко, стараясь не показывать дрожь в своём голосе.От страха я вжимался в подушку и молил бога, чтобы Иван сжалился надо мной и прервал экзекуцию до окончания её. Раздался свист и прут опустился поперёк бледных ягодиц, оставляя красную полосу. Было больно, но терпимо?— значит монарх не так сильно сердится. Последующие удары сыпались без остановки и потихоньку набирали всё больше силы и доставляли отнюдь не приятные ощущения. Разве что приятным можно назвать тот факт, что царь лично наказывал меня, а не перекладывал это занятие на палача Малюту. Этот давно на меня зуб точит, а дело в простой человеческой зависти, из-за моего приближённого положения к монарху, чего ни он, ни его бестолковый сынок достичь не смогли, вот и остаётся им наговаривать на меня Ивану, да сплетни пускать, что я дескать в бабьей юбке перед царём пляшу. Хоть это и правда, мне стало обидно за честь мою, ведь я чуть-ли не главный государев советник: по важным вопросам царь считает нужным меня спрашивать, да и вообще нет того, что я не могу. А то, что краше меня ещё и сыскать надо любовника, это лишь приятное дополнение.—?Действует ли на тебя лечение народное? —?поехидничал Иван Грозный. —?А… Федор, чего молчишь, язык отнялся?—?Полно?— полно, действует, царь-батюшка,?— чуть вздрагивая, произношу я.—?Ещё не полно, только второй десяток пошёл, а я обещал девять. Считай-ка ты удары розги, чтобы не путаться.—?Двадцать один,?— прошипел я, стараясь лежать смирно, чтобы не гневать своего повелителя. —?Двадцать два, двадцать три… —?продолжал спокойно считать я, пока к четвёртому десятку вся задница не покрылась кровавыми следами. Тогда я зарыдал в голос, моля о пощаде, но следующий прут опустился ниже ягодиц с ещё большей силушкой, которой у царя оказалось немало.—?Зря глотку дерёшь, Фёдор. Побереги голоса для счёту, да задница целее будет, ибо я не принимаю розги не засчитанные,?— достаточно сурово (как он разговаривает со всяким остальным окромя меня) ответил царь без какой-либо ласки. Значит он всё ещё зол и обижен.?— Сорок два, царь-батюшка, милый мой, пощади тело моё нежное. Коль останутся следы, поганящие всю красоту ровной светлой кожи, то я не буду достаточно хорош для тебя, солнце моё ясное. Не смогу я служить тебе боле в постельных утехах,?— я зарыдал ещё громче и перестал считать удары, хотя розга продолжала атаку на мои ягодицы. Конечно, это был только хитрость, чтобы Иван смягчился.Грозный откинул прут и прижался к моему телу так плотно, что я почувствовал то, что он в полной боевой готовности, тем более, что лишние ткани были скинуты перед поркой и стоял монах в рубахе, да штанах.—?Не говори глупостей, Федя, али не любишь ты меня, раз предполагаешь такую несуразицу. А Федя, любишь меня? —?он шептал это на ухо, находя это возбуждающим для себя, а мне приходилось сдерживаться, чтоб не поморщиться и от неприятного шёпота и от того, что своим челом Иван Васильевич упирался в мою больную плоть.Честно, я не любил его. Боялся, старался выслужиться. Мне нравилось приближенное положение, и сам факт, что именно я делю кровать с самим Государем всея Руси. Но сам Иван… Нет. Грубый, жестокий, порой пребывающий в таком опьяненном не то хмелём, не то чем-то иным, что мог и прибить с дуру.—?Конечно, люблю тебя, солнце моё ясное. Как не люблю тебя? —?я знал, что ему льстит признание в любви.—?Брешешь небось, а Федька? По глазам вижу, что брешешь, собака,?— государь схватил клок волос и оторвал голову от кровати, всматриваясь в моё лицо. —?Морда как у порося перед убоем, до смерти запуганная, а глаза хитрые.