1 часть (1/1)

Дело дрянь.Сегодня я опоздал на урок. Возможно, можно было бы сказать, что это нормально, и вообще, что тут такого — все опаздывают. Я бы тоже так сказал. Но я опоздал на дополнительные уроки, за которые к тому же плачу, так что никаких "да ладно" тут и быть не может. Наверное, стоило предупредить Мэтта, который все равно бы забыл про это, но тогда можно было бы хотя б спихнуть вину на него, потому что я говорил, а то, что Рыжий проигнорировал — не мои проблемы. Ну или Джона, с его идиотской привычкой следить за порядком. На самом деле, я думаю, он херово справляется, потому что всю неделю я пропускал биологию, а он и ухом не повел; но лучше уж он, чем тупица-Марк, у которого подбородок похож на мошонку. Нет, я не против — пусть хоть на член, мне от этого ни горячо ни холодно. Дверь за моей спиной, как по коварному сюжету, закрылась с пронзительным скрипом, в конце громко стукнувшись о замок. Все заткнулись, да и я тоже задержал на мгновение дыхание и удивился: тут очень душно, весьма жарко и воняет потом сильнее, чем от меня после урока физической культуры. По виску стекает капля то ли пота, то ли воды с волос, которые я так и не додумался высушить, выбегая из душевой.— Кого я вижу. — Мисс Брифф поджала губы, теортально всплеснув руками. — Рада видеть тебя.Ну что за сука, замолчи.— Простите.— Где ты был? И почему такой мокрый?Какая разница? Она не унимается, осыпая горами и горами вопросов. Честно, неужели не понятно, что я опоздал, потому что был занят? Неужели догадаться так проблематично?А вообще, я был действительно очень-очень занят: искал Торда, который должен был ждать меня в подсобке для рабочих комплексной уборки, как и всегда. День сегодня слишком спешит: я бежал сломя голову со стадиона, чтобы быстрее встать под рабочий душ, потому что многие краны просто не работают или вода в них слишком горячая, а потом так же быстро бежал до маленькой комнатушки, которую я гордо зову "слюнявым домиком": тут слишком уж часто можно застать сосущихся подростков. Но примчавшись к точке сбора, я так и не увидел его; зато попугался старых швабр и нашел полумертвую крысу, которая захлебывалась в какой-то жиже на полу. Я назвал ее Луиджи. Потому что она лежала в луже, которая отдавала ржавчиной, что капала с труб. А еще там воняло плесенью — у меня в комнате так же было, когда трубу прорвало. Крыса, кстати, умерла. Так что, я был еще и на похоронах — чем не уважительная причина?На самом деле, я не представляю, почему Торд решил стать не каким-то культуристом из спортзала, с которым все бы хотели познакомиться и позаниматься, а простым уборщиком с мизерной зарплатой и кучей обязанностей: с его способностями к спорту и неплохим владением языка, он мог бы работать тут тренером, получать больше, да и заниматься чем-то, что будет интереснее, удобнее и круче. Круче, скорее не для самого Торда, а для меня, ведь я бы мог гордо подойти в любой момент к своему другу-тренеру, и просто начать разговаривать с ним о контрольной; о надоедливой учительнице английского, которая снова влепила двойку; а еще о идиоте-Джоне, который снова рассказал на собрании о том, что я прогулял пару занятий химии. И никого не волнует, что тот же Крис не ходит неделями, а иногда и месяцами! А Торд бы тихо посмеялся, потрепал за волосы и предложил купить мне мороженое. На самом деле, не представляю откуда, но у него всегда есть, как он сам выражается, на меня десять долларов. Богатый Торд для уборщика, что уж. Хотя, я уверен — он подворовывает.