1 часть (1/1)

Портал - вернее один из порталов - снился ему с самого детства, когда для портала даже еще не было слова. Только страх разверзающейся в фиолетовом мерцающем небе темноты. Маленький Гвидон еще не знал, что черный цвет - это отсутствие цвета, жадная тяжесть, поглощающая все рядом с собой, но чувствовал это внутри. От портала хотелось бежать, но не получалось.Сны глохли, когда происходило что-то яркое, теплое. Когда брат разрешал маленькому Гвидошке раскрасить модель самолета, когда заступался во дворе. Когда голос мамы в другой комнате объяснял отцу "он не странный, Сереж, он может быть даже поумнее нас". Когда отец через пару дней, неловко, как будто забыл как разговаривать, сунул в руки набор красок, буркнув "ты говорил у тебя закончились".Когда абитуриент Вишневский поступил в художественное. Когда на вечеринке в общежитии Люся, подождав пока все выйдут из комнаты, поцеловала. Не испуганно-быстро, не вопросом, а утверждением, долгим настолько, что Гвидонов сосед Пашка успел вернуться и ехидно завести "оооо, поздравляююю-поздравляю милые мои".Окончательно Люсю, по ее словам, подкупило то, что Гвидон не стал отнекиваться, не смутился, а, взяв ее за плечи, просто ответил "благодарствую", так что сразу из них всех смешным и неловким стал сам Пашка.Люсю Гвидоновы мелкие странности не пугали, она не строила свою жизнь вокруг него, а значит и не хотела его под себя подстраивать. У Люси была монументальная живопись, атом в половину здания НИИ, угловатые пионеры, гигантские дельфины для стены бассейна. У Гвидона - споры на повышенных тонах с преподавателями и что-то вечно про реализм и академичность, которых нет. Когда встречались вечером - рассказывали друг другу и про атом, и про реализм, Гвидона уносило, он болтал без умолку, потом сам немного стыдился. Люся говорила "Донь, всем всего не объяснишь, ты главное из-за них не расстраивайся и все". И Гвидону было тепло от этого утешения, от странно сокращенного имени, от ее руки в его руке, от того, что у обоих на пальцах после учебы виднелись остатки красок.И грустно, потому что даже Люсе нельзя было всего объяснить, а хотелось безумно, просто чтоб дать понять, как он благодарен.Гуляли по переулкам, забегали в арки (там с эхом страшными голосами кричали "мурализм!" и "Никодим Ильич Веснухин, прими зачет, заклинаю!"). Целовались под огромной мозаикой водолазной службы на самом краю города, где рядом вместо старых погоревших изб розовым облаком разросся иван-чай.Гвидон думал, что космос отступил, сбежал от света их юной наивной радости. Оказалось, что космос разозлился.Первый раз шарахнуло, когда он решил наведаться к Люсе, пока та работала. В голове ударило набатом, перед глазами заплясали круги, знакомые, раскатились фиолетовым от центра к краям, как будто уронили в воду камень. Он видел только, как Люся, задав непонятный глухой вопрос, заторопилась к нему, чуть не навернулась со стремянки, а дальше - темнота. Очнулся на лавке в коридоре, куда, как утверждала Люся, дошел сам в каком-то бреду. Там успели скопиться знакомые, надавать кучу советов про воздух и витамины. Уж чего ему всегда хватало, так это воздуха и витаминов. Все думали, что вид у него был испуганный из-за здоровья, а он все представлял расходящееся лиловым, как синяк, вселенское мерцание и абсолютную тьму, и от этого знобило и трясло.Люся тогда позвала к себе, в пустующую без уехавшей соседки комнату, в теплый свет, все перекрашивавший охрой. Весь вечер гладила по волосам, поила чаем, отвлекала нарочно разговорами о разной ерунде, а потом осторожно расстегнула на нем рубашку, потянула на себя, и все кроме нее и правда забылось. И время, и место, и прошлое, и будущее. Не было даже волнения, наоборот, только ощущение исполненного предначертанного, только единение и нежность.Это потом он задумается, предположит, что притупленность нервов пришла от все того же шока страшной дневной галлюцинации. А пока был он, была Люся, и разве только места было маловато на общажной кровати, но по молодости это смущало мало. Позже к Гвидону, обнимавшему ее под теплым одеялом, вдруг пришло осознание что Люська-то может и Люська, а зовут ее на самом деле тоже по-пушкински Людмила. Людмила на это засмеялась, сказала "ну это совсем сказочно, Донь", провезла ему рукой по шершавой от трехдневной щетины щеке, добавила "ты поэтому бороду решил растить, богатырь?". Богатырь смущенно фыркнул, но ответил "дык, конечно".