—?Да что же ты, батюшка, наговариваешь? В своём чувстве я готов поклясться чем угодно: Богом, отцом…Закончить мне не дали: тяжёлая рука потянула вверх волосы, поднимая тело, и вновь прошлась по моей щеке. На этот раз по правой. Теперь с той стороны тоже заструилась кровь.—?Дурак ты, Федька. Кто же отцом клянется? Коль ты предаешь отца своего, то нет тебе никакого доверия. —?Иван потащил меня за волосы к двери и вытолкнул из покоев. —?Иди, батьку своего родного кликни, пущай займётся твоим воспитание, а то видно, мало было.В коридоре я стоял абсолютно голый, благо царь нашёл в себе чуток жалости и отдал мне кафтан со штанами, точнее бросил в меня, но беда в том, что пройти мимо покоев мог кто угодно и тот самый кто угодно мог стать свидетелем моего позора. Я поспешно нацепил одежду и спустился вниз.Отец стоял на крыльце на дежурстве.—?Царь желает видеть князя Алексея Басманова в своих покоях,?— с довольной ухмылкой обхожу отца и облокачиваюсь на перила.Алексей оглянулся и, поняв, что никого в зоне слышимости нет, заговорил:—?Слыхал я про ваш выезд. Другим вот по полсотни плетей влепили. Тебя на экзекуции я не наблюдал. Уж не связано ли всё это с желанием государя видеть меня?Я пожал плечами и игриво улыбнулся.—?Возможно, всё возможно. Истина одному лишь Богу известна, а эта истина ещё и нашему царю.—?Тебе тоже известна. Отца дурачишь, Федька. А меж тем поговаривают, что ты служишь царю службою содомитскую, да чины выбиваешь непристойностями.—?Это зависть их пробирает. Да и ежели непристойностями, то что с того? Будешь чураться сына своего.—?Уж не думал, что о таких грехах буду слушать из уст сына своего. Видимо, мало тебя пороли, не рос в страхе Божием, да вырос неслухом,?— Алексей нахмурился и лицо его было таким же грозным, как у Иоанна. —?Не будем заставлять царя ожидать долго. Жизнь то теперь твоя.Сегодня все порываются выпороть меня. Скоро и желание отца сбудется, вероятно. Да ещё розгами, как будто я ребенок какой. А впрочем, лучше чем плетью на публике.—?Вызывали, царь-батюшка? —?Басманов-старший поклонился в пол, заходя в комнату.Я же по-хозяйски развалился на кровати любовника.—?Правильно, что лёг, а теперь раздевайся,?— скомандовал Иоанн. Отец изумлённо смотрел на царя. Тот объяснился. —?Сын твой совсем от рук отбился. Коль не доделал работу в детстве, доделай сейчас. Причина вызова, я думаю, теперь ясна. Розги у стола, Алексей, приступай. —?Государь резко обернулся на меня. —?А ты почему ещё лежишь? Не услыхал, что велено было?Мне было стыдно перед отцом, хотя многие бы вспомнили фразу ?да что я там не видел? лично ребёнком в баньке купал?, да и порка была правилом воспитания для всей ребятни, но сейчас в мои лета экзекуция считалась унижением. Одно дело перед Иваном, когда падать ниже некуда, а совсем другое, если родной отец презирать будет. Впрочем, он давно подозревал меня в особых отношениях к монарху.Я мучительным взглядом смотрел на палача в лице родного отца, который не долго думая доставал прутья. Выбора не было. Я опять разделся.—?Полсотни розг,?— объявил царь, удобно устроившись в своём кресле с бокалом вина.Алексей видел красные полосы на заднице сына, что вызвало ухмылку на его лице. До него уже хорошо поработали.—?Разрешите приступать.—?Разрешаю,?— сказал царь, не скрывая признаки удовольствия на своём лице.?Вот сукин сын?,?— пронеслось в моей голове. Хочет, чтобы я его любил, а у самого любимое занятие?— меня калечить. Такое никому по нраву не будет. Ради хорошего положения только и можно старика терпеть. Эх ради…—?