Глава 22 "— Прощай. —Прощу." (1/1)

Дорогие читатели, наконец выкладываю новую часть на ваше обозрение! Простите за задержку, но мне, как и многим, к концу года хотелось убиться от огромного количества скопившихся дел, так что, к моему стыду, руки не доходили до главы. Однако перед самым Новым Годом меня замучила совесть, и главу я все-таки дописала. Наслаждайтесь!Финдекано успел поведать мне, что насилу уговорил отца покинуть Аман. Только из-за него, Финдо, и ответственности перед народом, которым Нолофинвэ правил и который его любил, второй сын Финвэ решается присоединиться к походу. Турукано сначала уговаривал его остаться, но неожиданно вмешалась Ириссэ, видимо, убежденная своей подругой Артанис (или Турко с Морьо). Сестра говорила Турукано, что он не в праве разлучать Нолофинвэ с его народом и, в конце концов, их отец решился идти. А за братьями, сестрой и отцом последовал и Турукано со своей семьей. Также Финдо намекнул на то, что хотя сердца многих и были зажжены речью Феанаро, однако истинным королем его признавали немногие. Сообщив это, кузен благоразумно решил поскорее удалиться, сославшись на сборы. И хотя Финдо как мог смягчил известие, все равно в моем сердце появилось что-то вроде досады на дядю Нолофинвэ за то, что он ?украл? нолдор у нашего дома. Представляю, как будет кипеть Феанаро, когда поймет это!Подойдя к калитке нашего сада, я кожей почувствовала напряжение, царившее в доме. Мертвенная тишина окутала все вокруг.Тишина, тем более такая, в доме Пламенного Духа — недобрый знак. Крики и вопли, слышные даже на улице, уже давно нам привычны, а вот абсолютное безмолвие настораживает и пугает. Я прошла по темной аллее, слабо освещенной голубыми светильниками, к крыльцу. На ступенях, сгорбившись и крутя в руках маленький ножичек (одна из первых собственных работ), сидел Нельо. Кажется, он был полностью погружён в свои мысли, и заметил меня только тогда, когда я тихо села рядом. Заметил, взглянул на меня и, ничего не сказав, опять сосредоточил внимание на ножичке.— Ты знаешь, Финдо уговорил дядю. Они пойдут с нами.— Это точно? Кто тебе сказал? — встрепенулся рыжий. В последнее время он, под стать событиям, стал слишком серьезным, даже постарел как будто, а сейчас я снова увидела в нем молодого парня, который не думал о государственных проблемах, а любил гулять с другом дни напролет.— Тебе идет быть таким, Нельо, — я улыбнулась. — Сам Отважный мне и сказал. Он переубедил отца, а Ириссэ — Турукано. Так что они все к нам присоединятся.— Когда он тебе такое сказал? — все еще с недоверием спросил Майтимо.— Только сейчас мы случайно встретились, и он меня успел обрадовать…— Он мне говорил еще на площади, что будет пытаться уговорить отца, но я не думал, что у него так скоро это получится... — брат все еще был задумчив.— Финдо сказал, что этом не только его заслуга. Нолофинвэ чувствует ответственность за свой народ! — голосом я передала свое возмущение, однако не получила ожидаемый поддержки.— Что ж, он правил нолдор семь лет, а отец — ни дня. Было бы странно, если бы они так просто приняли нового короля.— Им придется это сделать, разве нет?— Ох, Кена, не будь Турко! Уж не думаешь ли ты их заставить?— Нет, как я могу заставить их полюбить кого-то? Тем более, что правление Нолофинвэ в их памяти будет связано с безбедным житьем в Тирионе, а отцовское — с исходом из Благословенного края ради опасностей Средиземья. Но все-таки мне неприятно думать, что дядю будут любить больше, чем папу.— Значит тебе придется смириться, потому что навряд ли Феанаро будет настолько хорошим королем, что обретет всеобщую любовь. Это сейчас они под влиянием его слов готовы броситься в Эндорэ наперекор Валар, но и то — только под предводительством Своего короля. А что будет, когда их сердца остынут?..