Утром, выбираясь из крохотной двухъярусной кровати, Гвидон больно стукнулся башкой о верхнюю полку и, под Люсин смех, шутливо бросил "авось так хоть вправится чего". Не вправилось.Небо не отпускало. Небо резало холодными аметистами, снилось, лезло в башку, и Гвидонпросыпался среди ночи в холодном поту, задыхаясь, как будто на груди сидело что-то темное и тяжелое. Сосед Пашка чертыхался, требовал чтоб Гвидон хоть валерьянки попил, но какая уж тут валерьянка. Так что приходилось выбираться в коридор, тащиться на балкон у пожарной лестницы, там, зябко запахнув куртку, курить и успокаиваться, смотреть на раскинувшийся внизу город. Во дворах слышались редкие голоса, смутные перебранки, и казалось что все живое, и ничего страшного не может произойти.Люся спрашивала про синяки под глазами, про сонливость, говорила "слушай, может тебе куда-нибудь поехать отдохнуть, ты тут чахнешь", а он упирался, убеждал что все отлично, просто плохие сны из-за нервов, из-за не принимающего работы Веснухина, из-за какого-то еще вранья. Когда можно было, оставался на ночь, и тогда становилось не так одиноко и не так страшно. А портал тем временем злился еще сильнее.Люся сказала, что проснулась от неуютного ощущения чужого присутствия, как будто в комнату пробрались воры. Потом поняла, что дискомфорт дополнялся сползшим на пол одеялом. У окна, подсвеченный сзади уличными фонарями, стоял черный силуэт и, как ей показалось, смотрел прямо на нее. Стало жутко, как в кошмарном сне, а силуэт вдруг прошептал что-то бессвязное, потом еще раз, непонятные фразы становились все дольше и страшнее. Глаза потихоньку привыкали к темноте, у силуэта проявились детали, оказалось что смотрит он не на Люсю, да и не смотрит вовсе, а стоит с закрытыми глазами.- Донь?Шепот прервался и заново стало жутко от самого факта реакции. С пересохшим горлом и всей возможной решительностью Люся повторила:- Донь? Ты лунатишь что ли? Гвидон запрокинул голову, как будто рассматривал что-то на потолке, и замычал. Люся, старавшаяся не материться даже в обществе художников и творцов, с наворачивающимися от страха слезами произнесла:- Елки-палки... - медленно, как будто в клетке с хищником, встала и тихо направилась к нему. Гвидон мычал тихо и заунывно, как будто узнал какую-то чудовищную новость и силился заплакать, но не мог. Вытянутой рукой, готовясь в любой момент отскочить, Люся потрогала его за костлявое плечо, шепотом выдохнула, - Донь?Гвидона всего передернуло, он резко схватил ее за запястье и, распахнув невидящие глаза уставился куда-то мимо, так что даже страшно стало обернуться. Перевел взгляд на нее, вдруг узнал, бросился на шею, обнял, вцепился как будто прятался от погони. Люся говорила "ну ты чего", а он все растерянно повторял "я не знаю, я не знаю". И снова врал.Все, что было дальше, Гвидон тоже знал больше по чужим рассказам. Про то, как Пашка его гонял по комнате, когда он ночью начинал бродить и что-то искать под кроватями. Про то как потом засыпал посреди занятия и резко, со вскриком просыпался.Небо преследовало повсюду, он от него безуспешно пытался спрятаться, как ребенок от грозы. В последний день, перед тем как все схлопнулось, воздух как будто искрил, чувствовалось рядом что-то страшное, как неясный шепот где-то близко у затылка. Гвидон уже боялся ложиться спать, сидел до последнего, тер красные глаза. Казалось, что если досидеть до рассвета, наваждение уйдет, как это бывает в сказках.Проснулся он от холода, разбуженный собственной дрожью. Даже без света ощущалось, что находится он в большом пространстве, по тому как гуляли сквозняки. И по тому, как гулко разнесся звон, когда шагнув в сторону он споткнулся о что-то жестяное, то ли ведро, то ли большую банку. Осознал, что стоит без обуви, и тут же, вдогонку - что вообще без одежды, оттого ему и так холодно. Чувствуя, что заскользило прочь ощущение реальности, Гвидон ладонями прикоснулся к лицу, и тут же отдернул руки, почувствовав на пальцах непонятную субстанцию. В голове необъяснимо пронеслось "только бы не кровь, только не убил бы кого". Принюхавшись понял - краска.