А еще странно то, что в этом блядюшнике он убирается за милую душу, и даже иногда орет на моих сослуживцев за грязную обувь, но в остальном молча работает, время от времени бегая в буфет за какой-нибудь булкой с котлетой. Но когда я прихожу к нему домой, то вижу настоящую помойку: вещи, зачастую, лежат где-то на полу; диван всегда завален пачками от чипсов и каких-то бутылок с соком, что впервые разы меня удивляло, потому что я ожидал алкоголь, ну или на крайний случай сидр; куча журналов с какими-то непропорциональными девочками, а еще пепельницы в каждом уголке дома. Свинота, но я не лучше, поэтому никаких претензий не имею, и внимание не обращаю.Вообще, сколько бы я его не спрашивал, сколько бы не пытался узнать, почему именно убираться, и почему именно здесь, ведь наша шарашка не такая уж и богатая, ответом мне всегда было: "Потому что мне нравится мыть пол и наблюдать за тем, как ты подыхаешь в душном кабинете алгебры". И если со вторым все предельно ясно, то что ему может доставлять в каждодневном трении тряпки и какой-то странной плитки, и уборке классов — мне не понятно, но если он счастлив, то хорошо: я готов принять этот факт.— Я мылся.— Мылся? У тебя не было времени на перемене?— Я мылся, а потом.. — Я замолкаю, прикидывая, на сколько яркой и красочной может быть ее реакция, и не отведет ли она меня за такое к директору. — Потом был на похоронах у своей давней подруги. Луиджи.Женщина щелкнула пальцами — словно понимая, о ком я говорю — и отвернулась от меня, делая какую-то пометку в своей красной тетради. Не знаю, что она там написала, да и не столь важно, потому что во-первых, на классном часу мне так и так влетит за опоздание; а во-вторых, она все-таки оставила меня. Попытавшись — скорее всего, абсолютно безуспешно — сделать виноватый вид и тихо извиняясь, я скользнул к месту у окна, скидывая с себя рюкзак вместе с учебниками. Оттянул ворот рубашки, тихо присвистнув: сегодня жарковато, и это плохо, потому что утопать в собственных жидкостях совсем не хотелось. Хуже только личная сборка песен Торда, которую он любит ставить на проигрыватель, включать на всю громкость, когда мы играем в карты или донки конг, сидя на его кривом диване. Важно: он кривой не потому что мы с ним что-то сделали, а потому что у кого-то руки растут прямиком из задницы, из-за чего весь диван косит в левую сторону. Дизайнерский ход? Скорее уж, это делал слепой с синдромом дауна.— Том, тебе стоит садиться ближе к нам, чтобы заниматься всем вместе. Мисс Брифф — учительница по норвежскому, на который я сейчас и пришел — недовольно покосилась в мою сторону. Я лишь отрицательно мотнул головой. Место у окна меня вполне устраивало. Именно туда сажусь по трем причинам: во-первых, поблизости не было никого, кто мог бы меня раздражать, потому что все стараются сесть ближе к друг другу, чтобы списать или поболтать. Это не для меня: я дохера особенный, и контакты в группе не поддерживаю, как и еще несколько людей, сидящих на том же ряду, что и я. Во-вторых, если изогнуться и вытянуть шею, в поле зрения попадал стадион, на котором постоянно тренировались наши игроки — баскетболисты. Наблюдать за ними было не только интересно, но и просто полезно: я, как-никак, тоже играю. Пальцы начинали подрагивать всякий раз, как кто-то закидывал мяч в кольцо: мне резко захотелось выйти и потренироваться, а не сидеть в этом душном кабинете. Я действительно, по-честному, пытался слушать норвежскую речь и участвовать в чтении каких-то текстов, но быстро бросил это занятие, отвлекаясь на игроков. Весь остаток урока я нагинался практически к самой парте, выискивая углы лучшего обзора; смотрел на то, как скачет Роджерс и Миллер, и как у новой черлидерши Мэгги время от времени вздымается юбка.