1 часть (1/1)

Зря он напился.Зря он, подстрекая друзей, заливал в себя уже бутылку алкоголя — названия и хотя бы вкуса он уже не припомнит — и зря вообще решил куда-то идти в вечер пятницы. Как будто он не знал, что после ужина Валентино закажет бутылочку красного вина, ведь “не солидно есть стейк без чего-то такого”, а потом и бутылки станет мало, локация вместо ресторана изменится на калейдоскоп баров; придет в себя он только у входа в комнату, а дальше — тьма, ведь воспоминания, как старая кинопленка под влиянием времени, выцветут до молочного белого.Как, к примеру, этот потолок.Альберу щурится, ведь вытащил его из приятных сновидений какой-то резкий звук в соседней комнате, оставив в реальности, где у него похмелье, а голова безумно трещит; облизывая сухие после сна губы, блондин быстро закрывает глаза обратно, пытаясь поймать сон за хвост и заснуть снова. Однако не получается, аквамариновые глаза неохотно разлепляются, а перед глазами белоснежный потолок со странным орнаментом — видимо, кто-то очень сильно хотел роспись, как в пышных храмах, но под рукой имел лишь наемного роанского рабочего, который за пятьсот медных монет нарисовал это безобразие. И блондин бы посмеялся с того, что на этот раз пьяный вызвал мастера и попросил его нарисовать попытки в высокое искусство, пока не понял, что у него не такой омерзительно розоватый цвет стен. И кровать у него стоит не у окна. И потолок у него, вообще-то, подвесной.Кроссман внезапно меняет позу с лежащей на сидящую, затуманенным взором оглядывая место, куда попал; это, кажется, было номером какого-то отеля среднего класса — из интерьера была лишь кровать, стол и шкаф в конце комнаты, и этого, в принципе, было достаточно для одной ночи. Проблема была в другом: он совершенно не помнил, как сюда попал, чем закончился прошлый вечер и что случилось с его друзьями, что выпили не меньше, чем он. Блондина вырывает из мыслей валяющаяся у входа одежда, несколько пачек презервативов на столе и лубрикант там же. С пару секунд тупо глядя на набор счастливой жизни, Альберу пытается понять, что же он натворил прошлой ночью, пока воспоминания, как будто частицы запутанного пазла, не начинают складываться в картину.Страшные сомнения начали окутывать сознание, ведь рядом точно лежало что-то тёплое, тяжеловатое и живое; господи-боже, только не говорите, что он впервые за несколько лет относительно спокойных гулек смог затащить кого-то в кровать? Блондина окутывает почти паническое отчаяние, ведь консервативное воспитание и общественные устои ярко акцентируют внимание на том, что он пропустил как минимум с десяток фаз отношений с человеком — о чем говорить, если он не помнит ни лица, ни имени, даже банального знакомства.И Альберу боязливо поворачивает голову — и в самом деле, возле него кто-то преспокойно спал, пока он здесь страдал из-за нарушенных моральных принципов; надежды на то, что они просто легли спать обнаженными — а возможно?... — разбились в мелкие осколки после того, как он увидел у себя на руках и груди следы от укусов. Боже мой, множество следов краснели на его белой коже, и ярко намекали на то, что исчезнут лишь через неделю. Попил, называется, вина на дне рождении друга — случайно переспал и проснулся в гостинице с амнезией, хорошо отпраздновал, ничего не скажешь.Устало хватается руками лица, массирует щеки и виски, долго смотрит на силуэт, скрытый под белоснежным одеялом; осторожно тянется вперед, лишь подушечками пальцев поднимает ткань, чтобы заглянуть, и не сдерживается, медленно стягивая вниз. И замирает, ведь горит пламя волос — яркие красные кудри прятались под покрывалом, а на солнечных лучах, что приходили длинной золотой линией, играет оттенками рубина.Прорываются воспоминания, как будто в крепкой запруде находят дыру — обрывки действий, обрывки фраз, обрывки ощущений; в памяти возникают горячие уста, нестерпимые прикосновения на талии и груди, нетерпеливый блеск ореховых глаз, которые даже в абсолютной темноте светились чем-то красноватым, словно у дьявола. И волосы, господи, яркие красные волосы, похожие на страстный огонь, на все апокалипсисы одновременно и на его смерть тоже.