— Думаешь, они восстанут? Потребуют главенства Нолофинвэ?— Не знаю. Возможно.— И что делать?— А что мы можем делать?! — взорвался Майтимо. Видимо, он не раз обдумывал сложившуюся ситуацию, но так и не нашел решения. Ему было вдвойне тяжело: он не знал ответа, пытался поступить правильно, но при этом обязан был не показывать своей неуверенности, быть сильным сыном и старшим братом. Он переносил и переживал все молча. Наконец его прорвало, тяжесть, хранимая в сердце, начала выходить наружу. Досадуя на свой порыв, прикусил губу и уставился в одну точку.Нельо с момента появления первого младшего брата взял на себя обязанность быть сильным, заботливым и защищать нас, и он исправно выполнял возложенные самим на себя обязательства: почти никогда не выходил из себя в нашем присутствии, не повышал на нас голос, утешал, помогал решать наши проблемы, никогда не заикаясь о своих. Мы часто и забывали, что он такой же, как мы, что ему тоже может быть тяжело. И с каждым годом этот ореол ?всесильного старшего брата? все прочнее связывался в нашем сознании с Майтимо. Он нередко жертвовал своими интересами ради наших, а мы становились все эгоистичнее, воспринимали это как должное. Потому-то Нельо и подружился с Финдо. К нему, хоть Финдекано и был ровесник Турко, Майтимо относился как к равному, никогда не чувствуя нужды брать покровительство еще и над кузеном. С Финдекано он мог полностью быть самим собой. С ним он расслаблялся. Ведь как бы бесконечного он нас ни любил, и ему нужно было отдыхать от нас.— Майтимо, мы что-нибудь придумаем, — я обняла рыжего. К моему удивлению он оказался еще больше, чем кажется. — Тебе не надо одному все решать. Если бы обратился к нам, ты бы удивился, что мы уже взрослые и сознательные. Мы же все видим и понимаем. Мы всегда рассчитывали на тебя, но и ты можешь также рассчитывать на нас. Я знаю, тебе тяжело будет привыкнуть к этому, я и не прошу сразу делиться чем-то с нами, но пожалуйста, вспоминай иногда, что ты можешь это делать.— Спасибо, Алассэ, — в отличие от меня, Нельо обнять меня не составило никакого труда. — Я постараюсь не забыть.Мы помолчали.?А почему так тихо?? — осанвэ спросила я.?Незадолго до тебя пришла мать. Она сейчас с отцом? — Она и его будет отговаривать? — удивленно воскликнула я вслух.Нельо только покачал головой.— Они прощаются.Мы вошли внутрь. Несмотря на то, что дом пустовал, он выглядел таким же покинутым и забытым, как и в дни нашего отсутствия. Казалось, все его обитатели притихли, ожидая свершения какого-то жизненно важного события. Словно сам дом тоже боялся издать лишний звук: иссохшие половицы и лестничные ступени не решались скрипнуть под чьей-то ногой, ржавые дверные петли будто сами смазались маслом и совершенно безмолвно открывали двери, которые боялись случайно хлопнуть. А может, вещи просто чувствовали присутствие своего мастера: все от пола до потолка, каждая вещь в нашем была сделана собственноручно кем-то из членов нашей семьи.Нельо сообщил, что мать с отцом в мастерской, и сейчас мы не должны им мешать. Все это было так странно и непривычно: после семи лет разлуки мать снова с отцом, но теперь они прощаются, наверное, навсегда. Меня, разумеется, разбирало любопытство, но, увы, пойти и узнать, что у них происходит было нельзя.— Кена! — на встречу мне выбежал Тэльпо. Мальчик был очень взволнован и говорил громким шепотом. Подбежав ко мне, племянник сразу бросился меня обнимать. — А где ты была? Почему ты не поехала с нами? Ты видела Моринготто? А с прадедушкой что? — малыш, как обычно, засыпал меня вопросами. — А знаешь, папа меня обещал с бабушкой познакомить! Я ее еще ни разу не видел. А какая она?— Ты ей понравишься, Тэльпо, а сейчас извини, мне нужно идти. А ты не шуми, ладно?