Аууууу,?— хлесткий удар прервал мои мысли. И сразу за ним ещё не раз розга полосовала мою уже израненную часть тела. Отец явно держал обиду на меня: так сильно стегал, что хотелось выть волком.—?Отца позоришь, государя позоришь, не сын, а позорник настоящий. В опалу бы тебя,?— ругался мужчина, надеясь, что его слова ему зачтутся.—?В опалу не надо. Мне Федора нужен. Советчик мой единственный, к кому доверие есть. К иным доверия нет. Плетут интриги и думают, как бы меня с этого света изжить.Честно, мне очень льстит эта похвала. Эта фраза не может не вызвать в душе моей гордость за свой труд. Будучи выходцем не из самого знатного рода, я стал самым верным опричником, пусть даже ценой собственной гордости и нескольких предательств. А кто в наше время не Иуда?—?Да, мой государь… благодарю за доверие… клянусь никогда не предавать его.Он тихо хмыкнул, совсем не по-царски. Наверное, потому что это признание выглядело совсем смешно: как малое дитя убеждает родителя, что не будет более баловаться, так и я сверкаю напоротой задницей и убеждаю в своей прилежности, в свои то 17 лет. Но несмотря на возраст, я решил давить на жалость и начал внезапно рыдать, громко и сокрушительно.Отец, не ожидавший такого, отстранился и вопросительно поглядел на царя. Последний лишь кивнул, мол продолжай. Папа мой нехотя продолжил порку уже по верхней части спины, потому что ягодицы были исполосованы полностью.Стало легче, не так мучительно больно, но до приятного далеко. Алексей продолжал пороть, недоумевая, с чего моя истерика. Он думает, что я слишком горд для слёз, но он ошибается. Никогда я не встану в ряды дурачков, ставящих какое-то мнимое чувство выше своего благополучия.—?Прекращай реветь. *хлесть* Ты же воин *хлесть*, вон в отражении наступления на Рязань участвовал и не ныл *хлесть*, а сейчас взял привычку сопли распускать. *хлесть*Реветь я не перестал. Пусть не думает, что я специально плачу. Да и в моменты моей горести Иоанн жалел меня, такой суровый и грубый превращался в нежного и ласкового. Удивительные метаморфозы, но любовь способна на многое. Мне даже жаль, что я его не люблю.Удары, казалось, никто не считал, потому что они бесконечным потоком продолжали сыпаться (а их число давно перевалило за полсотни), полосуя моё тело, постепенно переходя к лопаткам и опускаясь ниже и ниже. Я вздрагивал при каждом жгучем прикосновении и молил бога, чтобы пытка закончилась быстрее.—?Хватит, Алексей. Осерчал ты больно,?— неожиданно сказал царь. —?Свободен.Опричник опустил прут и, переломив его, бросил обратно. Откланялся и был таков.Я ждал приказов, хотя моя спина и задница так болели, что я не мог и подняться. Я чувствовал, как по коже стекают капельки крови. На удивление монарх сам подошёл ко мне. Сначала погладил плечо, а потом аккуратно поднял, сажая к себе на колени и обнимая меня. Он закутал меня в свои одеяния и поцеловал в лоб.—?Ты такой красивый и обворожительный,?— это прозвучало сухо, но царь всегда был скуп на любезности. И решив, что ласки будут приятнее тысячи слов, убрал мои длинные волосы, освобождая шею, и начал сыпать поцелуями.Сидеть даже на коленях было неприятно, хотя мне всегда нравились прелюдия. Было в этой нежности что-то забвенное и одурманивающее. В такие минуты я терял голову от удовольствия и готов был предаться страсти, готов отдаться полностью государю своему.—?По тебе кровушка капает. Прикажу-ка я слугам баньку для нас истопить. Тебе, помню, нравится там более всего.Я улыбнулся. Рано я определил, что не люблю этого грозного человека.