1 часть (1/1)

На вторую ночь кровь успевает подсохнуть и в неоновых отблесках кажется черным пятном, въевшимся в дощатый пол. Неподвижный, посеревший Бауэрс выглядит строгим?— уже начал коченеть. После того, как захлебываясь из собственной раны, он съехал со стула, Ник к трупу не прикасался. Не подходит и сейчас?— стоит в дверях и смотрит.В открытое окно от асфальта тянет дождливым теплом?— запах по такой погоде разойдется быстро. Ник водит носом, пытается уловить сладковатые нотки.Рана на бумажно-белой шее изгибается лукавой улыбкой: ну и что ты будешь делать теперь?Они могли бы пройти мимо друг друга, не обратив внимания, но черт бы побрал болтливость Бауэрса и его вечное желание сунуть нос не в свои дела.—?Не думай, что я пытаюсь оправдаться.Ник проходит к раковине, набирает стакан и тут же выплескивает?— от воды несет гнилью. Откуда, интересно, такая чувствительность? Прихватив виски, Ник возвращается в комнату. Кровать противно скрипит, когда он садится.О том, чтобы уснуть, не может быть и речи. У ножки стола в его квартире лежит мертвец, а он пьет и не знает, что делать.Но это не вся правда, не так ли?У ножки стола в его квартире лежит мертвец, по скуле Мию расползается грубый синяк, а он сидит в паршивой комнате и не знает, что делать.И снова не вся, но хотя бы ближе к истине.Пес, забившийся под забор?— вот на что это похоже. Ник шумно выдыхает, проводит ладонью по лицу. В висках стучит. Ночь утекает по капле; горчит на языке; просачивается в сознание вязким шепотом.Ты не сможешь ее защитить. Ты и себя-то толком защитить не можешь?— нападаешь от отчаяния из тени, как пугливый зверь. Делаешь то, что получается лучше всего?— режешь глотки?— и не говори, что тебе претит кровь. Что ты почувствовал, когда лезвие прошлось по шее Бауэрса?—?Облегчение.Что ты сделаешь, если снова столкнешься с кем-нибудь из бывших сослуживцев; с кем-нибудь, кто узнает тебя?—?Убью.Какое бесконечное получается бегство.Как там сказал Бауэрс? ?Ты не всегда был таким спокойным и тихим??Тебе не узнать, Поли, но спокойствие и тишина достигаются не сразу. Например, для начала нужно провести несколько суток в пустой темной камере. Костями почувствовать, как сдавливают серые стены. Потом что еще… Слушаться унизительных приказов; кидаться за порцией дрянной еды на четвереньках и давиться, глядя на потеки в глухом углу. А когда тебя начнут бить?— не скулить слишком громко, потому что иначе удары сделаются больнее. Ах, да! Разговаривать там тебе будет не с кем. Отрывистые окрики и тяжелые взгляды?— единственная связь с людьми, но вскоре и этого покажется много. Вскоре ты захочешь забиться в самый темный угол своей камеры подальше от вонючей лежанки, от боли и всей своей безнадежной собачьей жизни. Вот тогда тебя окутают тишина и спокойствие, потому что все перестанет иметь цену. Даже собственная жизнь. А тот, который не был спокойным и тихим; который легко мог пригласить танцевать самую красивую девчонку и любил пропустить пару стаканов в веселой компании?— он умер, Поли. Он бы такого не выдержал. И уж он бы не убил тебя.Ник смотрит, как за окном мигает реклама; огромные иероглифы, точки фонарей. Пульсация большого города с гудками автомобилей и вечно спешащими прохожими?— то, что всегда было ему близко,?— отступает, теряет смысл, приглушенная гулом в голове.Слишком зыбкая ночь, разбавленная виски и ароматом разложения. Слишком яркий синяк на высокой скуле, на тонкой коже. Ссадина на губе. Для такой неженки не нужно сильно размахиваться, чтобы оставить отпечаток. А ублюдок наверняка бил наотмашь.Закрыв глаза, Ник представляет, как перережет глотку самодовольному сукину сыну?— хлестнет резким ударом, чтобы лезвие оцарапало позвонки. От почти физического желания расправы холодеет загривок.Следом приходит другой образ?— неясный, тревожный, но прочно засевший в голове. Образ, связанный с жизнью?— так не ко времени о себе заявившей, напугавшей и его, и саму Мию тоже.Что он мог сказать ей, растерянной, почти прозрачной?Возможно, меня убьют. Возможно, я не смогу тебя защитить. Возможно, иллюзия счастья развалится слишком скоро, как и все, что разваливается вокруг нас в это странное время.Готовый сломаться от беспомощности, он проваливается в холодную пустоту и не находит опоры, чтобы удержаться.Когда тишина становится невыносимой, Ник начинает собираться. Зачем-то снова заглядывает на кухню?— пространство, захваченное смертью, неподвижно и погружено в особенную тишину.Хоть время позднее, он не решается вытащить труп Бауэрса в одиночку. Едет, сосредоточенно глядя в лобовое стекло. Выложить все Киёси и пусть тот решает. Пусть делает с ним, что угодно?— сам Ник больше ничего не знает, он насквозь пропитался сомнениями и одиночеством. Одно только слово и я уйду?— вот что ему хочется сказать, потому что вина в эту глухую ночью перевесила все остальное.Голос Киёси отрезвляет.—?Ты бросишь мою сестру с ребенком, который от тебя? Это по-твоему правильно?Услышать, как на самом деле правильно?— ради этого Ник и приехал. Киёси смотрит на него, как на последнего идиота, а потом они сидят вдвоем в полумраке кухни, разговаривают?— впрочем, говорит преимущественно Киёси?— и постепенно в голове Ника проясняется.За городом, без фонарей и окон, ночь ползет медленней. Свет фар выхватывает силуэты деревьев, темное кружево листьев. Из разрытой ямы остро пахнет землей; с ровных краев то и дело осыпаются сырые комья вперемешку с травой. Мертвый Бауэрс ждет не дождется, когда его, наконец, засыплют. Где-то вдалеке несется поезд.Киёси курит, лицо его совершенно бесстрастно и он лишь изредка сверху вниз кивает на вопросительный ников взгляд: копай-копай дальше.Орудуя лопатой, Ник пытается представить, как внутри Мию в этот самый момент, пока он копает могилу в лесу, происходит что-то совершенно невероятное. Что-то, принадлежащее не только ей одной, но и ему. Не смерть и раны?— робкая возможность жизни. Мысль эта слишком огромна, чтобы охватить целиком, но уже сейчас Ник чувствует ее власть и сопротивляться ему не хочется.