1 часть (1/1)

?Все, что не убивает меня, делает меня светлей?, Немного НервноЖану Амери и Виктору Франклу - поклон?Саурон под именем Аннатара пришёл в Эрегион, жил среди Гвайт-и-Мирдайн, научил народ златокузнецов многому и помог Келебримбору сковать Девять Людских и Семь Гномьих Колец. Потом Саурон поднялся на Ородруин и сковал Единое Кольцо, с помощью которого мог бы читать мысли владельцев остальных Колец и управлять ими самими и тем, что было сделано с помощью Колец. Когда Келебримбор узнал правду, то поднял восстание против него. Саурон начал Войну, требуя отдать все Кольца. Келебримбор в те годы прославился как герой-защитник Эрегиона, но королевство было взято приступом; враги вторглись в него, разрушая все на своем пути. Келебримбор, в отчаянии, сам бился с Сауроном на ступенях Дома Гвайт-и-Мирдайн в Ост-ин-Эдиле, но был побежден и взят в плен. Саурон нашел в Доме Девять Колец, которые он позже раздал людям, но Семи и Трех там не оказалось. Тогда он приказал пытать Келебримбора, желая узнать, где остальные Кольца. Не выдержав мучений, Келебримбор открыл ему местонахождение Семи Колец, но где находятся Три Эльфийских Кольца Келебримбор не сказал, и охваченный гневом Саурон приказал казнить его. Мертвое тело Келебримбора, пронзенное стрелами, несли перед войсками Саурона подобно знамени…?***- Пытка – момент наивысшей телесности, - изрекает Гортхаур и с любопытством смотрит, как чернеет кожа под раскалённым железным прутом и как бьётся эльда в тщетной попытке уйти от боли. – Разве ты не согласен со мной, государь мой Келебримбор?Нолдо молчит, заперев крик стиснутыми зубами. Не закричать, хотя бы сегодня, хотя бы в этот раз – да что там! – хотя бы в эту минуту. Промолчать – не победа, победы быть не может, но это и не поражение. Отсрочка от острого чувства собственного бессилия, короткая, как вздох, и дающаяся столь дорогой ценой.- Посмотри на меня, государь, - просит Тёмный майя и стальными пальцами обхватывает эльфа за подбородок, заставляя поднять голову. Сквозь прикрытые веки Келебримбор видит приближающееся ярко-алое пятно и заставляет себя открыть глаза. Если раскалённый прут – последнее, что он увидит, значит, так тому и быть, а гордыня – это у них семейное.- Так-то лучше.Глаза у Саурона золотые, это видно даже в полумраке застенка. И смотреть в них куда страшнее, чем на пыточный инструмент, остановленный в двух пальцах от лица эльфа. Прут уже остывает – оранжевое пятно сменилось малиновым цветом. Келебримбору становится смешно. Аннатар всегда так – стоит ему начать разглагольствовать в кузнице, как он забывает о деле.Резкий малиновый росчерк в темноте – и прут летит к жаровне, где его быстро подхватывает орк и деловито суёт в угли. Вздыхают мехи и рдеющие угли покрываются пляшущими лепестками огня. В застенке становится почти светло.Саурон проводит пальцем по щеке эльфа. Тот не выдерживает и дёргается всем телом, вызывая мучительный приступ боли в вывихнутых руках. Скрипит цепь, за которую нолдо подвешен к крюку в потолке, словно свиная туша на скотобойне.- Ну тише, тише, мой государь, - мягко укоряет Саурон. У него на пальце блестит снятая со щеки эльфа слеза. – Об этом я и говорю, владыка Эрегиона. Твоё тело сильнее тебя, оно само решает, плакать ему или нет. Дрожать или кричать. Сейчас у тебя есть только тело, и чем сильнее боль, тем более оно властно. Ты ведь уже знаешь, как боль освобождает роа от уз фэа, как стирает душу, застилает разум. Остается лишь тварная оболочка, а она – слаба. Ты ведь это уже понял, государь.Больше всего сейчас Келебримбору хочется оборвать эту мягкую речь, эти обманчивые слова, хочется выплюнуть этой твари в лицо, что сказанное им – ложь. Что душа и разум – сильнее, что не израненное роа определяет разумное существо. Хочется спорить, орать и ругаться – на кхуздуле, самыми грязными словами, которые только существуют в гномьем языке. Квенья, синдарин – всё это слишком мягко, слишком лёгко, чтобы выразить всю ту ярость, что копится на языке. Нолдо молчит и упрямо глядит в золотые очи майя.