Притихший племянник бесшумно проскользнул обратно в гостиную и уселся в кресло, собираясь, как большой, ждать, когда до него дойдет очередь. А я, быстро отделавшись от приставучего малыша, побежала к себе в комнату. Нужно собирать вещи, времени мало, если отец тверд в решении выступать завтра утром.Какой длинный день! Если бы мне кто-то сказал, что двое суток назад я была в Форменосе, я бы не поверила! Это точно не к добру, когда столько важных событий совершаются всего лишь за два дня и ночные решения принимаются под влиянием эмоций за какие-то несколько часов. Но это вполне в духе Феанаро…?Так, — я сжимаю пальцами виски, — нужно подумать, что мне взять в поход??Одежды здесь у меня практически нет. Я открываю шкаф: старенькое платье, явно узкое мне в пройме и груди, атласное парадное платье, которое я не брала в Форменос и уж тем более не беру сейчас, легкие шарфики, болерошки… Эх, надо было свою одежду спасать из Форменоса, а не сильмариллы! Может, в этом я бы больше преуспела, а так ни того, ни другого. Хотя, если бы я все же спасла сильмариллы, может быть, никакого похода и не было бы… Но ведь многие идут совсем не ради сильмариллов, да и Феанаро хочет отомстить за Финвэ. По крайней мере моей вины ни в чем нет! Вины нет, а проблема есть! Я хлопнула дверцами шкафа и принялась ходить по комнате, думая, откуда мне чудесным образом достать теплую и практичную одежду.В дверь постучали.— Ваше Высочество, можно войти?Ой, как же мне нравится обращение ?Ваше Высочество?!— Входите.На пороге стояла Майвэ — лучшая портниха Тириона. В детстве она и ее подопечные обшивали нашу семью.— Майвэ! Как я рада тебя видеть! Должно быть, тебя сам Эру послал!— Не Илуватар, а твоя мать, принцесса, — эльфийка улыбнулась. — Ну-ка, дай я на тебя посмотрю… Совсем взрослая девушка стала! От женихов, небось, отбоя нет?— Не напоминай! — мысли опять вернулись к Илитару. — Так, лучше скажи, моя мать прислала тебя спасти меня от путешествия в Эндоре в старом маленьком платьице?— Да, от похода в… — Майвэ посерьезнела. — Послушай, принцесса, если уж мать тебя не переубедила, то я и подавно не смогу, но все же призываю тебя тщательно обдумывать каждый свой шаг, особенно теперь.— Майвэ, когда ты с моим дедом решилась предпринять опасное путешествия до Амана, ты знала, что это риск, но не отказалась и пошла к лучшей жизни за своим королем. Так почему многие считают, что я не могу пойти за своим?— Тогда было другое. Мы шли от смерти, а вы — к ней.— Нельзя так категорично утверждать. Не надо думать, что мы не знаем, с чем столкнемся, и что не справимся.— Я не учить тебя пришла, — Майвэ тяжело вздохнула и через силу улыбнулась. — Ладно, надо подумать, в чем тебе будет проще преодолевать опасности…Вошла помощница Майвэ, с меня начали снимать мерки, придумывать, что лучше подойдет для путешествия, обсуждать ткани, фасоны… Процесс протекал довольно безмятежно. Но когда я сказала в ответ на предложение сделать плащ из толстой материи, не рвущейся от растяжения и старости, что Феанаро, хочешь не хочешь, все равно оденет меня в мифриловую кольчугу, которая легко выдержит удар лезвия, обе швеи помрачнели и погрустнели. Мне так и не удалось вернуть разговор в прежнее русло, и я досадовала, что не сдержала язык за зубами.Без болтовни и шуток дело, по правде говоря, пошло быстрее. Казалось, что обеим швеям тяжело находиться со мной в одной комнате. Я не могла точно понять, расстроены ли они тем, что мы, вопреки их уговорам, собираемся подвергнуть себя опасности, или злятся на то, что Феанаро и ему подобные плохо повлияют на остальных эльфов.Пробурчав наконец нечто похожее на: ?