Глава 20. (1/1)

Тьма выталкивает. Жестоко и безжалостно и он чувствует лишь холод, глубокий и пожирающий, и нечего больше. Будто кто резко стянул теплое одеяло, оголяя тело на потеху ледяному ветру. Рядом, кажется над головой, какой-то гул и он пытается приподнять голову, надеясь рассмотреть что же там издает такой звук, но тело не слушается. И это так странно, ведь он ощущает себя так…легко? Может даже эфемерно и это пугает и завораживает одновременно. И полный вдох тоже сделать не выходит, будто кто с силой давит на грудь, желая раскрошить ребра, что бы те осколками пробили легкие, будто на шее затянули петлю и она давит и давит на горло с каждой секундой все сильнее; на губах чувствуется что-то влажное и теплое, и ему кажется, что это просто снег тает. А затем чья-то рука касается их и он успевает заметить на кончиках пальцев…кровь?—?Только держись… Корри, твою мать, ты можешь ехать быстрее?—?Я и так гоню! Хочешь, что бы мы влетели в дерево?! Чужие крики звучат набатом в черепной коробке?— хочется сжать виски пальцами; и нет сил держать глаза открытыми, а еще эти руки, прижимающие к чему-то теплому и дрожащему, омерзительно липкие и хочется отпихнуть их от себя, и он старается, правда старается, но они только сильнее прижимают и принимаются раскачивать из стороны в сторону, точно баюкая ребенка.—?Прекрати сейчас же, если он уснет, то уже не проснется! ?Неправда?,?— тьма ведь отпустила раз, отпустит снова. Ему ведь так нравилось это покачивание, словно на волнах.—?Детка, смотри на меня, прошу смотри на меня. Нельзя закрывать глаза. Это сложно?— на веки точно кто с силой давит пальцами и накатывает странная сонливость, но он все же фокусируется на лице, что склонилось над ним, вот только видит все как через мутную воду.—?Прошу, не закрывай глаза… Генри всматривается в чужое, бледное, точно лист бумаги, лицо, стирает с губ и подбородка кровь, и большим пальцем гладит по щеке, сам не зная, кого успокаивает таким образом. В какой-то момент от, навалившегося на плечи, страха и некой безысходности, ему, Генри, начинает казаться, что это в его теле сейчас рана, что неумолимо кровоточит, а ноги немеют, точно он до сих пор несется по сугробам, проваливаясь в них, стараясь не упасть вовсе, и добраться до машины как можно скорее. А заснеженные ряды деревьев и не думают редеть и проселка все тянется вперед, будто насмехаясь. Насмехаясь, обвиняя и упрекая, и ореховые глаза, то и дело косящиеся в его сторону через зеркало заднего вида, наполнены теми же эмоциями. И Генри хочется кричать до хрипоты, до боли в горле, вот только он зубы сильнее сцепляет и опускает голову, скрываясь от того взгляда.—?Что если…—?Заткнись! Не смей об этом думать, мы успеем! —?Тейлор едва не рычит, ладонью ударяя по сидению и Корри вздрагивает, сильнее вцепляясь пальцами в руль. Они подрагивают. Может от напряжения, ведь на кожаном оплете видны продавленные следы, может от волнение, ведь он то и дело дергано встряхивает головой и терзает губу, точно желая ее прокусить. Толстые стволы сосен все тянуться и тянутся, сливаются со снегом, образуясь в сплошное грязно-белое пятно и от этого к горлу подкатывает острый ком; и прокушенная рука все еще сочится кровью и пульсирует. Он прикрывает глаза, кажется всего-то на пару секунд, но когда открывает чертова стена из деревьев наконец сменяется высотками. Он готов рассмеяться от облегчения.—?Через три переулка сворачивай налево.Бросив короткий взгляд на навигатор, Корри кивает, сжимая руль еще крепче. Как он его не сломал до сих пор?—?Почему налево?—?Так быстрее доберемся до клиники, иначе грозимся встать в пробке. Нам это сейчас совсем не нужно.—?Нет. Едем на Фулкон-Стрит.—?Но мы…—?На Фулкон-Стрит. Сжав зубы едва не до скрежета, Тейлор отворачивается. Кулаки чешутся?— хочется развернуться назад и как следует врезать Генри. Жалкий трус. Но он лишь кивает, когда Корри выжидающе поглядывает на него и закрывает глаза, прижавшись затылком к подголовнику.На это еще будет время.