В-третьих, там иногда ходит Торд, которого сегодня я еще ни разу не увидел, хотя он любит прохлаждаться возле стадиона. Странно.***Мне жарко. Это нельзя правильно описать словами: для этого нет стольких слов, сколько могло бы быть. Их не придумали. И я не смогу придумать, но точно знаю, что это сравнимо с варевом в адском котле.Большая половина занятия прошла преспокойно, но к концу меня начало мутить, что неудивительно: солнце светит прямо в глаза, и кажется, что меня прямо сейчас вывернет куда-то за парту, или на впереди сидящего Криса, который редко перекидывался со мной парой-тройкой слов, не давая заснуть. Сегодня как-то особенно жарко на улице — кажется, за восемьдесят по фаренгейту, что уж слишком дико, даже для нашего региона. В начале июля — да, возможно; в конце августа — нет, ни в коем случае. Люблю прохладу, а особенно тогда, когда пальцы начинают неметь и ты их не чувствуешь; табуны мурашек скачут по твоей спине, коленям и кистям рук, заставляя тебя ежиться; когда выдыхаешь вместо воздуха пар, что на мгновение обжигает щеки и нос, а потом так же испаряется, медленно поднимаясь к небу. Сейчас же у меня рубашка прилипает к бокам и груди, а мигрень особенно красочно кричит о том, что да, она здесь! Я прямо таки расплываюсь на этой парте, перекрывая солнечные лучи руками — не помогает, кстати. Быстро моргаю, считая до десяти. Раньше дед всегда так делал, чтобы успокоиться, сосредоточиться и не отпиздить меня за какие-то маленькие и не очень пакости. А что я? А я трясся и молился всем Богам и Дьяволам, чтобы этот самый дед утихомирился, и просто дал мне подзатыльник за вновь разбитую кружку или развязанный пучок каких-то веток с ягодами, что были разбросаны по полу. Не знаю, что он с этими растениями делал, но пахли они всегда вкусно и свежо.Отпрянул от парты, когда услышал писк, и тут же обреченно застонал: мошки. Серьезно? Мошки в школе? Может, вы еще комаров завезете? Несколько голосов сзади положительно, но так же обреченно хмыкают, понимая мое негодование.Зачем я вообще тут сижу? Мне и иностранные языки не очень-то интересны, да и профан я в них. Дополнительные занятия по норвежскому заставляют меня возжелать удавиться на дверной ручке при первых же минутах: это слишком сложный язык, с этими их мя, и хьве, а еще та-тана-те. Ничего не понятно, и тебе, словно дураку, повторяют все ранее сказанное, но более громко и с напором, а потом еще назовут безмозглым. Будто это что-то меняет.На самом деле, сижу я тут ради простой и до боли умилительной истины. Близится сентябрь — скоро день рождение Рогатого. Я мог бы, как и в прошлом году, подарить ему новый набор шпаклевки и отсыпать немного деньжат за то, что он существует, но так ведь не интересно. Мой план намного шире: выучить длинное поздравление на норвежском и пригласить его, как настоящую светскую дамочку, в аквапарк, и заставить это двухметровое чудище пойти со мной на пару горок. Романтика, что сказать. Когда-нибудь я воспользуюсь этим же планом и поведу свою будущую девушку точно в такой же аквапарк, и скажу ей на норвежском "я люблю тебя", или что-то в этом роде. Собственно, это единственная причина, по которой я появляюсь здесь, вместо того, чтобы играть, а точнее тренироваться, вместе с командой. В самом деле, можно было бы залезть в переводчик и просто выучить это самое поздравление, но я также хочу повыпендриваться перед ним своими ультра-знаниями. Они же должны появиться, да? Да. Конечно. Определенно. Я просто надеюсь на это.