Я занесу готовые варианты завтра?, тяжело вздохнув, Майвэ вышла из комнаты, даже не попрощавшись. Ее помощница, посмотрев на поведение своей наставницы, робко кивнула мне и тоже поспешила удалиться. Я осталась одна. Наверняка опять ненадолго: сборы — хлопотливое время, вечно все бегают друг к другу, суета, маета… А за окном в саду так тихо доцветает шиповник, так спокойно мерцают голубые фонарики, мирно чирикают птички… Аман словно тоже зовет не покидать его. Поздно отказываться. Скорее бы уже уехать, чтобы даже не метаться и думать, что могу остаться!Я вымотана. Морально, поэтому, наверное, и физически тоже. Как же хочется сейчас просто прилечь на кровать, закрыть глаза и забыться до завтрашнего у утра!.. Но, представив, как завтра утром буду ?в одном носке? бегать по дому, перерывая все вещи под испепеляющим взглядом отца, я заставила себя отказаться от отдыха. Нужно собираться дальше.— Морьо! — высунув голову за дверь, закричала я на весь коридор. А что, в мастерской все равно не услышат, а дому явно не хватает прежних криков и перекликиваний. — Где мое оружие? Ты взял из Форменоса?— Ну? Что ты наконец скажешь? — я не выдержал долгого угнетающего молчания жены. Жены…— Что я могу тебе сказать? — Нерданель оперлась о стол, сложив руки на груди.— Я-то откуда знаю? — я пожимаю плечами и отворачиваюсь к окну. Чувствую себя снова глупым подростком: сердце стучит в горле, голос ломается, и почему-то страшно взглянуть ей в глаза. Как-то нехорошо все это. Но я не должен ничего показывать.— Ты не знаешь, что я могу сказать. А знал ли ты, что могут ответить тебе твои сыновья, когда произносил клятву? — ее холодный тон, как обычно приготавливающий к громкой ссоре. Отвык я уже… Хотя и у Кены есть задатки этого женского скандализма. Надо искоренить…— Ты думаешь, я заставил их? — мне даже смешно стало от ее подозрительности. Я не сдержал улыбку и почувствовал спиной, какой взгляд был сейчас брошен на меня. — Могу тебя уверить, каждый сделал это по своей воле. Таково их решение.— Это твое решение. Они не смогли тебе отказать. — Правильно, добавь обреченности в тон!— Не наговаривай на меня! Или ты слишком долго жила с Индис и переняла?.. — я не закончил фразу, пожалев, что вообще начал. Я почувствовал, как в нескольких метрах от меня она вздрогнула.Молчишь. Гордая? Упрямая, это точно!Я принимаюсь ходить вдоль подоконника. Да что в саду так тихо? Не на чем даже внимание сосредоточить!Словно в ответ на мой упрек судьбе, на траву у окна приземлилась маленькая птичка и начала скакать и клевать землю в поисках червячков. Какая маленькая, однако, птичка…— Я слишком долго жила с тобой, чтобы не понять, что ты бы не принял их отказа. Ты посчитал бы, что тебя предали. И они это тоже понимают, — наконец прорезает напряженно дрожащий воздух сухой голос Нерданель.Почему он так сух теперь? Неужели она пролила столько слез, что воды в ней не осталось на былое журчание ручейка в речи? на былые полноводные бури, на грозы? Пересох источник, засыхает, словно умирает от жажды и сама Нерданель. Только чего же она жаждет?Ее слова эхом отдавались у меня в голове. А может, она даже в чем-то и пра… Какая смешная, однако, эта птица! Никогда не замечал, как странно она носом в землю тычет! И отчего ей не проскакать пару шагов до клумбы, где земля уже вся взрыхлена?.. Нет, наверное, в этом есть какое-то особое удовольствие. Наверняка она делает это сознательно…— Я говорила с Амбаруссар. — Я вздрогнул. За несколько мгновений, пока мое внимание отвлекала птица, я уже успел забыть… Нет, забыться. Словно гора на плечи навалилась, когда я снова понял, что мы с женой, и нужно решать, и нужно быть твёрдым, и еще много что нужно. — Они безгранично преданны тебе. Они готовы пожертвовать своей жизнью ради твоей цели, ты можешь гордиться своими сыновьями… Но гордись пятью… и дочерью! Но Амбаруссар еще совсем молодые, совсем не понимают жизнь. Твой долг, как отца наставлять их и помогать им, но если тебе важнее другой долг, то я позабочусь о наших детях. Хотя бы о двоих… Оставь их здесь. Они еще совсем не пожили…— Я их не на смерть веду! Поживут в Средиземье.