- Ты ведь знаешь, что я прав, – Саурон задумчиво смотрит на слезу и внезапно размазывает её по искусанным губам пленника. – Зачем упрямиться? Я ведь всё равно найду твои эльфийские безделушки. Моё Кольцо повелевает Тремя, связывает меня с ними – я чувствовал, когда ты попытался их уничтожить. Так не упрямься же! Не делай себе хуже! Однажды ты уже сдался, твоё тело предало тебя и сделает это снова. Ты ведь знаешь, что проиграешь мне, проиграешь своему роа. Проиграешь снова.Требуется усилие, чтобы не сорваться, чтобы держать лицо, чтобы не показать, насколько напоминание о собственном предательстве больнее, чем любое раскалённое железо. Боль – это то, что делают с тобой другие. Предательство – это то, что сделал с собой ты сам. И пусть Саурон рано или поздно обнаружил бы Кольца гномьих королей – он ведь тоже их творил, они такая же часть его самого, как и Келебримбора, но от этой мысли не легче… Суть остаётся той же – именно он, Келебримбор Феанарион, открыл врагу, где искать гномьи Кольца. Шесть гномьих колец.На долю мгновения Келебримбор чувствует облегчение и даже радость – одно из Колец, самое первое, самое любимое, созданное только им самим, уже не попадёт во власть Саурона. Золотое кольцо с сапфиром, синим, как предвечернее небо, как родовые одеяния рода Дурина, надежно спрятано за толщей стен Кхазад-Дума. О, Валар, пусть там оно и остаётся…- Ты сдашься, я знаю, - шепчет Тёмный майя. Сейчас, когда Келебримбор висит на цепи и не касается грязного пола даже кончиками пальцев, они одного роста. Золотой взгляд ввинчивается прямо в мозг, обволакивает, испытывает на прочность аванирэ. - Ты сдашься. Боль оставит от тебя только тело, а телу не нужны тайны, роа просто не хочет страдать. И никакая гордость, внук Феанора, никакая душа, нолдо Первого Дома, видевший свет Дерев, никакой разум, о государь Гвайт-и-Мирдайн, тебе не поможет. Ты предашь снова.Золотые глаза вспыхивают и Саурон толкает эльфа в грудь. Скрипит цепь, раскачивается тело. Судороги боли змеями расползаются от вывихнутых суставов, воздух застревает в горле и становится темно.***Приходит в себя он тоже от боли. Искалеченные пальцы правой руки – не быть ему больше мастером. Впрочем, ему вообще не быть, – неудачно зажаты цепью и кажется, будто их снова выворачивают, дробя кости. Осторожно, боясь разлить себя, как воду из треснувшего кувшина, нолдо садится у стены. Плечи ему вправили, похоже, пока он был без сознания. Милосердно. В прошлый раз сначала привели в чувство, вылив ведро воды, а уж потом вправляли.В застенке холодно, воздух успел остыть – он провалялся в беспамятстве не один час. Слишком долго. Келебримбора начинает трясти. Трясти не только от холода, но и от подкатывающего к горлу чувства бессилия. Оно хуже всего. Пытка страшна не только болью, она страшна тем, что разумное существо, мыслящее и говорящее, превращается в мешок костей, попадает в полную волю палача. Живое становится вещью, низводится до инструмента достижения цели. Цели чужой, безжалостной и злой.А его пытка страшна ещё и тем, что Саурон прав. Прав дважды. Тело слабо, а он уже сдался однажды и, значит, может – способен – сделать это снова. И это понимание ужасает. Еще немного – и что останется от него? Неужто и правда только тело, рыдающее, кричащее, согласное на всё, лишь бы только получить передышку, возможность вздоха без мучений?Хочется сжаться, исчезнуть, зарыться в грязную соломенную подстилку, покрывающую холодный пол. Скрыться – не от взгляда Саурона, от самого себя. От отвращения сводит горло. Во что же он превращается? Он уже поддался, он уже предал. Что дальше? Прости, Руссандол, прости князь Маэдрос, сын твоего брата оказался слабее тебя.Когда-то он мнил, что добьется не меньшего, чем Феанор, встанет вровень с дедом. Встал, да. Равного в вас только одно – и дед, и внук оказались слепыми глупцами, обманулись прелестными речами, поверили тому, кому верить нельзя. Погубили не только себя, но и тех, кто шёл за ними.От бессилия хочется выть, но остатками воли он заставляет себя вздохнуть затхлый, спёртый воздух подземелья и дышать ровно – силы еще потребуются, а времени на передышку у него не так и много. Ему не дают много, даже достаточно не дают. Ровно столько, чтоб не сдох.