— Томас. Я поднимаю голову, когда учитель окликает меня. Наверное, стоило хотя бы иногда отвлекаться на книжку, следя за текстом: ее лицо так и кричит о том, что сейчас мне придет конец. Она как-то рассерженно стучит своими когтями по парте, и этот самый стук отдается в мозгу, заставляя с каждым таким "тык" дергаться. Я малость смущенно покашливаю себе под нос, замечая, что живот внизу как-то странно тяжелеет. Опускаю взгляд вместе с рукой вниз: кисть, будто случайно, ложится немного выше паховой области и я прямо через ткань рубашки чувствую, что там что-то шевелится и булькает. Тут же возвращаю взгляд к ее лицу, вспоминая, что она все еще здесь. Ладно, когда она спрашивает:— Har han hun en onkel? (У него есть дядя?)О чем я и говорил. Какой-то хан, хар и хун — непонятная херня, в которой и сам Черт ноги переломает.Пару секунд смотрю на нее, но осознание приходит как-то резко и неожиданно: спохватился, начиная переворачивать страницы в учебнике, чтобы найти тот злосчастный текст, который мы читаем уже минут пятнадцать. За спиной кто-то прошипел страницу, и доверившись, именно ее я и открыл. Бегаю глазами по строчкам, выискивая хоть немного похожие по звучанию и написанию слова, которые она только что сказала. Тетя, дядя.. Мальчик бегал в саду.. Что? Бессмыслица. Ладони стали влажными, и я сам не знаю, почему разволновался, но струйка пота побежала по спине, знаменуя о том, что пора бы мне уже ответить. Кто-то в противоположном углу тихо посмеивается, а кто-то пытается подсказать, чтобы побыстрее этот цирк закончился.— Nei.. — Сглатываю, снова читая предложение. Дядя.. Дяди нет. — Nei, han har ing..еen onkel?.. (Нет, у него нет дяди?..)Повисла секундная тишина, но когда она кивает, что-то бубня себе под нос, я успокаиваюсь. От волнения стало еще жарче. Выдыхаю, когда уже совсем не в моготу, расплываясь словно лужица на стуле. Смотрю на часы — еще двадцать минут. Ну же.. Мне так жарко.Я смотрю на свои руки, пока воздух накаляется. Всеми фибрами чувствую, как испарина медленно просачивается сквозь пальцы, сквозь кожу, высвобождаясь наружу. Смыкаю ладони и мелко потираю их между собой: они мокрые и холодные. Но это не помогает. Пот очень быстро испаряется. Я выдыхаю через нос, и тут же жалею об этом: мои ноздри вспыхивают, заставляя прищуриться. Внутри все загорелось, будто прямо сейчас там началось какое-то пепелище. Воздух неприятно опалил верхнюю губу, и я попытался охладить ее: облизнулся. По телу прокатилась неприятная волна жара, из-за чего на руках незримо выступила испарина. Я поежился. Все зачесалось. Обреченно хмыкнув, я потянулся к кисти, впиваясь в нее ногтями. Какой-то одноклассник начал читать новый текст — слежу за ним, за одноклассником. Похоже, ему тоже плохо: он еле как выговаривает слова, постоянно сглатывает и трет шею. Мне тоже захотелось потереть ее, но я был занят расчесыванием собственной кисти. Тело горит, и начинает болеть живот: сначала что-то тянет, будто из паха, быстро перекатываясь по всей длине кишечника, застревая в желудке; я чувствую, как что-то бурлит внутри, а потом перестает. На короткий миг мне кажется, что стало легче, но тут же захотелось ударить себя по губам: сглазил. Слышу, что сзади кто-то давится в рвотных позывах, но молчит. Двигаю стул немного вперед: не хватало, чтоб меня еще заблевали.Чес-чес. Пятно на кисти уже стало намного больше, чем я изначально предполагал: оно расползлось по всей кисти, начиная окрашивать в красный локоть и ладонь, неприятно побаливая при прикосновениях. Надавливаю на кожу, замирая, стараясь полностью погрузиться в ощущения и отвлечься от всей этой жары. Это помогает, но совсем немного. Голова заболела резко и сильно, будто меня ударили с размаха о стол и еще несколько раз о стену. Желудок снова что-то прогудел, и теперь горло стало сдавливать. Ну начинается.