У Кроссмана заводится сердце в груди, бьется гулко, аж в ушах отдает, потому что он начинает вспоминать — и воспоминания ему одновременно хочется и забыть, и спрятать в подсознании далеко, чтобы потом теряться в тех мыслях. Его память решила стереть все о знакомстве, однако сам процесс он помнит ярко, возможно уж слишком, ведь почти чувствует кончиками пальцев эту теплую кожу, горячие губы и горьковатый привкус алкоголя на языке. Чувствует, как краснеют ланиты, прижимает к ним прохладные белые пальцы и пытается сделать что-то с собой, потому что стыд наложился на почти безразличное “а ведь было хорошо” и почти разрывает несчастного.А потом припоминает еще кое-что.Ах. Точно. Он проснулся с мужчиной. Ну, хуже уже точно не будет.Погодите, господи, как не будет? Он все двадцать лет считал себя гетеросексуалом, мужчиной, которому нравятся женщины, и он успел даже встречаться с последними, и не получалось ничего только из-за работы и постоянной нагрузки — ну не могло это все быть из-за того, что он...Боже мой, он что, гей? Нет, ну как, один раз ничего не решает. Он еще и был пьян, может быть, спутал, ну? Упаси его боже, ну как такой парень может быть геем!Даже не замечает, когда предмет споров в его собственной голове начинает двигаться — очевидно, просыпаться; крепко стиснутые карие глаза начинают виднеться из пушистых черных ресниц, пока их владелец осторожно рассматривает комнату, в конце останавливаясь на самом Альберу, что сидел в печальной позе, видимо, прощаясь с натуральностью. Осматривает его медленно, с некоторой придирчивостью, и прячет почти довольную улыбку в белую ткань, заметив на молочной спине длинные красные линии от собственных ногтей. Его наглые разглядывания замечают, и аквамариновый взгляд несколько испуганно смотрит в ответ, даже не зная, что обычно говорят в таких случаях.— А ... Эм ... Доброе утро?— Доброго.И снова повисает неловкая тишина; Кроссман не может не чувствовать вины за хриплый голос незнакомца напротив, всеми фибрами души проклиная прошлого себя за то, что тот посмел сорвать такой приятный мелодичный глас. Богохульство, ну в самом деле. Ну, а еще чуточку гордость, не без того, ведь он прекрасно справился с ролью любовника, но подобные мысли он агрессивно отгонял, оставляя едва заметный стыд. Блестит глазами, осматривая незнакомца еще раз думает о том, что может простить пьяному себе прошлый вечер, ведь парень перед ним был... безумно привлекательным, и в этом признаваться даже в мыслях означало еще раз доказать то, что он свернул на голубую дорожку.Кареглазый перед ним осматривается, очевидно также пытаясь понять, что произошло вчера, почему он обнажен, а возле него лежит мужчина; щурится, ловя глазами использованные контрацептивы и возвращается взглядом назад к блондину, как будто с блеском легкого обвинения. Знал бы незнакомец, как сильно сам себя проклинает Кроссман — не смотрел бы так осуждающе, честное слово.— Итак, очевидно... мы с вами совершенно случайно провели ночь вместе. Проблема в том, что я ничегошеньки не помню, — Альберу кривится из собственного жалкого оправдания, выдыхает громко и из-под лба следит за реакцией; наверное, впервые за утро глядя прямо в глаза, сияющие темным орехом, и усиленно отвергает мысль о том, какие же они красивые и как он жалеет из-за своей амнезии после кутежа. Почему-то он уверен, что им подойдет возбужденная темная пелена — не зря ему так сильно запомнились красные яркие молнии, и почти мгновенная похотливая мысль “почему бы не повторить” мгновенно убивается о железные остатки принципов. Почти убивается, потому что устоять перед таким безумным искушением чертовски сложно.Но такая ожидаемая реакция получается до ужаса скупой и неуверенной: лишь на мгновение в выражении лица незнакомца появляется что-то ужасно разочарованное, сразу сменяясь спокойствием. Блондин быстро списывает это на понимание ситуации и ее принятие, не акцентируя на этом внимания, отбрасывая на задворки сознания, чтобы не мешало; парень, поняв, что тишина затягивается, возвращает полусонный взгляд и с какой-то детской искренностью отвечает:— Я тоже не помню. Слишком много выпил.Альберу впервые за это ужасное утро благодарит всех существующих богов.Сорвано выдыхает, чтобы сделать что-то с довольной, совершенно счастливой улыбкой, что так и лезла на губы, и искренне надеется, что это выражение лица собеседник проигнорирует; не игнорирует, судя по вздернутым вверх бровях, и небрежно поправляет яркие локоны — господи, чистый костёр вместо волос — пронизывая долгим тяжелым взглядом, от которого блондин неловко крутится на месте. Альберу все еще без понятия, как разбираться с той кашей, что он сам заварил, и опускает растерянные глаза ниже, мгновенно замирая. Кожа у незнакомца похожа на белесенький шелк, и лишь его собственные пометки мелкими красными каплями контрастируют; мысли о том, что он осквернил это полотно странно возбуждают, и Кроссман быстро прячет зрачки, делая вид, что он вовсе не разглядывал засосы.