*** Во-второй раз тьма выталкивает более бережно и мягко, и Адам открывает глаза и промаргивается, пытаясь избавиться от серой пелены. Под собой он чувствует мягкую постель, а не холод промерзшей земли, а белизна снега вокруг сменилась знакомыми бежевыми стенами, увешанными фото и небрежными картинами. Понимание приходит не сразу,?— он дома… В комнате мрачно, темные шторы плотно скрыли собой широкое окно, и предметы и мебель вокруг?— лишь очертания. Такие знакомые, и настолько чужие одновременно, что хочется вновь закрыть глаза, а открыв, убедится, что это лишь плохой сон, и он сейчас в другом месте. В другом, только, пожалуйста, не здесь. Это так не действует, и Адам переводит взгляд на потолок. Может все же сон? Ладонь натыкается на, туго стянутый, бинт, когда он ведет ее по боку. Он почти нечего не чувствует, когда несильно надавливает в том месте, где должна быть рана, и это так странно, ведь он надеялся, что почувствуй он боль, тут же проснется. Сбежит из этого кошмара, туда, в хижину, брошенную в лесу и продуваемую ветрами со всех сторон, но все равно, такую уютную и теплую. Он надавливает сильнее и бок словно пронзает разрядом тока, а на глазах выступают слезы, и лишь закушенная, до крови, губа, не дает вырваться болезненному стону; но чертов сон так и не отступает. Он поворачивается на здоровый бок, осторожно прижимая пульсирующую рану ладонью и вздрагивает, когда дверь скрипит и распахивается, являя косматую голову Корри, заглядывающую в проем.—?Ей, ты не спишь? Были бы силы, он бы с радостью швырнул в парня подушку, а может что и потяжелее, но сил нет, и Адам лишь утыкается лицом в, эту самую, подушку, издавая приглушённый полу-стон. Корри расценивает это по своему.—?Черт, ну и напугал ты нас приятель. —?почесывая затылок, тем самым растрепав волосы, что и так выбились из хвоста, еще сильнее, он отлипает от двери и входит в комнату полностью. На нем нет футболки, а штаны едва не сползают с бедер и Адам бы усмехнулся, а, может быть даже съязвил по этому поводу, не будь ему так хреново. И дело даже не в ране. А Корри продолжает болтать и голос его звучит так, будто с трудом пробивается через толщу воду, к тому же, еще и льдом скованную.—?Тей обработал рану, но ты потерял много крови и провалялся в отключке почти три дня. А еще Генри решил не ехать в клинику, боясь лишних вопросов. Только я тебе об этом не говорил. Но Тэй все же хотел вызвать Дока.—?Не нужно. Свернувшись едва не в клубок, но как можно осторожнее, что бы не тревожить израненный бок лишний раз, он закрывает глаза и прислушивается и Корри протяжно выдыхает, присаживаясь на край кровати.—?Приятель, Тэй медицинский не заканчивал, так что лучше бы реально позвонить Доку.—?Я в порядке. Странно, что Корри так быстро сдается, не похоже это на него, но он все же замолкает на некоторое время.—?Это, наверное, дурацкий вопрос, но как ты?—?Ты прав…дурацкий.Парень усмехается невесело, переводя взгляд на окно. За темными занавесками ночь только наступает, но уже хочется рассвета, и некого спокойствия вместе с ним.—?Генри так и не рассказал, что произошло, упомянул лишь, что…промахнулся. Тей пытался выпытать больше, но безрезультатно.—?Он здесь? Генри? Неожиданно, но силы находятся, что бы сжать край одеяла до побелевших пальцев; Адам жмуриться, ожидая ответа, и перед глазами начинают плясать цветные пятна, когда Корри слабо кивает.—?Да.—?Скажи ему, что бы выметался.—?Но он волнуется.—?Мне плевать! Пусть выметается из…моего дома. —?боль разъедает и он, Адам, даже понять не может что болит сильнее?— рана, или что-то там, за ребрами. И он едва не выкрикивает эти слова, но сдерживает себя, почти прошептав их, а затем отворачивается, зубами вцепившись в собственное запястье, надеясь сдерживать себя и дальше.—?Думаю… нет, я скажу ему, что ты очнулся. Вам стоит поговорить. Это звучит как насмешка. Он серьезно? —?