— Я не буду говорить тебе все то, что ты и сам знаешь. Ты не внимаешь ни предостережению мудрых, ни голосу отцовского сердца. Доводами тебя все равно не убедишь, — Нерданель говорила решительно и уверенно. Голос ее, сначала похожий на удары по сухой деревяшке, превратился в острый звон металлической струны. — Оставь двоих мне. Я прошу тебя, сделай это ради их будущего…— Они сами решили и выбрали свою…— Запрети им! Нет, разреши остаться, и они сами поблагодарят тебя!— Они уже дали клятву.— Да будь трижды проклятая эта клятва! — жена вскочила и сделала несколько шагов, но не в мою сторону. Все ее движения я чувствовал спиной.— Тебе не понять! — я презрительно фыркнул и, больше не боясь встречи с ее взглядом, повернулся. Зря.— Я перестала тебя понимать уже давно. Но, может быть, ты сможешь понять меня, — она тоже развернулась ко мне лицом. В глазах ее, запавших и побледневших с нашей последней встречи, теплился еще только один огонек. Огонек надежды.Мне не понравился этот взгляд.— Как же мне понимать… — я покачал головой. — Ты остаться сама выбираешь, они — тоже, я никого не разлучаю насильно, а ты пытаешься взвалить на меня груз их собственных…— Да возьми ты уже на себя ответственность! — вскричала Нерданель. — Признайся, что не хочешь отпускать их далеко от себя! Тебе льстит их преданность, да только разум твой и затмлён этой гордостью. Не притворяйся, что не понимаешь, чего будет стоить ваш поход! Ты все знаешь, но лжешь мне, народу, даже себе! Тебе самому должно быть страшно. Так поступи смело — спаси своих детей, защити их, даже если сначала это ударит по твоей гордости! Хотя бы младшего! — Я недооценил этот огонек в глазах жены. Надежда, отчаянная и безрассудная, дала ей силы и полную уверенность в своей правоте. Был бы у меня сейчас тот же огонек! Да только чувствую только шипение тлеющих углей внутри. Ничего не греет, пусто. Только жжет что-то.Неужели сейчас она сильнее меня?— Я иду войной на могущественного Айну, конечно, я понимаю, что это сопряжено с опасностью! — процедил я сквозь зубы, чтобы тоже не начать кричать.Мне снова захотелось посмотреть на маленькую птичку, но раз встретившись глазами с женой, я уже не мог отвести взгляд. Это значило бы, что я сдался, а я не могу допустить ее победы. Но, Эру, как же тяжел этот взгляд!— Что ты так смотришь? Да, войной. И делаю я это не только ради себя, как ты, наверное, считаешь. Ах, какой я плохой король! Угоняю квенди рубиться с моринготтовыми тварями ради собственных эгоистичных целей! Может, тебе стоит присоединиться к отряду Нолофинвэ? Он бы не поддался такому безрассудному гневу! Уверен, что в его рядах ты найдешь много единомышленников! — мне казалось, что еще немного, и у меня выступит пена на губах. Наверное, я сейчас выглядел не лучше, чем в ночь, когда мне объявили о смерти отца и краже сильмариллов. Подтверждая мою догадку, Нерданель отшатнулась, округлив глаза то ли от удивления, то ли от ужаса.— Ты сам надел себе на голову корону, так будь королем. Это не только власть, это ответственность! Ты должен думать в первую очередь не о своих интересах, а об интересах своего народа! Если обещаешь им лучшую жизнь, не веди на смерть. Говоришь о свободе — не подчиняй своей воле, — Нерданель отвернулась, голос ее дрожал. — Я поняла, что проигрываю тебе эту схватку.— Не превращай наши отношения в войну. Ведь мы оба не можем выиграть, не правда ли? — я горько усмехнулся. Не думай, что я сумасшедший. Я все прекрасно понимаю.