Смотрю в другую сторону класса: девушки уселись кучкой, стараясь максимально сильно прижать локти к собственным бокам. Усмехаюсь в глубине души: неудачная попытка спрятать круги пота под подмышками. Да я бы и сам не прочь их куда-нибудь спрятать.Почему нельзя открыть окно? Неужели, только Мисс Брифф не жарко.После обеденного перерыва урок физической культуры, хотя у меня в этот раз справка: подвернул ногу, но ходить туда все же надо. Может, смогу выхватить Рогатого, и мы вместе посмотрим за тем, как наши играют, а может поплачем над мертвой Луиджи. Скоро у нас будет соревнование с командой соседней школы. Петухи в красном — так мы их называем, потому что одеваются они исключительно в красный. Торд болеет за них — хотя они проигрывают чуть ли не каждый раз, когда выходят с нами тет-а-тет, — а еще за меня. Первое обижает, второе сильно льстит. Он хитрожопый, и устроился в максимально выигрышной для себя позиции.Чес-чес.. Черт, кажется, я делаю только хуже: рука начала болеть, но продолжала требовать того, чтобы я не останавливался в своих не очень эффективных действиях. Испарина на лбу превратилась в настоящую каплю, и скатилась по моему носу. Ужас-ужас-ужас.. Ну почему все молчат? Тут уже дышать нечем!Я сжал пальцы, спровоцировав новый выброс испарины. На этот раз какие-то мошки начали кружится вокруг, норовят залезть прямо в глаза или рот, или, что хуже, в нос. Я непроизвольно дернул головой, и ту же обреченно заскулил: мигрень новой вспышкой прокатилась внутри, заставляя сжаться. Руки, ноги, плечи, шея, бока и лоб — все это горедо и чесалось. Я не могу. Меня тошнит. Я уже чувствую, как на языке стала образовываться горечь и кислота, а еще я чувствую некую сладость: вафли, который я сегодня съел по просьбе матери. Моя глотка сделала порыв, и меня чуть ли не вывернуло на собственный рюкзак. Не могу.— Можно выйти?Женщина поднимает голову, впиваясь в меня взглядом. Она улыбается. Боже мой, ну начинается.. Я немного встряхиваю рукой, жмурясь. Она повторяет мои движения, и цедит сквозь зубы:— Нет.Дерьмо дело. Я поджимаю губу, пока глотка вновь сжимается и разжимается. Если она прямо сейчас не выпустит меня из этой пароварки, я просто блевану на парту, и убирать будет она. Не опускаю руку: Брифф обязана меня выпустить. Или я сам выйду.— У тебя три минуты.Она кивает, даже не поднимая в этот раз на меня глаз. Отлично. Кто-то за спиной присвистнул, и тут же хмыкнул: не знаю, что это обозначает, но наверное кто-то очень недоволен — не мои проблемы. Тетрадь и учебник с норвежскими буквами и каким-то кораблем полетели с парты прямиком в открытый рюкзак; подцепил пальцем лямку, закидывая себе на плечо. Стараюсь побыстрее пролезть через парты, пока она не смотрит; пока не задает вопрос, почему я тащу за собой вещи. Выскакиваю из кабинета, и сразу же несусь по коридорам. Больше на норвежский на этой неделе не пойду. Стыдно.В коридоре прохладно и свежо — это сразу же приводит в чувство, и мне, кажется, уже намного лучше и легче. Вдыхаю полной грудью, чувствуя, как подкашивается нога, а рука с рюкзаком непроизвольно разжимается, и мои пожитки наровят развалиться на полу: главное не свалиться туда же, иначе моим внутренностям придет конец.Внезапно меня хватают за руку, цепкие пальцы смыкаются на локте, впиваясь ногтями в кожу, и рывком тянут в левую стороны — в слюнявую кладовку. К горлу подкатил отвратительный, мокрый ком. Мне жарко. Меня тошнит. Я стараюсь сжать зубы, но это не помогает. Пытаюсь максимально наклониться, чтоб не испачкать новую пару кросовок. Мне плохо.