говорить с тем, кто едва не убил его, а затем струсил, пошел на попятную, побоявшись осуждения и ответственности? Действительно смешно. Но Корри уходит, не проронив больше и слова и Адаму остается лишь ждать и убеждать себя в том, что что бы сейчас не говорил Генри, как бы не пытался оправдать себя и выпросить прощения, Адам не за что больше не поддастся на это. Хватит с него этого дерьма. Может он его и любил, когда-то, может это было лишь привязанностью и чувством благодарности, а может быть и всего лишь привычкой?— но и это все прошло. Выгорело с тем ожогом от пули. И, кажется, что сердце осталось где-то там, в заснеженной чаще тоже, а может и в старой хижине, и в груди сейчас?— изломанные ребра и черная, пульсирующая дыра. Холодная и глубокая. Проходят минуты, может даже часы и он устало прикрывает глаза, устав от ожидания, но дверь скрипит снова, а затем хлопает, ударяясь о стену и Генри пересекает комнату едва не прыжками. Взбирается на кровать позади и прижимает к себе, обвив талию руками. Он молчит?— может не знает, что сказать, а может пытается подобрать слова, как бы там ни было, но Адаму от этого всего настолько мерзко, что хочется оттолкнуть, а затем развернуться и вмазать по лицу, но чертовых сил на это не находится снова.—?Я испугался. Боялся, что сотворил непоправимое, но слава Богу, что все обошлось, что тебе лучше. Мне нужно было послушаться тебя изначально и не ехать в тот чертов лес. Прости меня, прости пожалуйста. Я виноват я так виноват. Если бы не я, мы бы сейчас лежали здесь совсем по-другому поводу. А еще… —?он замолкает наконец, а затем отстранившись, шуршит чем-то и через пару секунд перед Адамом на подушке оказывается черная коробочка, обтянутая бархатом. Открытая, и в ней изящное серебряное колечко с инкрустированным в него голубым камнем. Это сдается очередной насмешкой. Неуместной и жестокой шуткой. Жестокой настолько, что дыра в груди пульсирует с новой силой и уткнувшись лицом в эту подушку, Адам едва не воет от той боли, что разрывает на части и он рад лишь тому, что подушка заглушает звуки. А руки Генри вновь прижимают к чужой груди. Слишком крепко, и будто не замечая его, Адама, состояние.—?Я хотел вручить его там, что бы было романтичнее, но не успел, а теперь… да, это немного неуместно, но когда ты оправишься… в общем я хочу что бы оно было у тебя, и еще я хочу, что бы ты знал, что я готов на все, что угодно, что бы ты знал, что я люблю тебя.—?Уходи. Целая вечность, кажется, проходит покуда Генри осмысливает услышанное. И с каждой секундой его хватка на талии становится все слабее и слабее, пока не исчезает полностью, и только тогда Адам может вдохнуть чуть более свободно, а затем воздух в легких заканчивается вновь, точно кто сжал горло стальными пальцами, ведь Генри обходит кровать и становиться на колени напротив.—?Что? Мне послышалось? —?разве может человек, молящий о прощении, задавать вопрос с такой угрожающей интонацией? И во взгляде его на пару секунд что-то меняется.—?Ты услышал. Собирай свои вещи, забирай все, что может о тебе напоминать и проваливай. Навсегда, и не смей больше возвращается сюда. И эти двое пусть валят тоже. —?не так много слов, но он задыхается, будто пальцы на горле сжались сильнее. От боли, обиды, от слез, которые он пытался сдержать, но которые хлынули все равно.—?Адам…—?Я сказал проваливайте все… Теперь сил действительно больше не осталось. Не на что и он утыкается лицом обратно в подушку, сжимая и комкая ее края, и вздрагивает от беззвучных рыданий. И, кажется, что звуки вокруг выключили на какое-то время. До этого, гудевшие за окном, машины затихают, собственное рванное дыхание обрывается и шагов Генри не слышно, когда он покидает комнату, хлопнув за собой дверью.И воцарившаяся тишина мягко окутывает собой, точно легкая шаль. Бархатная коробочка остаётся на том месте, где была оставлена, и, немного придя в себя, Адам переводит на нее взгляд, рассматривает изящный, голубой камень и, всматривается в его шлифованные грани, будто желая увидеть в них свое отражение, а затем хмыкнув, смахивает ее на пол и ударившись об него, она закрывается тихим щелчком. Легче не становится, слезы все так же бегут по щекам тонкими дорожками и Адам размазывает их по лицу ладонью, и закрывает глаза.—?Отличное Рождество…