1 часть (1/1)
Тарелка с грохотом разбивается о кафельный пол, дополняя картину настоящего хауса вокруг: разбросанные столовые приборы, осколки посуды и цветочных горшков, размазанная земля из них же и два сцепившихся долбоеба.Перемещаются из одного конца кухни в другой, беспощадно колотя друг друга. Желание хорошенько прописать Леше по ебальнику растёт с каждой секундой, потому что невозможно смотреть на это смазливое идеальное лицо. Семенюк вдаривает кулаком по скуле Губанова, и тот, пошатнувшись, падает назад, больно приземлившись на пятую точку. Хватается за место удара и пытается отползти, но не успевает. Младший плюхается сверху, резко фиксирует руки Губанова над его головой, прижимая к полу, и скалится. - Блять, как же ты меня заебал! - злобно выплевывает и накрывает губы Леши своими. Старший, ни секунды не сомневаясь, требовательно целует в ответ, громко сталкиваясь зубами.Углубляет поцелуй, из-за эмоций и адреналина забывает дышать и мычит от нехватки воздуха. Семенюк с характерным звуком отрывается от Леши, облизывая опухшие губы. - Блять, как же я тебя ненавижу. - с отдышкой ухмыляется Губанов, откинув голову назад, и тянется за новым поцелуем. Вова целуется так, что ступни сводит, а перед глазами яркие звезды.Губанов ахает, почувствовав, как младший облизывает ссадину на его скуле, после чего кусает. - Надо же, у тебя встал на то, что я облизываю рану, которую сам же и оставил. - с ухмылкой язвит Семенюк, потеревшись ногой о пах Леши. - Блять, какой же ты извращенец, Хес. - Заткнись нахуй. - цыдит Губанов и сразу целует, помогая выполнить просьбу. Семенюк безжалостно кусает лешины губы, ощущая во рту металлический привкус, что заводит ещё больше. Слишком мокро. Леша трется о Вову в ответ и удовлетворенно усмехается. - Тебе настолько нравится доминировать, что как только я оказался снизу, у тебя встал?- 1:1, сучонок.Руки, наконец, освобождают из захвата, и Леша судорожно пытается стянуть футболку с Вовы. Семенюк ведёт от шеи до живота, оставляя влажную дорожку, и сдавленно рычит, чувствуя, как Леша повторяет трение. Вова кусается грубо, почти по-животному. Ведёт рукой к паху Губанова, неспешно оттягивая резинку трусов, и с хитрым прищуром наблюдает за закатывающимися глазами Леши. Освобождает каменный стояк, водит медленно и слабо, издеваясь. Старший руками цепляется за ворот вовиной футболки, которая так и не была снята до конца, оставшись висеть на шее, и брови хмурит, почти обиженно. Хочется Братишкину прямо здесь отдаться, на холодном кухонном полу, среди побитой посуды и разбросанных цветов, но Леша младшему об этом никогда не скажет, поэтому только щеки внутри кусает, исподлобья наблюдая за издевающимися движениями Вовы: в глазах у него искры как-то по-шальному блестят, губы в ухмылке растянулись, и румянец такой разгоряченный, что Леша думает только: "И правда сука".Вова в лице вдруг немного меняется и рукой движение ускоряет, продолжая на Лешу глазеть. А старшему этого меньше всего хочется, уж больно стыдно за сиплые стоны, заплывшее в удовольствии лицо, не соображающий взгляд и желания, которые прямо в глазах и читаются. Семенюк трогает так, как надо, так быстро, как нужно, и закричать во всё горло хочется, чтобы он не останавливался, потому что осталось чуть-чуть совсем. Всё тело - одна сплошная эрогенная зона, и хочется каждой его частью Вову чувствовать. Семенюк в изумлении продолжает стремительно сводить Лешу с ума, и когда старший приоткрывает рот, бедра приподнимает и руками за шею цепляется, Вова руку от члена резко отрывает и ухмыляется победно. Такая вот, месть Братишкина.Губанов стонет разочарованно, хнычет и хочет Вову ударить что есть силы, но сил, к сожалению, нет, и в этом главная проблема. Вова выжидает немного и снова льнет к Леше, касаясь большим пальцем красной головки. Рука вся скользкая и мокрая, из-за чего каждое движение сопровождается смущающим хлюпающим звуком. Вова масляно трет под головкой большим пальцем, сжимает её и улыбаться издевательски продолжает. Губанов под ним извивается и звуки совсем непристойные издает, будучи не в состоянии самого себя слышать и контролировать. Младший снова наращивает темп и что-то пошлое шепчет. Леша мало что разбирает, но эти непристойные обрывки слов только быстрее к началу конца приближают. Леша снова бедра приподнимает и ощущает себя на грани между жизнью и смертью, дёргается. Но вова головку сжимает неимоверно сильно, собирая смазку. Снова победно ухмыляется и наклоняется, целуя. Леша хнычет, скулит и почти плачет, обижаясь на двоекратный обман.В уголках глаз от наслаждения и неразбираемых ощущений влага собирается, а Вова не так всё понимает, испугавшись, что боль причинил. Жалеет его и начинает, наконец, уверенно и любовно рукой двигать, теперь уже желая спокойно довести до пика. И Леша удивляется резкой перемене: больше нет грубости, издевок и обмана, только нежность, ласка и страсть. Старший чувствует, наконец, полное доверие и то, как вокруг мир рассыпается цветными искрами, и кончает в ладонь Семенюка так, как никогда не кончал. - Пиздец люблю тебя. - несоображающе шепчет Губанов, прижавшись виском к холодной плитке. Дыхание восстанавливает и руки на груди складывает, постепенно возвращаясь в реальность. Потом резко глаза распахивает и уставляется на Вову, лицо которого нисколько не лучше. Младший, застопорившись, так и пялится на Лешу, даже не вытерев руку. - Забудь это нахуй! Я нихуя не соображал сейчас! - кричит Леша и голову обратно на кафель разворачивает, стыдясь в глаза младшему смотреть.Вова отходит, наконец, от шока, и неуверенно руками к лицу старшего тянется, но тот лишь по полу макушкой ерзает и прикосновения ладоней избегает. - Да что ты отворачиваешься?! - Семенюк выпаливает гневно, всё ещё не оставляя попытки заставить Лешу посмотреть в глаза, - Я тебя, вообще-то, тоже. - раздраженно бубнит, хватает его за шею горячей ладонью, другой рукой надавливает на подбородок, заставляя открыть рот, и напористо ловит губы. От нетерпения зубы вновь стукаются друг о друга, а руки дрожат. Ноги мелко покалывает, они непослушные, потому что самое большое облегчение в жизни, наконец, свалилось на туманные, влюблённые головы, а в них сейчас только мысль о том, что тысяча колоссальных напряжений несомненно стоили того, чтобы ощущать, как же всё сейчас чертовски правильно.