— Боюсь, что так. Только мы теперь по разные стороны баррикад. Война наша закончилась обоюдными потерями, и мы расходимся в разные стороны. Я не буду тебя останавливать, иди, — Нерданель шмыгнула носом и подняла голову вверх. Она стояла ко мне спиной, и я не видел ее слез, которые она так безуспешно пыталась скрыть. Мне стало жаль ее. Жаль себя. Жаль нас. Можно ли что-то исправить?— Только, — жена не справлялась с предательским дрожанием голоса. Я чувствовал, что тоже не справлюсь, если открою рот, — береги их. Из любви к ним и в память о том, что когда-то мы были близки, береги наших детей! И… — она запнулась, — береги себя. Кроме вражеских стрел, тебе грозит гораздо более серьезная опасность. Потерять жизнь страшно, но еще страшнее — потерять себя. Помни об этом и следи за своим огнем.Мой огонь… Я смотрел на огненно-рыжие волосы Нерданель, пожаром струившиеся по зеленому платью.— И ты береги, — верно, и я оказался неспособен побороть дрожь в голосе.Почему-то, когда ты подходишь к самому краю, к концу, тебе непрестанно приходят мысли о спасении. Может, можно как-то изменить наше расставание? Спасти нас? Если сейчас поддаться порыву и кинуться к ней, заключить ее в свои объятия, станет ли нам проще? Или лишь сложнее? Будем ли мы счастливее, или расставание будет только тяжелее?Так я стоял и думал, позволяя просчетам и страху встать на пути моему желанию обнять жену. И я не догадывался, что ее сейчас терзали те же сомнения.Так мы молча боролись с собой минут пять.— Нужно идти, — наконец не выдерживаю я и направляюсь к двери. Вроде и легче, оттого что не надо ничего менять в последний момент, но на душе кошки скребут.— Да-да… Да, — быстро соглашается она, вероятно, тоже больше не в силах выдерживать напряжение.Я прохожу мимо нее. Она отворачивается от меня, опять демонстрируя тихонько сотрясающиеся плечи. Я у двери, а она стоит и смотрит в окно. Может быть, на ту же птичку.— Прощай, — я в последний раз оглядываюсь не нее. Завтра она не придет со мной проститься, я это чувствую. Возможно, мы снова когда-нибудь увидимся. Но тогда все будет уже иначе.— Прощу… Когда-нибудь прощу.Я спала беспокойно. Мы собирались до самой ночи. Завтра всем рано вставать, но о том, чтобы хорошенько выспаться (последний раз в своих постелях), и речи быть не могло. Кто-то, вроде Нельо и Кано, вовсе не ложился. У меня голова гудела как пчелиный улей, и я понадеялась, что несколько часов сна способны мне помочь. Оказалось, не способны. Все, что я помню, это то, что меня как будто постоянно кто-то дергал, тормошил, будил, приставал с какими-то делами… Прощание с матерью, с Илитаром, клятва, мое выступление, золотые ленты Финдекано и форменоские кошмары слились и спутались у меня во сне. Я то и дело просыпалась, будто в бреду, что-то бормотала, даже толком не успевая осознать, где кончается сон и начинается реальность, снова проваливалась в этот хаос.В конце концов мне это надоело. Я кое-как встала с кровати, умылась ледяной водой из кувшина на прикроватной тумбе и уже в сознательном состоянии снова легла. Но легла не для того, чтобы спать: просто сидеть мне было невмоготу. Я лежала и рассматривала при голубоватом свете садовых светильников на противоположной стене мои старые рисунки. Сейчас я бы не назвала их хорошими, но на момент создания они казались мне шедеврами. Как я гордилась ими! Я усмехнулась. Должно быть, я была очень милым ребенком. Взять, что ли, один из них с собой, как память? Нет, нет, пусть уж все, что принадлежит Аману, останется в Амане!