В такт дыханию капает вода - в углу застенка, так, чтобы не дотянуться, стоит на грязных каменных плитах клепсидра. Изящная, чужеродная здешней грубой силе. Прозрачное стекло чаш одето в серебро – тонкая спираль полевого вьюнка с нераскрытыми, ждущими утреннего солнца, головками бутонов. Знакомая работа – мастерских Гвайт-и-Мирдайн. Морготова тварь…В тишине звонко стучат капли, наводя болезненную память о том, что было и что уже никогда не будет – дробь весенней капели, пение лесного водопада, перестук копыт по мощеным улицам Ост-ин-Эдиля. Клепсидра отсчитывает время до новой пытки. Когда верхняя чаша пустеет, тяжелая дверь открывается и за ним приходят. Он быстро научился различать, кто идет. Орки идут шумно – тогда это больно, но не настолько страшно. Орки будут мучить, он будет давиться криком, так, что кровь идёт горлом. Но когда шагов не слышно, когда приходит Саурон… В дверь входит само отчаяние.Опять. Разум, словно заведенный, вновь возвращается к реальности, болезненно выбрасывая из грезы. Но сейчас среди мутной усталости и горечи есть и что-то ещё. Что-то мешает, как волос, упавший на руку, – легко, невесомо. Как свет, мелькнувший в стороне и замеченный уголком глаза, что исчезает, если посмотреть в упор.Капает вода, истекает время, а в голове кружится мысль. Бабочкой – невесомое прикосновение. Захочешь поймать, одно резкое движение – и она улетит. Или останется светлым прахом на пальцах. Келебримбор старается даже не дышать. В его длинной жизни были сотни таких бабочек-мыслей, он давно стал лучшим из квенди охотником на них. Пытаясь уловить мысль – не дергайся, не заставляй, не совершай насилия над разумом. Разум не всемогущ, но может многое, больше, чем тело… Выдохни и думай около, сделай голову легкой, как дуновение ветерка, стань луговой травой в летний день, просто будь рядом с мыслью. Подставь ладонь желтой с белым, как солнечный лучик, бабочке-мысли…Резкий вдох, распахнутые во тьму застенка серые глаза. Есть. Бабочка-мысль села на пальцы. Мысль столь ясная, столь простая и очевидная, что эльда не выдерживает и вздрагивает. Сразу следует наказание – растянутое дыбой тело пронзает боль, но даже она не может увести внимание.Келебримбор улыбнулся, любуясь бабочкой-мыслью, и поднес другую ладонь. Легкое трепетание и живое солнышко легко переходит с левой руки на правую. В застенке темно, но у него перед глазами – ясный день. Да, он умрет здесь, умрет под пытками, в мучениях, превращающих любого эрухини в комок немыслящей боли, но… Но он будет знать. Знать, чем всё закончится. Саурон сам сковал себе смерть. Своими руками. Он, Келебримбор, был прав – Аннатар стал мастером, даже Мастером, с большой буквы, он стал творцом. Пусть именно это и заставило эльдар обмануться – разве такой, как Тху, может создавать что-то настолько прекрасное? Пусть, ошибку уже не исправить, а травить себя виной по новой… Не сейчас, не в этот миг ясного понимания. Главное, что Аннатар, Гортхаур, Саурон, Тху, как ни назови, стал творцом. А что такое творец? Творец – это тот, кто вкладывает себя в свое создание. Своё желание, свою волю, свою душу.Тёмный майя вложил часть своей души в кольца. Так же, как вкладывал и он, Келебримбор, как его друзья, погибшие на стенах Ост-ин-Эдиля. А потом Саурон вложил себя в Кольцо. И если это Кольцо может призывать остальных, повелевать ими, то это был хороший, большой, жирный кусок тёмной и очень могущественной души. Творец, созидающий ради творения, наделяет своё создание душой, но не умаляет свою собственную. Он делится, но не разделяет себя. А тот, кто творит ради себя, вынужден отрывать кусок своей души. Саурон разделился. А царство, разделённое в себе, падёт…***Упала последняя капля. Верхняя чаша клепсидры опустела. В оглушающей тишине растворилась дверь и Келебримбор заставил себя выпрямиться и взглянуть в глаза вошедшего. Это оказалось неожиданно легко. Да, он умрет, но он знает, он видит победу – нескорую, дорогую своей ценой, но несомненную. Нолдо улыбается и Темный майя сбивается с шага.