Глаза привыкали, в отсвете далекого городского тепла из окон стало видно: краска по рукам добиралась до локтя, брызгами мелькала по всему телу. Пятна-скопления были ближе к плечам, как будто накапало, пока он тянулся куда-то высоко. Разводы шли по коленям, видимо куда-то лез по покрашенному.Гвидон поднял глаза.Перед ним над головами угловатых монументальных пионеров, вместо оптимистичного кобальта растянулась полосатая, сама в себя закручивающаяся бездна. Бездна тянулась к пионерам иссиня-зелеными щупальцами, пялилась огромным задумчивым глазом. Гвидону вдруг показалось, что глаз уставился на него ехидно, с вызовом, мол, думал сбежал, дурень? Продолжало казаться, казаться, казаться. Что щупальца задвигались, поползли вдоль стены, вбок и вниз. Что ползли к нему, точно, именно к нему. Все ближе и ближе, чтобы утянуть туда, в мир мертвенно бледных пионеров с замалеванными черными глазами. Трясло его уже не от холода, а от ужаса собственной беспомощности. От ощущения, что даже если бы он стоял перед картиной не как сейчас, а в полном облачении, все равно бы чувствовал себя обнаженным. Глаз смотрел и на Гвидона, и сквозь него, как будто знал и всю его жизнь, и то, какой она станет, во всех ее мелких вариантах и деталях, и от этого Гвидон себе казался бесконечно крохотным, хрупким, ненужным, ничтожным, несвободным от страшного божества-паразита. Хотелось закричать, но куда-то вдруг пропал голос, получалось только плакать, тихо, задыхаясь, и крупные слезы жгли перемазанные щеки.Кто-то включил свет.______________________Если уж совсем точно, его не отчислили. Вернее отчислили, но гораздо позже, не за эксцентричную выходку, а за отсутствие на занятиях.Отмывшись от красок, Гвидон все утро собирал вещи, методично и спокойно, молча. ("Че ты как монах-схимник какой-то", брякнул Пашка, в ответ получил ледяной взгляд.) Сказал бледной Людмиле "права ты, Люськ, надо мне уехать ненадолго, я здесь... не этого". И не вернулся.Люська напоследок в спину кинула:- Я не за своих пионеров злюсь, Донь. А за то, что молчал.Гвидон промолчал снова, чувствуя между лопаток горячий взгляд.Это он потом узнал, что и порталов, и небес много, и сброд в них живет самый разный. Что есть небеса прекрасные, солнечные, как канареечье перо, есть суровые, сильные, как перевернутое море, есть чертячьи озорные, которые бед могут натворить поболе, чем вот такие огромные, страшные. Годы, годы спустя. Знание помогало, когда бездна возвращалась._________________________________________Сегодня лезло в окна. Он щурился, ходил кругами по комнате, тер виски.Чтобы небо отвязалось, Гвидон назаваривал трав, выхлебал вонючую жижу, завалился на раскладушку, и как назло в этот момент приперся сосед, что-то просил. Через шум в ушах с третьего раза вроде понял - за дровами. Солнечный свет после отвара бил в глаза, он усердно пялился в землю, а навязчивый гость в тельняшке все ходил за ним и канючил. Огород начал полыхать разноцветным - это злое небо от трав вымывалось, как акварель, растекалось по грядкам то ультрамарином, то кадмием. Мысли сбивались и приходилось себе напоминать - дрова, дрова, найдем тебе дрова, морячок.Ссутулившись от головной боли, Гвидон ткнулся вместо сарая в пристройку, а там что-то брякнуло внутри, отдалось странным звуком, "донннн", и вдруг сложилось в слово, послышалось "Доня". Он с мутной головой воспрял, окликнул внезапно для самого себя "Люська!", и тут же сам испугался, вспомнив что он в деревне, что смотрит на него бестолковый морячок. Чтобы не выглядеть совсем глупо прикинулся, что Люська есть, но такая же бестолковая, гаркнул театрально "Люська, дура!".Дрова вроде нашел, но в башке до вечера эхом позвякивало "Доня", болело гулкой огромной болью. Гвидон маялся, пока не начал отпускать отварчик, обуянный тоской по упущенному, он вдруг в злом порыве не выбежал на крыльцо из избы, не погрозил небу кулаком и что есть силы не заорал "ДА ПОШЛО ТЫ НА ХЕР!".Морячок на соседнем участке что-то уронил от удивления.Небо скукожилось и отскочило, ощерилось где-то далеко-далеко за облаком - настоящим, обычным, нежно-сереньким. От простоты произошедшего защемило в груди."Не за пионеров, а за то, что молчал."Подумал "спасибо, Люська." Людмила.А с отварчиками надо было заканчивать. Все, хватит отварчиков.