Я прислушивалась, не скрипнет ли половица или дверная петля, не хлопнет ли где ставня, не вздохнет ли кто, наконец. Но дом был абсолютно безмолвен. Я думала, что как минимум треть его обитателей сейчас бодрствуют. Но чем они заняты? У меня без причин начали шалить нервы. Всяким мелочам удавалось встревожить мой разум. Я по очереди боялась того, что все уже ушли, оставив меня; что Майвэ не успеет к утру приготовить одежду; что припасов не хватит, чтобы пересечь море, и мы будем скитаться без пресной воды на кораблях; а иногда мне казалось, что в комнате ужасно холодно, я начинала волноваться о том, как буду мерзнуть в походе; то я удивлялась жаре и духоте… Наконец, кто-то тихо постучал в мою дверь. Я не раздевалась вечером, поэтому сразу же разрешила войти. Мой посетитель застал меня при переходе из того непонятного ночного состояния в обычное дневное.— Кена? Ты не спишь?— Не сплю, — я поворачиваю голову и вижу смущенного Тэльво. — Ну?Брат тихонько закрыл за собой дверь и присел на край кровати (больше после семилетнего отсутствия хозяев в доме присесть было не на что).— Ты как? Ну… Не волнуешься?— А ты надеялся меня утешить? — я шутливо толкаю брата коленкой. — Ай! Кожа да кости, Тэльво!— А мышцы! — на секунду брат надувается как маленькая рыжая белка.— Ах, да, точно… Что ты в такую рань не спишь?— Да так… Мы с Питьо немного повздорили, ну, перевозбуждение, сборы… — Тэльво замолчал и начал усиленно изучать свои руки.— И-и?..— Может, это не хорошо, но я нервничаю… И Питьо сказал, что я трушу. Я ему ответил, что он все врет, и мне совершенно не страшно… Так, довольно громко, гм, ответил. Ну и он сказал, что, раз я из-за таких пустяков переживаю, то мне не место в рядах отцовской армии. Что лучше бы дома сидел или хоть, как ты, не давал никакой клятвы, потому что я не справлюсь… — Тэльво нервно сжимал-разнимал пальцы. Какой же он еще ребенок, что ничего не понял! А Питьо оказался взрослее, чем я думала.— Тэльво, мы все на нервах перед исходом. Не стоит принимать его слова всерьез, он просто сорвался. Важнее то, что ты сам думаешь. Ты справишься? Нет, не надо мне как ?хороший сын Курво? отвечать, что ко всему готов. Это не так. Даже отец не ко всему готов. От тебя никто не требует соглашения, и никто не будет тебя осуждать. Готов ли ты попытаться выполнить клятву?— Да, я хочу!.. Но…— Вот и все! Если хочешь, выкини из головы слова Питьо. Понятно, что ты не можешь быть полностью уверенным, но это нормально, впереди — неизвестность, никто не знает, чего ожидать. Это ничего…Я говорила и говорила, сама с трудом понимая, что именно я говорю. У меня было такое ощущение, как будто я выпила несколько кувшинов крепкого квениласа. Как-то раз в Форменосе мы им согревались, расслаблялись… И теперь бы тоже можно, но нельзя: не думаю, что отец будет доволен, увидев меня еле сидящей на коне перед всей его армией. Я сама не верила в то, что говорю. Это были пустые слова, и я понимала, что самый искренний и чуткий из детей Феанаро тоже чувствует мою неискренность и не верит мне. Мне стало стыдно: он пересилил себя, пришел ко мне, признался в своей слабости, а я сейчас практически лгу ему в лицо.В конце концов я сама не выдержала.— Так, хватит. Тэльво, хоть бы остановил меня. Ладно, давай правдой за правду. Тебе страшно, мне страшно, Питьо страшно. Но при этом он пытается остановить тебя. Я не вижу в этом никакого смысла: клятву вы уже дали, отцу вы уже пообещали. Все, что нам остается, — это не падать духом и ждать, — я села и со спины обняла брата. Такой большой, но еще такой ребенок иногда!— Ты ничем не связана, — хрипловатым голосом ответил Тэльво.— Вами я связана. Куда же я без вас!.. — Мы помолчали. — А с Питьо утром помиритесь! Слышишь? Эру, чувствую себя вашей мамой!Тэльво вздрогнул. Я не поняла почему. Но на мои расспросы он ничего не отвечал, только говорил, что помирится с Питьо. Еще через полчаса в доме началось пробуждение. Тэльво встал и ушел.Про то, что Нерданель уговаривала Амбаруссар остаться, я узнала только от Питьо.