Боже милостивый, ну какого черта перед ним самая настоящая картина, а не человек?Поэтому он незаметно ущипывает себя, чтобы наконец перестать разглядывать этот экспонат, поднимает притворно серьезный взгляд и почти на одном дыхании просит:— Тогда предлагаю нам обоим просто забыть об этой ситуации.Такое бывает — ну перепили раз, случайно под воздействием алкоголя занялись сексом, разве на этом свет сходит клином? Альберу никогда не был консерватором, хотя для него, конечно, такая ситуация до ужаса неприятна, но он не видел смысла связывать себя какими-то взаимоотношениями из-за случайной совместной ночи. Ему казалось, что так было бы хорошо, ведь он, ну, все еще считал себя частью традиционной ориентации на этой планете. И долгие восхищенные взгляды абсолютно ничего не значат, правда?— О, это замечательная идея, — Кроссман чуть не плачет от искреннего счастья, — жаль, конечно, что мой первый раз произошел именно так, но ничего не поделаешь.Бог его ненавидит.Тон у собеседника и впрямь равнодушный — ленивый до ужаса, как будто для него это и впрямь ничего не значит, но блондин теперь чувствует себя настолько виноватым, что чуть не кричит от жалости; мало того, что после ночи объявляет об амнезии, и теперь оказался полной сволочью, укравшей целомудрие. Видимо вся его удача кончилась тогда, когда он перешел порог этого проклятого отельчика; или даже раньше, в начале вечера, когда он решил все-таки выпить ту проклятую бутылку вина за один раз. Фортуна наглым образом проигнорировала его вчера, и теперь к нарушенным моральным принципам еще и добавилось искреннее сожаление, ведь он не мог просто забыть об этом случае — его замучает совесть.— … Мне действительно жаль, — умолкает, понимая, что даже не знает, как зовут его собеседника.— Кэйл, — щурится, напоминая этим жестом довольного кота, — а вы, кажется, Альберу.— Вы и в самом деле запомнили моё имя... Ваша память удивительна.— Конечно, я же выкрикивал его всю ночь, как такое можно забыть?Альберу буквально задыхается воздухом, давит кашель в груди и поднимает удивленный взгляд аквамариновых глаз, сталкиваясь с чем-то лукавым в карих глазах напротив — господи, это что, был флирт? Блондин чуть не задохнулся бы во второй раз, наблюдая за тем, как Кэйл сонно тянется вверх, вытягивая корпус тела вперед, чтобы разогнуться, однако вовремя успел отвести голубые зрачки; боже, кареглазый похож на статую всем: от жестов до внешнего вида, и теперь он не может обвинять вчерашнего себя за восхождение на голубую дорожку, ведь даже он трезвый искренне задумывается о том, чтобы-...О чем он думает? Боже упаси; Боже помоги; Боже, зачем ты создал этого дьявола?Нет, ну он точно гетеросексуален, это даже не обсуждается, честное слово. Однако какие же красивые выпирающие ребра на белоснежной груди, как же грациозно выгибается спина, как же весело поднимаются красноватые губы и сгибаются ореховые глаза в полумесяцы — кажется, его взгляд заметили и теперь нагло пользуются вниманием, ведь не зря Кэйл умышленно демонстрирует багровые клейма на собственной коже, ведет по ним тонкими пальцами, как будто указывая “посмотри, что сделал”. Кроссману кажется, что завтра — или уже сегодня — по него придет смерть, потому что сердце бьется в груди слишком гулко, хлопает в ушах противным тяжелым молотом, мешает думать и в конце выливается обильным румянцем на молочных щеках.Какой же невозможный. Страшен в своей красоте. Удушливый, как будто туман с дурманом, проникает глубоко в легкие и не дает вздохнуть, и перед ним лишь фигура — яркое пятно — что заставляет хотеть смотреть. Рассматривать. Съесть глазами, разобрать на частички черными зрачками и выжечь на радужке.Поэтому Кроссман лихорадочно который раз за утро отводит взгляд, пытаясь обуздать лихорадочные, несвойственные мысли и желания, выдыхает сорвано сквозь крепко сжатые зубы и отчаянно пытается успокоиться, и получается, честно говоря, чрезвычайно ужасно. Вроде бы заинтересованно блондин смотрит на пол, ведет взглядом медленно и сквозь запутанные размышления пытается выбрать сердцевину, что-то основное, то, что он должен сделать сейчас, чтобы не жалеть потом. После долгих раздумий — эти тягостные щелчки стареньких часов на стене чуть не свели его с ума — он в конце выводит единственную мысль, и выходит она неуклюжими, несобранными словами:— Мне действительно жаль. Я могу это как-то... исправить?Кэйл замирает, отрываясь от долгого разглядывания Кроссмана, который даже не заметил пристального взгляда из-за мозгового штурма, и кривится. Совсем недовольно — конечно, внимание является приятной вещью, но когда тебя так опекают через призму собственных моральных принципов и ворчание совести на задворках сознания становится как-то... противно. Он хотел вовсе не этого, и подталкивал своими действиями совсем к другому, и результат как-то разочаровывал. Стремительная мысль пронизывает багряную голову, и тот, не теряя оскорбленного вида, быстро говорит:— Это лишнее. Я также был пьян, так что не переживайте, — и Альберу понимает, что его новый знакомый прав, но не отступает.— Прошу вас.Несколько неловкая тишина замирает в утреннем воздухе, перемешивается с золотистым светом, льющимся из окна, с задержанным дыханием на молочных устах, с горьковатым запахом средств для мытья, что окружает номер отеля — и так томно застывает время в этом сочетании, замирает в этом интимном, долгом взгляде ореховых глаз, на подоле которых играются рубиновые молнии, поднимаются снова, когда что-то хитрое в этих зрачках тонет, оставляя такой же яркий след.Проклятый Боже, это бездна вместо глаз; она не имеет конца, ведет вплоть до девятого круга ада, где нет ровным счетом ничего, лишь пустота, и этот пронзительный лукавый взгляд с красноватым отливом.— Сходите со мной на свидание.— Ладно, значит... Подождите, что?И так просто — так несложно и буднично говорит, как будто в этом запретном слове ровным счетом ничего нет, оно теряется сквозь довольную улыбку на губах напротив и веселый блеск. Альберу даже не успевает подумать о том, как искусно его обвели вокруг пальца, тает послушно, словно снег весной, с опозданием понимает, что с ним нагло флиртуют и он вроде бы даже не против. В самом деле не против — что же творится, долгих пол часа отгонял от себя абсолютно все мысли о возможных взаимоотношениях с этим произведением искусства, а теперь смотрит и не может насмотреться, ему мало, так ужасно мало, надо же такое!— Вы знаете, Альберу, что это ваше предложение отплатить мне чем-то похоже на то, как вы, вызвав проститутку на ночь, пытается ее быстрее прогнать прочь?Кроссман от удивления округляет глаза — Кэйл в ответ смеется, наблюдая за бурной реакцией, мигает глазами весело и опускает голову на колено рядом; заглядывает своими черными зрачками, ловя перепуганное выражение лица и весело щурится. Давясь воздухом от неловкости, Альберу наконец выдает до ужаса честное:— Я искренне не хотел…— Я знаю. Но свидание вы мне обещали, так что не отказывайтесь от собственных слов.Альберу обреченно выдыхает, ведь и не собирался отказываться. Каким-то необычайным образом его искусно поймали в ловушку, взяли в плен буквально за несколько фраз и нагло похитили сердце прямо из груди. Кэйл кажется чистой воды дьяволом, что искусно манипулирует им, словно кукловод игрушкой. Он смотрит на эту невозможно довольную и хитрую улыбку, что прячется между белоснежных пальцев, видит в отпечатке ореховых глаз собственный восторженный взгляд и тяжело выдыхает, потому что вкус даже у пьяного его ужасно прекрасен.Но не знает, что пьяный он до ужаса любит говорить, лезть к незнакомцам и долго им что-то рассказывать. Конечно, Хенитьюз скроет и то, что в баре его спутали с девушкой, и на грубое “что, если лицо милое, то можно и с парнем?” ему чистосердечно клялись в гетеросексуальности и бесконечно рассказывали о том, что ему вообще не везет с женщинами. Какой ужас, надо же такое, такому привлекательному парню и не везет! Оказывается, пьяного Альберу можно легко поймать на слове и в споре подбить на какую-то безумную идею. Даже если этой безумной идеей окажется “всего одна несчастная ночь со мной, ну что ты теряешь?”А еще не знает, что Кэйл, вообще-то, не пьянеет от вина. И что Кэйл стратег до мозга костей, что любит выдумывать запутанные тактики, лишь бы получить желаемое.И Кроссман, к его радости или несчастью, оказался этим желанным.