Я тоже встала, и, как механизм, занималась сборами, отдавала необходимые распоряжения, укладывала и проверяла вещи… Все мои мысли все еще были заняты ночным разговором с братом. Несмотря на такое тревожное время, мне было приятно почувствовать себя наконец старшей сестрой, я даже показалась себе немного взрослее. Я была польщена доверием Тэльво. Но так непривычно было видеть его в таком состоянии! Для себя я поняла, что не воспринимаю Амбаруссар по отдельности, грустными и унылыми. В моем сознании они два рыжих озорника, неразлучные и не приниженные тяготами жизни.Среди событий утра, которых я не запоминала и с трудом осознавала, мне запомнилось только одно: Майвэ пришла и принесла обещанную одежду. Лучшая портниха Тириона глаз не сомкнула за ночь, но зато все было по первому разряду. Моим основным нарядом стал красно-черный костюм, состоящий из длинной легкой туники, ярко алой справа и черной слева, с вышитой восьмиконечной звездой посередине и черных трико, заправляемых в высокие кожаные сапоги. Майвэ бы хотела сшить мне легкие платья светлых тонов, но мои выбор и положение обязывали к другому. Я же была, наоборот, рада, что наконец ко мне статут относиться как к полноценному члену Первого Дома. Да и платьица уже порядком надоели. Пусть в них Артанис красуется! Заботливая портниха смастерила мне легкий охотничий костюм болотно-зеленого цвета, теплый плащ, черный, с алой подкладкой и феанаровой звездой, пару шерстяных чулок, отстежной меховой воротник, теплые перчатки… Все это Майвэ умудрилась упаковать в небольшой сверток. Говоря небольшой, я имею в виду небольшой для одежды, то есть я могла все это нести, обхватив двумя руками.— Иголку с нитками я кладу в маленькую сумочку, прицепленную к поясу… Станет холодно, сразу кутайся в плащ, красной стороной внутрь… — наставляла Майвэ непривычно сухим голосом. Я кивала, понимая лишь отдельные слова. — И вот еще… — портниха держит в руках отдельный небольшой сверток. — Ты уходишь искать нового счастья, но пусть кусочек старого дома будет с тобой. Эту рубашку твоя мать, госпожа Нерданель, вышила к твоим именинам через год после вашего отъезда. Каждый год она добавляла новый узор, с нетерпением ожидая твоего возвращения… Она хотела сама подарить тебе ее, когда ты вернешься, но вот… Я тебе передам от нее. Она просила.С мокрыми глазами Майвэ передала мне сверток. Я аккуратно развернула. Тончайшая хлопковая рубашка была украшения шестью орнаментами, вышитыми за шесть полных лет нашего отсутствия. Седьмым был украшен один рукав, но он был незакончен. Тончайшая работа. Мама точно знала, что и как сделать. Здесь были и тонкие загогулины облаков, и острые краешки лепестков любимых мною подсолнухов, и узорчатые своды дворца Ольвэ, и тонкие лошадиные профили, и танец листьев на ветру — все Нерданель поместила на вороте, подоле и рукавах рубашки. И здесь не было ни одной восьмиконечной звезды!.. Сколько слез над ней было пролито! Сколько молитв намолено! Сколько любви вложено! Такая рубашка защитит не хуже мифриловой кольчуги.— Спасибо, Майвэ… И передай… Нет, ничего, — я утирала вдруг покатившиеся по щекам слезы. Майвэ тоже растрогалась, но сослалась на то, что ей еще принцам плащи отдать надо, и вообще она торопится. Быстро потрепав меня по голове, как маленькую девочку, и наказав беречь себя и отца с братьями, портниха поспешила уйти.Дальше все было словно в тумане. Я с трудом помню, как вышла из дома, как погрузила какие-то вещи на Синду, как на главной площади отец собирал и снова воодушевлял народ. Совершенно белое лицо Нерданель с сухими глазами (кажется, она что-то сказала мне). Как обидно — не запомнить последние слова матери!.. Помню лишь шум и суматоху вокруг и общее волнение. Отдельные события и лица ярче всплывали в моей памяти, другие меркли.И вот я осознаю, что мы уже на дороге в Альквалондэ во главе длинной колонны, тянущейся от стен едва видневшегося вдали города.